Вилла в Лозанне

А вот пса упустил из виду! С наступлением темноты профессор, как всегда, посадил своего Джозефа на привязь у будки. Уже лежа ничком на опрокинутом Кинкеле, Пауль услышал звон цепи и жуткий рев. Он сразу осознал опасность и вскочил, но опоздал: пес оборвал цепь. Большое мохнатое тело с прыжка тяжело ударило в грудь, свалило наземь, еще миг — и страшные клыки вонзились бы ему в горло, но Пауль успел подставить правую руку. Мощные челюсти сомкнулись, нож выпал. Испытывая животный ужас, Пауль напрягал силы, борясь с разъяренным зверем. То он подминал под себя собаку, то, вывернувшись, сильный пес набрасывался на него. Счастье, что револьвер был в кармане! Паулю удалось выдернуть его левой рукой и выстрелить в пса. Выстрел в тишине ночи прогремел, как гром. А что оставалось делать? Этот идиот Франц прибежал на помощь, когда все кончилось. Нарочно выжидал или в штаны наложил со страху. Ну, эта сявка за все у меня поплатится!

Пауль издали заметил, как из-за опорного столба ворот на секунду высунулась голова и скрылась, но как только двое с револьверами выскочили с улицы в проем ворот и, попав в свет фар, метнулись в стороны, пытаясь достичь спасительной темноты, он дал длинную очередь из автомата. Брызнула красная пыль от кирпичной стены, взвизгнули, рикошетируя об асфальт, пули. Один агент юркнул назад, второй в плаще остался лежать у ограды, не добежав трех шагов до полосы тьмы. В ярком белом свете виднелись скатившаяся с головы шляпа и револьвер возле полусогнутой руки. И сейчас же со стороны ворот раздались выстрелы. Звон стекла — одна фара автомобиля потухла. Отброшенный вспять, враг решил лишить Пауля этого преимущества. В бешенстве он выпустил в ответ пару очередей по опорным столбам ворот. «Чего он там возится, сволочь, чего он возится?!» — Пауль глянул в зашторенные окна виллы. Одно из окон изнутри светилось багровым светом: огонь уже полыхал в доме. Услышал, как хлопнула дверь, и понял, что Франц закончил.

— Беги к машине! — заорал Пауль. — Садись, быстро! Я сейчас! — Он выпустил серию пуль влево, во тьму: почудилось, там кто-то спрыгнул с наружной стены в сад. В окнах виллы металось пламя, стекла с треском лопались, косматые желтые вихри, вырываясь наружу, лизали рамы.

Франц уже сидел за рулем «Ситроена». Подбежав, Пауль, не целясь, хлестнул очередью в проем распахнутых ворот и влез в машину.

— Давай, давай, давай! Гони! — заорал он на Франца.

Машина тронулась. Грохнул выстрел — погасла вторая фара. Франц резко затормозил.

— Ты что?! Убью, гад! — Пауль стукнул его автоматом в плечо. — Гони, гони!

Силясь разглядеть, что впереди, Франц в полутьме повел машину к воротам, и в этот момент поверх ограды вспыхнул белый свет, и автомобиль с горящими фарами ворвался с улицы в открытые ворота. Лучи ударили по глазам, ослепили. Машины, тормозя, едва не столкнулись.

Еще на ходу приоткрыв свою дверцу, Рокотов распахнул ее и ловко выпрыгнул, ничком упав на землю: он ждал выстрелов. Леонид видел, как из «Ситроена» неуклюже вывалился здоровенный детина с коротким автоматом, и тотчас дробно ударили выстрелы. Автоматная очередь прошила кабину вверху, но никого не задела: его друзья успели пригнуться. Верзила — несомненно, Пауль — бросился в темноту, в сад. Вилла Кинкелей, объятая огнем, горела. Высокие пляшущие языки пламени освещали сад дрожащим багровым светом, и в бликах этого света Рокотов разглядел широкую спину убегавшего и белый бинт на правой руке. Леонид кинулся следом за немцем.

