Духовные основы жизни

- 370 -

предполагает одну богочеловеческую личность, совмещающую в себе два естества и обладающую двумя волями.[7]

Первобытное непосредственное единство двух начал в человеке — единство, представляемое первым Адамом в райском состоянии его невинности и нарушенное в грехопадении, не могло уже быть просто восстановлено. Новое единство уже не может быть непосредственным, невинностью: оно должно быть достигнутым, оно может быть только результатом свободного дела, подвига, и подвига двойного — самоотвержения божеского и человеческого; ибо для истинного соединения или согласования двух начал необходимо свободное участие и действие обоих. Взаимодействием божественного и природного начала определяется вся жизнь мира и человечества, и весь ход этой жизни состоит в постепенном сближении и взаимном проникновении этих двух начал, сперва далёких и внешних друг другу, потом всё ближе сходящихся, всё глубже и глубже проникающих друг друга, пока в Христе природа не является как душа человеческая, готовая к всецелому самоотвержению, а Бог — как дух любви и милосердия, сообщающий этой душе всю полноту божественной жизни, не в силе связующей, не в разуме освещающем только, а в благости животворящей. Тут мы имеем действительную богочеловеческую личность, способную совершить двойной подвиг богочеловеческого самоотвержения. Такое самоотвержение представляется до известной степени уже и всем космическим и историческим процессом: ибо здесь, с одной стороны, Логос Божий свободным действием своей божественной воли или любви отрекается от проявления своего божеского достоинства (славы Божией), оставляет покой вечности, вступает в борьбу с злым началом и подвергается всей тревоге мирового процесса, являясь в оковах внешнего бытия, в границах пространства и времени; является затем природному человечеству, действуя на него в различных конечных формах мировой жизни, более закрывающих, нежели обнаруживающих истинное

- 371 -

существо Божие; с другой стороны, и натура мирская и человеческая, в своём постоянном томлении и стремлении к всё новым и новым восприятиям божественных образов, непрерывно отвергается самой себя в своих данных, действительных формах. Но здесь (т. е. в космическом и историческом процессе) это самоотвержение с обеих сторон не есть совершенное, ибо для Божества границы космических и исторических теофаний суть границы внешние, определяющие его проявления для другого (для природы и человечества), но ничуть не касающиеся его внутреннего самоощущения[8]; с другой стороны, и природа и природное человечество в своём непрерывном прогрессе отвергают себя не свободным актом, а лишь по инстинктивному влечению. В личности же богочеловеческой божественное начало, именно вследствие того, что оно относится к другому не через внешнее действие, полагающее границы другому, не изменяя себя самого, а через внутреннее самоограничение, дающее другому место в себе, — такое внутреннее соединение с другим есть действительное самоотвержение божественного начала; здесь оно действительно нисходит, унижает себя, принимает на себя зрак раба. Божественное начало здесь не закрывается только границами человеческого сознания для человека, как это было в прежних неполных теофаниях, а само воспринимает эти границы; не то, чтобы оно всецело вошло в эти границы природного сознания, что невозможно, но оно ощущает актуально эти границы как свои в данный момент, а это самоограничение Божества в Христе освобождает Его человечество, позволяя его природной воле свободно отречься от себя в пользу божественного начала не как внешней силы (каковое самоотвержение было бы не свободно), а как блага внутреннего, и тем действительно приобрести это благо. Христос, как Бог, свободно отрекается от славы Божией, и тем самым, как человек, получает возможность достигнуть этой славы Божией. На пути же этого достижения человеческая природа и воля Спасителя неизбежно встре-

- 371 -

чаются с искушением зла. Богочеловеческая личность представляет двойственное сознание: сознание границ природного существования и сознание своей божественной сущности и силы. И вот, испытывая действительно ограниченность природного бытия, Богочеловек может подвергаться внешнему искушению, сделать свою божественную силу средством для целей, вытекающих из этой ограниченности.

Во-первых, для существа, подчинённого условиям материального бытия, представляется искушение сделать материальное благо целью, а свою божественную силу средством для его достижения: «Аще Сын еси Божий, рцы да камение сие хлебы будут», здесь божественное естество — «аще Сын еси Божий», и обнаружение этого естества — слова («рцы») должно служить средством для удовлетворения материальной потребности. В ответ на это искушение Христос утверждает, что слово Божие не есть орудие материальной жизни, а само есть источник истинной жизни для человека: «Не о хлебе едином будет жив человек, но о всяком глаголе Божии». Преодолев это искушение плоти, Сын человеческий получает власть над всякою плотию.

