Страница 6 из 8
Рокотов, прибывший в Лозанну утренней электричкой, сообщил Луи по телефону, что занял № 83 в гостинице «Централь-Бельвю». После этого Фонтэн связался по междугородной с другим лозаннским отелем и заказал комнату для себя. Они будут жить с мсье Шардоном по соседству, но в разных местах, как совершенно незнакомые люди, и вместе с тем при необходимости смогут переговорить.
«Центр напрасно так беспокоится за меня», — думал Луи, входя в вагон лозаннской электрички. Свою роль он прекрасно отрепетировал — не первый год этим занимается. Сколько людей прошло через его руки! Кого-то он переправлял через границу, кого-то укрывал от слежки, кому-то доставал надежные документы. Одни уходили, появлялись другие — смелые товарищи, единомышленники по борьбе. И каждому он помогал, а сам оставался в тени. Фонтэн отлично сознавал — и без напоминаний Центра — важность своей работы для общего дела и потому стремился не запятнать служебную репутацию, быть на лучшем счету у таможенного начальства женевского кантона. А когда получал очередное задание Центра, Луи, наделенный природной хитростью, пускал в ход такие лисьи уловки, пользуясь приобретенными знакомствами с влиятельными чиновниками, что всегда добивался, чего хотел.
…Сидя у вагонного окна, Фонтэн рассеянно глядел на Женевское озеро, по берегу которого мчался электропоезд. Он посасывал свою кривую трубочку, в задумчивости не замечая, что она погасла и седой пепел сыплется на его шевиотовый костюм, купленный по настоянию жены ко дню его рождения незадолго до войны. То ли воды голубого озера, то ли мысли о прожитом подтолкнули память Луи и увели его далеко, далеко. Вспомнились детские годы, отрочество, когда он, деревенский мальчишка из-под Марселя, с ватагой сверстников купался и играл на берегу теплого синего моря, с восхищением глядел на большие корабли у горизонта и мечтал стать матросом, чтобы уплыть в Индию или другую сказочно незнакомую страну. И упрямый паренек вопреки родительской воле стал матросом. Но детская мечта не сбылась: Индии он не увидел. Походив два года на рыбачьих парусниках вдоль побережья, юноша нанялся кочегаром на пассажирский пароход, курсирующий между Марселем и Неаполем. Однако ему удалось совершить только несколько рейсов: Луи призвали на службу в военно-морской флот, так как началась первая мировая война и вся французская молодежь была поставлена под ружье. До конца войны Фонтэн прослужил орудийным наводчиком на крейсере. А потом с морем пришлось распрощаться навсегда: ранение, полученное в одном из боев, пошатнуло здоровье, и Луи списали на берег. Его не брали даже матросом на суда местных марсельских линий. Тогда он, не желая расставаться с морем, стал докером.
Когда в Испании вспыхнул мятеж франкистских генералов и против республики началась итало-германская агрессия, старшие товарищи из профсоюза докеров поручили Фонтэну важное дело. В порту Луи возглавлял одну из бригад грузчиков, поэтому знал многих членов экипажей судов, заходивших в марсельскую гавань. Ему были известны все закоулки порта, все кабачки и тайные притоны. Половина портовых рабочих и служащих была в приятельских отношениях с общительным, любящим шутку Луи: А потому ему не стоило больших хлопот прятать от полицейских ищеек прибывающих в Марсель добровольцев, чтобы затем с помощью знакомых матросов и боцманов тайно переправлять их в трюмы кораблей, уходивших в Испанию.
В Лозанне Фонтэн вышел из вагона на перрон. Набив табаком свою трубочку, прикурил и с дорожным чемоданчиком стал подниматься по бесчисленным лестницам, которые вели в верхнюю часть города. Там находились гостиница «Централь-Бельвю», где проживал теперь Ришар-Шардон, а неподалеку — отель, в котором Луи заказал номер.
Резко зазвонил телефон. Леонид снял трубку. Послышался хрипловатый голос:
— Мсье Шардон? Добрый день! Вам привет от вашего Папаши. Да, я только что прибыл, уже устроился в гостинице.
Через четверть часа они встретились в условленном месте.
В отглаженном шевиотовом костюме, с торчащей изо рта трубочкой под рыжевато-прокуренными усами Луи был похож на зажиточного крестьянина, приехавшего в город повеселиться.
Рокотов решил, что сейчас пора посвятить Фонтана в замысел операции, и рассказал ему все, что имел право рассказать.
