Страница 73 из 162
Торжественные моменты так редко оправдывают ожидания, сказала она себе. Ведь это же поворотный пункт в истории: впервые встречались люди двух планет,— а она ведет себя так, словно заскочила проведать. Подобное событие требовало одного из тех бессмертных изречений, с которым исторические персонажи встречали кризисы. А она вместо этого расчесывает волосы... А ладно, здесь нет никаких зрителей. Бессмертные фразы она сможет придумать и позже — вероятно, большинство исторических персонажей поступали точно так же. Она снова улыбнулась марсианину и взяла протянутую им чашу.
Бесцветная жидкость оказалась не водой. Она обладала легким, не поддающимся определению привкусом и густотой. Чем бы там она ни являлась, бодрящие свойства жидкости вызвали у нее чувство благополучия. Марсианин кивнул, словно удовлетворенный. Открыв одну из дверок на стене справа, он извлек два подноса, поверхность которых была покрыта чем-то вроде воска. Нацарапав на поверхности одного из них серию знаков, передал ей. Другой оставил себе. Джоан приготовилась к первому уроку устного марсианского.
Метод обучения сперва показался простым. Он будет писать слово, с которым она уже знакома, и произносить его вслух, в то время как она попытается повторить его. Девушка ожидала, что процесс превращения письменного словаря в устный не представит никаких трудностей. Она считала себя способной в самый короткий срок отбарабанить те слова, которые стояли перед ее мысленным взором. Но ее иллюзии быстро развеялись. Джоан оказалась совершенно неспособной уразуметь принципы языка. У нее в голове уже сложилось представление, что эти символы по своей природе являются фонетическими знаками. Что, например, про определенный знак можно сказать, что он обозначает «т». Первые два-три раза, когда такой знак встретился, он звучал совсем по-другому, и в слове вообще не оказалось звука «т». Как в английском «с» может произноситься либо «к», либо «s», a *s» — либо «с», либо «z». Марсианские буквы меняли свое звучание с намного более сбивающей с толку частотой. Более тонкие градации в гласных звуках почти ускользали от ее слуха даже после многократного повторения, но еще хуже было открытие, что многие согласные в виде незнакомых щелкающих звуков вообще невозможно воспроизвести. И никакого толку с того, что учитель сидел напротив, преувеличенно работая ртом. Он-то обучался этим языковым фокусам с ранней юности, а вот ее гортань отказывалась воспроизводить такие звуки.
Джоан почувствовала нарастающее отчаяние. Какая нелепость — она так упорно трудилась, овладевая письменной речью только для того, чтобы упереться в тупик, превращая ее в речь устную. Ее выводило из себя чувство, что она упустила какой-то важный принцип, но если его уразуметь, то все станет ясно как день. Одна беда, если такой принцип и существовал, то продолжал ускользать от нее. Чем дольше длился урок, тем глубже она увязала в болоте неправильного понимания. Ее предположения, как должны звучать написанные слова, никак не оправдывались. Всякий раз слова звучали словно наобум.
Через два часа она сидела перед своим учителем со слезами на глазах. Она могла назвать некоторые вещи в комнате: табуреты, окно, чаши на столе, этим ее успехи и ограничивались. Писать — дело медленное и утомительное, более того, она быстро открыла, насколько ограничен ее словарь. Она разгладила воск у себя на подносе и написала: «Не могу понять. Это слишком трудно»,— испытывая ощущение, что их мышление работает по разным правилам, хотя оба способны понять общие трудности. Что-то в этом же роде могло бы произойти, считала она, если бы Алиса попыталась обучить французскому языку Болванщи-ка. Похоже, что стимулирующее действие напитка иссякло, так как она снова почувствовала усталость и желание спать.
Марсианин взял у нее поднос и прочел послание. Снова внимательно посмотрел на нее, казалось, изучая под новым углом зрения. И после паузы написал под ее словами: «Я мог бы, если хочешь, попробовать...»
Последнего слова она понять не смогла, оно было новым, но согласилась почти без колебаний. Раздраженная собственной неспособностью обучиться, но отчаянно стремясь понять марсианский язык, она почти не волновалась насчет того, к каким средствам для достижения этой цели прибегнет учитель, лишь бы они привели к успеху. Его же лицо выражало неуверенность.
