Исцеление

— Война что ли? — усмехнулась оправившаяся Шумейко.

— Не война, Ирина Валерьевна, но некоторые подонки, так их назовем, намереваются сорвать план завода, вывести из строя его оборудование. Есть такая информация в ведомстве генерала Степанова, но, к сожалению, я и так вам сказал через чур много… Поэтому временно и принимаются жесткие меры безопасности, пока не устранена возможность диверсий.

Ну, а свою задачу, я думаю, Борис Алексеевич понял правильно. Выпуск варанина жизненно необходим больным людям, и нельзя дать возможность плохим дядям и тетям, — Михайлов улыбнулся впервые за весь разговор, — сорвать его производство.

— Ишь чего захотели, — всплеснула руками Шумейко, — сорвать такое производство — совести у них нет! Это наверняка конкуренты… И не задумаются даже сволочи, извините за выражение, что варанин и им потребуется когда-нибудь. Такой препарат! Фантастика! А экономическая выгода — сотни миллионов рублей: не надо производить кучу уже не нужных лекарств, вот они и злобствуют, бестии. А эффект от выздоровления — тысячи неоткрытых больничных листков, тысячи людей, производящих товар вместо лежания в больницах и амбулаторного лечения. За всю историю человечества еще не было открытия такой масштабности и величины, открытия, приносящего столько пользы. Это же новая эпоха в медицине! Сотни болезней лечатся одним препаратом! И как лечатся — быстро и эффективно! В мечтах невозможно представить ничего подобное, а уж создать такой препарат…

Шумейко еще долго говорила в мажорных тонах, нахваливая Михайлова и его дочь, пока не поняла сама, что пора прекратить. Она замолчала, но внутри у нее все кипело от возмущения, что кто-то хочет встать на пути Михайловского открытия, кипело от величия свершенного открытия. Гордость и радость перемешивалась с гневом, создавая необычный конгломерат чувств.

После разговора, когда все разъехались, Михайловы тоже долго не задержались в доме, на даче можно оставаться одним, и никто не побеспокоит даже звонком.

Михайлов сразу же ушел на речку, устроился рядом с пляжем на травке, наблюдая, как резвятся дети в воде. Алла и Вика вскоре присоединились к нему, легли рядом на травку и тоже стали наблюдать, как веселятся в воде дети.

— Как хорошо, когда мы одни! — радовалась Вика, — разве я могла подумать, что оправлюсь от болезни, что у меня будет прекрасный муж, отец четверых детей! Ты, Коленька, дал мне возможность ходить, любить и быть любимой, подарил счастье семейной жизни! Посмотри, как веселятся дети, как им радостно и прекрасно и я очень счастлива, милый и родной мой Коленька!

Вика перевернулась на спину, сорвала травинку, сунув ее в рот, положила голову ему на руку и задумчиво продолжила:

— Вспомнилось, как еще до официальной свадьбы ты возил нас с мамой в лес, как было весело и задорно, мы валялись в снегу, играли в снежки и ты читал нам свои стихи. Как давно это было… — Вика вздохнула, — но радостные воспоминания иногда наплывают, и я словно опять возвращаюсь в счастливое прошлое. Быстро летит время и когда-нибудь мы, состарившись, станем вспоминать и сегодняшний день. Как лежали, разнежась, на травке, вдыхая аромат цветов, реки и деревьев, как прекрасна жизнь в молодости и зрелости. Где-нибудь у камина, согревая свои старые кости, будем вспоминать свои «вешние дни».

Вика замолчала, всматриваясь в проплывающие облака, траву, лес и речку. «Люди приходят и уходят, а они остаются. Сколько поколений видела эта речка, сколько поколений видел этот лес?.. Как хочется перенестись на минуточку в будущее, узнать, как станут жить люди лет через триста».

— Коленька, почитай нам свои стихи, — пододвинулась ближе Алла.

— Почитай, родной, почитай, ты с того дня так больше ни одного и не прочитал, — умоляла Вика, прижимаясь к мужу.

Николай решил прочитать им стихотворение про лето.

Он резко вскочил на ноги, побежал к реке и бросился в воду, уплывая саженками на другой берег. Вика с Аллой кинулись за ним, крича детям, чтобы помогали ловить отца. Николай дал себя догнать детям, объяснил, что мама с бабушкой хотят «побить» его. Они выстроились в ряд, пряча отца за спинами, угадывая, где станут прорываться Вика с Аллой. Но они не пошли на маневр, «ударили» прямо в лоб, зная слабые места — боязнь щекотки и прорвались в центр, зацеловывая Николая.

После вышли на берег, жарили шашлыки сами под умиленным взглядом тети Зои, тети Маши и тети Кати, которые всегда ездили за Михайловыми следом — вдруг что-то понадобится их любимым хозяевам. Поев шашлыков, мужчины пошли копать червей — скоро вечер и всем хотелось посидеть с отцом рядышком, половить рыбку. Женщины приготовили семь удочек, расселись между мужчинами, чтобы было кому поблизости наживить червячка. К сумеркам все вместе наловили ведерко окуней и ельцов, даже попались несколько ершиков, особо вкусных при горячем копчении. Николай засолил рыбу сам, чтобы через сутки вывесить ее вялиться под навесом, продуваемым ветерком — через две недели будет готова рыбка к пиву. Часик еще посидели при свечах в беседке, поговорили о семейных делах, о завтрашней рыбалке в заводи, где на прогретом мелководье любили понежиться небольшие щучки. Заводь перегораживали сетью, а потом Николай с мальчиками старались заколоть щук самодельной острогой. Большинство щучек реагировало быстрее, и они уплывали, попадая в сеть. Таким образом вылавливали десяток, а то полтора небольших щучат, попадались и несколько средних по размерам щук. Рыбу сразу же Николай посыпал солью, укладывал в коптильню с тальниковыми ветками и некоторыми пряностями, ставил на костер, и через 40 минут вся семья наслаждалась небывалым вкусом и ароматом копченой рыбы, которой по-настоящему можно насладиться только на природе.

Отец учил сыновей искусству рыбалки, соления, вяленья и копчения, считал он это чисто мужским делом, как и приготовление шашлыков. «Женщины пусть занимаются грибами, огурцами, помидорами, вареньем — им тоже есть в чем проявить свое искусство», — говорил Николай.

Выходные, как и лето, пролетели быстро и незаметно, но субботу и воскресенье Михайловы старались проводить на даче в любое время года. Зимой особенно нравилось Николаю попариться в русской баньке, распарившись, выскочить и броситься голому в сугроб снега, вернуться, окатиться теплой водой и потом посидеть дома с бутылочкой пива, вяленой рыбкой, поговорить с сыновьями о чем-нибудь не проблемном.

Даже в дождливые осенние дни Михайловы предпочитали находиться на даче — комфорт тот же, а воздух — разве можно сравнить городской смог с воздухом соснового бора? Открыть окно и чувствовать теплоту камина, запах леса и увядающей травы. В такое время, когда на улице поливал промозглый дождь, а камин назло природе весело потрескивал, особенно хорошо думалось и работалось.