Таймыр. Трилогия

После перевода в Норильск, куда затащила его первая, неудавшаяся и, по его тогдашнему мнению, последняя жена, оружие ему не пришлось применять ни разу. Норильск был не в пример спокойнее «материковских» городов, что всегда очень ценилось местными жителями.

А вот к холодному оружию, а именно — к ножам, Донцов испытывал давнюю и непреходящую любовь. Тут у них с Сержантом всегда было полное взаимопонимание. Дома у Андрея хранилась довольно обширная коллекция различных ножей, преимущественно скандинавского типа, развешанная по всей стене. Коллекцию эту он собирал много лет, причем далеко не всегда — законными способами. В походах носил с собой нож с хищной формой лезвия кизлярского типа, названный изготовителями почему-то «Викингом» — со светло-коричневой теплой рукоятью из наборной кожи. С этим «Викингом» был связан забавный эпизод. Когда Донцов привез его из очередной командировки на Кавказ, то долго рассказывал друзьям, какова твердость клинка по Роквеллу и как талантливый деревенский кузнец, потомственный кустарь-производитель, его создавал. Сержант все время рассказа крутивший дорогой (для Донцова) ножик в руках и внимательно его рассматривающий, до поры до времени молчал. Но когда воодушевленный Донцов дошел в рассказе до того места, как дед зарывал чудо-клинок в свежий навоз, чтобы подвергнуть его «природному азотированию», не выдержал:

— Путь неплохой, если бы он его еще и не вырыл…

Именно этим «Викингом» он сноровисто открывал банки с тушенкой, рассчитывая к моменту возвращения ребят сварить стандартный и всегда вкусный на свежем воздухе походный суп. Андрей работал и изредка посматривал на «Зодиак», с которого мужики мастерски ставили сеть — снасть, которая гарантированно даст им возможность спокойным вечерком запечь в фольге душистую рыбку и сделать желанный сугудай…

Открыв последнюю банку, Донцов сполоснул руки, встал и мощно, с хрустом потянулся. Раньше, в более молодые годы, его сильное тело постоянно требовало соответствующей нагрузки, и молодой опер много времени проводил в спортзалах — на тренажерах. Традиционно любимыми в ментовке околовосточными драками, правда, не увлекался. Андрей почему-то любил ручной мяч, про который сейчас практически забыли.

За последние годы сытый бывший милиционер разленился. И немножко распустился телом, позволив высококачественному жирку северного жителя закрыть когда-то весьма рельефные мышцы.

Вид гор на противоположной стороне озера впечатлял. Горный массив Камня — конечная цель их маршрута — громоздился на юго-востоке. Хотя Ковчег (явно «липовый» по твердому убеждению Донцова) находился с другой, невидимой отсюда стороны высоченных гор. До него от их лагеря было километров шестьдесят по прямой линии. Хотя, что такое «прямые линии» среди гор и озер? Так, геодезия…

Донцов смотрел на лодку, в которой Сержант, привстав на колени, разглядывал берег. Про себя профессионально подумал, что такой человек, как Сергей Майер, может стать чрезвычайно опасным для общества, если в один прекрасный день решит вдруг пойти по криминальному пути обустройства собственной жизни. Андрей неоднократно спорил с ним на эту тему, но оппонент уверенно отбивал все атаки противника. Майер даже придумал и обосновал собственную теорию «джигитизма», одним из постулатов которой являлась простая и известная истина: «Vis pasem — para bellum» — «Хочешь мира — готовься к войне».

С Сержантом по поводу его «воинственности» спорили все, кроме Квеста. Димка раз и навсегда объявил себя полным пацифистом. И в милитарных спорах никогда не участвовал.