Во-вторых, свободному от материальных побуждений Богочеловеку представляется новое искушение — сделать Свою божественную силу орудием самоутверждения своей человеческой личности, подпасть греху ума — самомнению: «Аще Сын еси Божий, верзися низу, писано бо есть, яко ангелом Своим заповесть о Тебе сохранити Тя, и на руках возьмут Тя да не когда преткнеши о камень ногу Твою». Это действие (верзися низу) было бы самоуверенным вызовом человека Богу, искушением Бога человеком, и Христос отвечает: «Паки писано есть: не искусиши Господа Бога твоего».[9] Победив грех ума, Сын человеческий получает власть над умами.

Но тут представляется третье, последнее и самое сильное иску-

- 373 -

шение. Рабство плоти и самомнение ума устранены: человеческая воля находится на высокой нравственной ступени, сознаёт себя выше всей остальной твари; во имя своей нравственной высоты человек может хотеть владычества над миром, чтобы вести мир к совершенству; но мир во зле лежит и добровольно не покорится нравственному превосходству, — итак, нужно принудить его к покорности, нужно употребить свою божественную силу как насилие для подчинения мира. Но такое употребление беззаконного насилия для целей добра было бы признанием, что добро само по себе не имеет силы, что зло сильнее его, это было бы поклонением, тому началу зла, которое владычествует над миром: «И показа ему вся царствия мира и славу их и глагола ему: сия вся Тебе дам, аще пад поклонишися ми». Здесь для человеческой воли прямо ставится роковой вопрос: во что она верит и чему она хочет служить — невидимой ли силе Божией или силе зла, явно царствующей в мире. И человеческая воля Христа, победив искушение благовидного властолюбия, свободно подчинила себя истинному благу или добру, отвергнув всякое соглашение с царствующим в мире злом: «Глагола ему Иисус: иди за мною, сатано, писано бо есть: Господу Богу твоему поклонишися и тому единому послужиши». Преодолев грех духа, Сын человеческий получил верховную власть в царстве духа; отказавшись от подчинения земной силе и от цели владычества над землёю, Он приобрёл себе служение сил небесных: «И се ангели приступиша и служаху ему».

Таким образом, преодолев искушения злого начала, склонявшего его человеческую волю к самоутверждению, Христос показывает внутреннее согласие этой своей человеческой воли с волею божественной, обожествляя своё человечество вслед за вочеловечением Божества своего. Но этим не исчерпывается подвиг Христов. Будучи вполне человеком, Христос имеет в Себе не один только чисто человеческий элемент (разумную волю), но и природный материальный элемент: Он не только вочеловечился, но и воплотился — σάρξ έγένετο. Духовный подвиг — внутреннее преодоление искушения, должен быть довершён подвигом плоти, т. е. чувственной души, претерпением страданий и смерти, поэтому-то в Евангелии, после рассказа об искушении в пустыне, сказано, что диавол отошёл от Христа до времени. Злое начало, внутренне побеждённое самоотвержением воли, недопущенное в средоточие су=

7

Это определение, вытекающее из нашего понятия «о духовном человеке», или втором Адаме, безусловно тождественно с догматическими определениями вселенских соборов V—VII веков, выработанными против ересей несторианской, монофизитской и монофелитской, из коих каждая представляет прямое противоречие одному из трёх существующих логических условий для истинной идеи Христа.

8

Чтобы пояснить это сравнением из природного мира — человек, как существо сравнительно высшее, действуя на какое-нибудь низшее животное, не может явиться ему во всей полноте своей человеческой жизни; но те органические формы, в которых, напр., собака воспринимает явление своего хозяина, принадлежат только уму животного, нисколько не ограничивая и не изменяя собственное бытие воспринимаемого им человека.

9

Эти слова иногда понимаются так, будто Христос говорит искусителю: не искушай Меня, так как Я Господь Бог Твой. Но это не имело бы никакого смысла, потому что Христос подвергается искушению не как Бог, а как человек. На самом же деле второе возражение Христа, также как и нервоз, представляет прямой ответ на то, что предлагается искусителем; предлагается дерзновенным действием искусить Бога и против этого, как и против первого предложения, Христос ссылается на Писание — в настоящем случае на то его изречение, которое запрещает искушать Бога.