— Сегодня я приступаю к проверке Зигфрида, — закончил Леонид. — Сперва нужно убедиться, все ли в порядке в этом звене цепочки, а потом подумаем, как действовать дальше.
— Вы предварительно позвоните Кинкелю или пойдете к нему без предупреждения? — спросил Фонтэн, взглянув снизу в худое лицо товарища.
— Ни то, ни другое. Я хочу сначала понаблюдать за самой виллой и ее хозяевами. Кто входит туда, кто выходит. Так сказать, ознакомиться с обстановкой. Осторожность не помешает.
Дом Кинкелей Леонид нашел по номеру на воротах и их фамилии на почтовом ящике с висячим замочком. Дача эта мало чем отличалась от соседних владений. Вилла в два этажа, насколько можно было разглядеть с улицы через решетчатые ворота и калитку, стояла в большом старом саду, ее белые стены наполовину прикрыты кустами, кронами буков и елей; перед фасадом кусты роз и еще какие-то цветы; между деревьями посыпанные гравием дорожки, зеленые полянки; от гаража к воротам ведет асфальтированный выезд. Двухметровый кирпичный забор скрывал остальную часть территории, и Леонид не мог определить, есть ли сейчас кто-нибудь на участке или хозяева в доме.
Рокотов прошел мимо ворот с видом человека, отыскивающего нужный адрес. И успел многое заметить: влажный след от автомобильных шин за воротами на асфальте, не запертый на замок гараж, пустой почтовый ящик, без газет и писем, — значит, кто-то из супругов или оба сейчас дома.
Он прошелся по пустынной улочке, вдоль таких же кирпичных оград с виллами, посматривая вокруг и думая о том, где бы отыскать место, откуда удобно понаблюдать за домом Кинкелей. Разумеется, исподволь. Ходить взад-вперед не годится.
Кое-где на улице у оград стояли автомобили — их владельцы, очевидно, заехали сюда ненадолго. Машина! Вот замечательное укрытие! Нужно такси.
Минут через двадцать Леонид подкатил в «Пежо» к вилле, расположенной против дома Кинкелей. Остановив машину так, чтобы видны были сквозь стекло калитка и решетчатые ворота этого дома, он сказал шоферу, что хочет подождать приятеля, который обещал быть здесь через полчаса.
— Как вам будет угодно, мсье, — любезно сказал владелец такси и, достав очки, принялся читать вечернюю газету.
А Леонид с рассеянным видом уставшего человека рассматривал купленный по пути иллюстрированный журнал. Людей на улице почти не было, а те, что проходили, не обращали ни малейшего внимания на стоявшее у обочины такси.
На участке Кинкелей, за оградой, вдруг раздались яростный лай, рычание и хрип рвущегося на привязи пса. Потом послышался успокаивающий женский голос, и все стихло. «Что там? — подумал Леонид. — Да, собака у них есть. Кажется, ньюфаундленд… Ньюфаундленд на цепи? Почему? Или теперь у них другая собака? Сколько злобы было в лае — кто-то дразнил? Не свои же. Посторонний? Гость? А голос чей? Голос женщины — не дочери же их девятилетней принадлежит этот ласковый, грудной голос. Очевидно, вышла успокоить пса хозяйка. Вера Сергеевна Кинкель, жена Герберта. Его связная. Псевдоним „Анжелика“. Она русская, по отцу, но мать у нее француженка. Да, это скорее всего она…»
Помимо словесного портрета супругов, по которому Рокотов мог легко опознать обоих Кинкелей, предусмотрительный Анфилов сообщил ему ряд житейских деталей, могущих пригодиться на первых порах при знакомстве с лозаннским радистом.
Прошел почтальон с кожаной сумкой, в форменной фуражке. В ящик Кинкелей у ворот опустил газету, конверт и позвонил, нажав кнопку на столбе. Известил хозяев, что пришла почта. Вот теперь кто-нибудь из них появится. Как будто кто-то идет там, за оградой. Звякнула щеколда, калитка отворилась…
Леонид увидел среднего роста блондина с несколько впалой грудью и ссутуленными плечами. Длинные волосы аккуратно зачесаны. Очки. Крупный нос. На безымянном пальце правой руки обручальное кольцо. Одет он был по-домашнему: рубашка с расстегнутым воротом, туфли-шлепанцы. Да, судя по описанию Центра, это, безусловно, профессор Герберт Кинкель — «Зигфрид».