Он сам хотел рассчитаться с этим мерзавцем: уже зная, что Герберт Кинкель убит (эту весть Пьер сообщил им по радио вместе с приказом Бурже), Леонид догадывался, чья подлая рука это сделала. Немец бежал в глубь сада, рассчитывая, наверное, перелезть через дальнюю стену ограды и скрыться где-нибудь в роще. Леонид уже настигал его, различая его фигуру по мелькавшему бинту и шумному пыхтению. Рокотов вскинул пистолет, нажал спуск — осечка, еще осечка. Где-то позади слышался топот бегущих людей Бурже. И вдруг перед Леонидом, почти в лицо, задрожали короткие язычки огня и разнесся грохот автоматной очереди. Его сильно ударило в левое плечо, будто хватили наотмашь палкой. Он качнулся, но, сильный, жилистый, устоял и, нагнав врага, стукнул рукоятью пистолета по голове. Пауль тушей рухнул под дерево, автомат отлетел в сторону. Еще не чувствуя в горячке боли, Леонид навалился на немца. Но бандюга был очень живуч и силен. Мощным взмахом левой руки он отбросил Рокотова, и, как медведь, подмял под себя. Сипло рыча, немец схватил горло противника железными пальцами и сдавил. Раз-другой Леонид дернул головой, но хватка была мертвой. Он почувствовал удушье, невыносимую боль в плече и стал проваливаться во тьму. Теряя сознание, он ткнул ствол пистолета куда-то в бок хрипящей туши и спустил курок.

Глава четырнадцатая

Леонид, открыв глаза, посмотрел на белый потолок. Какой был ужасный сон… Кровь, много крови, дрались какие-то странные люди, немые страшные крики… Он бежал и не мог никак убежать, кто-то настиг его и душил… Проснувшись, он чувствовал, что задыхается. Хотел даже позвонить дежурной сестре. Это уже второй раз такой скверный сон.

Как и кто привез его в больницу, Рокотов еле помнил: сознание то возвращалось, то исчезало. Но после операции, очнувшись от наркоза, он довольно ясно вспомнил все, что произошло. Потом он уснул и спал очень долго. А через сутки, когда совсем пришел в себя и стал есть — сперва с помощью сестры, — врач-хирург, веселый, довольный делом своих рук, сказав, что теперь все будет в порядке, похвалил его крепкий организм и сообщил о том, что извлек из его плеча три пули, причем одна была весьма опасна. И крови потеряно изрядно. Так что полежать ему придется, пока раны затянутся.

А потом начались телефонные звонки: друзья через дежурных сестер справлялись о его самочувствии. Леониду ежедневно передавали приветы от Анри и Луи (своих фамилий Бурже и Фонтэн не говорили). Были еще два звонка, особенно взволновавшие его. Сказали, что женщина, назвавшая себя мадам Вера, интересовалась исходом операции и просила передать мсье Шардону пожелание скорейшего восстановления сил и бодрости. Затем вчера вечером позвонил неизвестный мужчина, сообщил, что господин Трюбо знает о несчастье, случившемся с его родственником, и желает ему полного выздоровления. Трюбо — псевдоним Анфилова, но кто же звонил по поручению Центра? Больничные сестры передавали приветы, приносили ему в палату от друзей фрукты и соки, однако посещения лечащий врач запретил, хотя Рокотов чувствовал себя неплохо и даже пытался садиться в постели.

И потому он очень обрадовался появлению в дверях палаты Бурже. Наконец-то! Ведь Леониду так нужно поговорить с ним, расспросить о многом. Анри, сияя во все лицо, быстренько подкатился к кровати и, с опаской оглянувшись назад, приложил толстый палец к мясистым губам.

— Тс-с, я проник тайно, без позволения, — вполголоса пробормотал он. — Так хотелось повидать тебя, дорогой Жан! — Пухлые руки мягко сжали кисти раненого. — Там мой парень присмотрит, чтоб доктор нас не засек. Мы недолго, я буду рассказывать, а ты молчи, тебе нельзя переутомляться. Ну, как? Молодчага! Раз улыбаешься, значит, здоров! Рад, рад, дорогой мой! Я ведь однажды уже приходил к тебе, но ты спал. В сущности, я могу пройти к тебе, когда захочу. Тут день и ночь дежурят мои ребята, вроде охраны. Им приказано никого сюда не впускать, кроме врачей и сестер, конечно. Когда ты был без сознания, мои ребята запирали тебя на ключ — сестры входили в палату только вместе с ними: мало ли что ты мог наговорить в бреду! Охраняют они тебя, как короля: дважды вытурили этих пройдох-репортеров, полицейских чинов тоже не допускают. Чем меньше огласки, тем лучше. Я принял все меры, ты не беспокойся, дорогой. Ну, как тебе здесь — врачи, персонал? Уход хороший? Я так и знал. Кстати, главный врач — мой давнишний приятель, тоже француз, я знал его еще в Париже, после поражения он с семьей эмигрировал сюда, как и я. По моей просьбе он распорядился положить тебя в отдельную палату, пригласил для операции лучшего хирурга тот у них светило!