«С нашими соотечественниками это, наверняка, получилось бы,— написал он,— а ваш разум может оказаться иным. Но я попробую».
Джоан позволила .отвести себя к кушетке и улеглась так, как он указал. Марсианин придвинул один из табуретов и присел, впившись ей в глаза немигающим взором. Глаза его, казалось, утратили всякое выражение. Они теперь смотрели не в зрачки, а сквозь них, словно исследовали скрывавшийся за ними разум, подчиняя ее сознание и изучая самые сокровенные мысли. На мгновение Джоан охватила паника, ее чувства взбунтовались против вторжения в тайники ее души. Девушка попыталась освободиться от захвата, но его глаза сломили сопротивление, запрещая сомкнуть веки. Комната вращалась, становясь нереальной и искаженной, словно ускользала прочь. Не только комната, она сама и все вокруг ускользало. Неподвижными оставались только его глаза на потерявшем четкость очертаний лице. Пришлось уцепиться за них, как за единственную точку опоры в кружащейся вселенной.
Ей показалось, что она пробудилась ото сна, но глубоко уставшей. Его глаза все еще смотрели в ее зрачки, но взгляд утратил свою пристальность, словно отступал сам в себя. Лицо марсианина вновь сделалось отчетливым, а затем проступила обстановка комнаты. Чувство времени исказилось. Джоан не могла сказать, улеглась она на кушетку давным-давно или всего несколько минут назад. Она обернулась, за окном стояла темнота, обе луны успели закатиться. Девушка повернула голову к человеку на табурете.
— Я так устала,— сказала она.— Мне хочется спать.
— Поспишь,— сказал он. И заботливо поправил покрывавший ее плед.
И лишь когда он покинул комнату, она сообразила, что марсианин и она поняли друг друга.
Когда Джоан проснулась, он сидел рядом, протягивая чашу с той же бесцветной жидкостью, которую она пила минувшей ночью. С ясного лилового неба в комнату лились солнечные лучи. Заговорила она, лишь вернув опустевшую чашу.
— Вас зовут Вейган? — спросила Джоан, но прежде, чем он успел ответить, добавила: — Конечно же, так. Я знаю, что это так, но не понимаю — откуда я это знаю. Это странно: я теперь говорю на вашем языке, но у меня такое чувствую, словно он — мой родной. Мне не приходится задумываться, как сказать. Вы меня гипнотизировали?
— Что-то вроде того,— согласился он,— только посложнее. Я ввел вас в транс и обучил. Это трудно объяснить простыми словами. При определенных обстоятельствах можно изменить мышление. Нет, «изменить» — неподходящее слово. Это больше похоже на внесение в мозг новой области знания. Скажите, как вы себя чувствуете?
— Совершенно сбитой с толку,— улыбнулась Джоан.
— Конечно. Озадаченной, но не больше, так?
— Да,— ее охватило беспокойство.— Вы ведь ничего не сделали с моим разумом? Не совершили ничего такого, чтобы сделать меня иной? Я имею в виду, не стану ли я теперь и мыслить по-другому?
— Надеюсь, что нет. Почти уверен. Я действовал предельно осторожно. Это было очень трудно. Ваше мышление кажется менее четким, чем наше. В нем есть накладки между не связанными между собой темами и помехи балансу суждений, поэтому оно работает по-иному. Логические процессы протекают заторможено, нелогичные выводы очень часты, но тоже заторможены. Я не спешил и потратил немало времени: никому из нас не было бы пользы, если бы я испортил ваш разум.
— Я не совсем это понимаю.
— Может, лучше сказать, что ваше мышление обладает большей живостью, но хуже отрегулировано, чем наше?
— Ладно, не будем сейчас углубляться в частности. Покуда я уверена, что по-прежнему остаюсь собой, я ничего не имею против.
И, удивительное дело, она обнаружила, что и впрямь — не против. Его вторжение в ее самые сокровенные мысли не вызвало ни малейшего негодования, став свершившимся фактом. Хотя Джоан поежилась бы от такой перспективы, если бы прошлой ночью поняла его намерения. Впоследствии она не раз гадала: может быть, он предвидел ее негодование и принял меры? Например, напоил той жидкостью... Сейчас же радость от уничтожения языкового барьера с легкостью победила все прочие соображения.