Вдруг Сержант резким движением опустил бинокль и что-то быстро сказал развалившемуся в томной неге Квесту. Тот суетно заработал веслами, и «Зодиак» с приличной скоростью пошел к берегу. Донцов сразу же понял, что «главный боец» экспедиции увидел что-то необычное, более того — опасное… Не тот человек был Сержант, чтобы с такой скоростью драпануть с акватории при виде, к примеру, рыбацкой моторной лодки. Но пока Андрей почувствовал легкое беспокойство — не более. Ну что там могло такого случиться? Не пришельцы же…

Тут он увидел, как Сержант привстал и поднял левую руку вверх, а правую вытянул строго параллельно поверхности воды. Знак общепринятой внутри группы азбуки Морзе — «тире-точка-тире-точка-тире» — а точнее, его вариант при сигнализации руками: «Осмотритесь и прислушайтесь по указанному мной направлению».

Наверх Игорь шел легко. Руки и ноги ничего не забыли. Местные горы, старые и коварные, он знал хорошо и чувствовал себя уверенно. Это тебе не ледники Тянь-Шаня, где он поставил по молодости лет все свои возможные рекорды.

Начитавшись в юности воспоминаний Абалакова и Хиллари, он серьезно заболел альпинизмом и достиг на этом поприще, как считали все, определенных успехов. Большое влияние на него оказало в свое время и мимолетное знакомство со знаменитым горовосходителем — легендарным Балыбердиным — героем первой советской экспедиции на Эверест в 1982 году, которого он считал величайшим альпинистом всех времен и народов.

В альплагерях Таджикистана Лапин узнал, что такое настоящие горы, истинную и вечную цель всех альпинистов. На Таймыре горы не такие. Хотя и здесь требовалась определенная осторожность — осыпи были возможны где угодно. Но зато, в большинстве случаев, здесь вполне можно было обходиться без альпинистского снаряжения.

Маршрута, по которому они утром спускались с плато, Игорь повторять не стал по двум причинам. Во-первых, долго, а во-вторых, ему нужна была более высокая точка установки антенны — для уверенной связи.

Игорь всегда ходил в гору легко. В начале подъема его мозг, параллельно с оперативным «сканированием» маршрута, включался в сложные философско-этические размышления, которыми Лапин мало с кем мог поделиться. Для себя он называл их «рабочими отвлекалками».

У подножия плато он наткнулся на скелет снежного барана. Заповедный краснокнижный зверь не был убит заезжим валютным браконьером: главный трофей Путоран — красивые и уже испорченные рога — не унесли.

Игорь отчего-то вспомнил, как в одном пешем походе они увидели на окраине леса необычную картину. На довольно большом и лысом холме сидел на задних лапах заяц, который не торопился убегать при приближении туристов. Когда они подошли поближе, то увидели, что заяц очень старый и… мертвый. Неизвестно, сколько он находился в такой позе, но довольно долго, так как успел превратиться в маленькую трогательную мумию. Все, кто увидел эту картину, находились какое-то время в странном оцепенении. Самое поразительное, что местные хищники не тревожили его! Игорь тогда представил, как одинокий старый заяц решил, что ему уже пора. Спокойно выбрал место, с трудом взобрался повыше, сел, посмотрел в последний раз старческими глазами на остающуюся жить землю — и тихо умер.

С тех пор эта сцена не раз всплывала в памяти. Игорь чувствовал, что она чему-то учит его, но точно сформулировать не мог. А этой зимой взял из обширной библиотеки Фариды в кои веки отдельно изданный вечный Екклесиаст. И первое что прочитал, пролистывая на пробу страницы со странными столбцами по-мудрому скупого, но великого текста: «…Суета сует и всяческая суета…»

На спине у восходителя висел маленький горный рюкзак с лейбачком «Баск», плотно пристегнутый к телу мягким толстым поясом на тефлоновой пряжке. Там находилась переносная радиостанция-сканер «Иесу», небольшой моток медной проволоки и четыре маленьких и легких телескопических удочки — будущая антенна. Туда же Игорь кинул и ненавистную ракетницу в матерчатой кобуре. Поднявшись на понравившуюся скалу, он спрятался от ветра за спину небольшого «жандарма» — одинокого фигурного каменного столба, созданного многовековой северной эрозией. Чуть отдышавшись и глянув на часы, увидел, что время контрольной связи наступило. В эти часы Фарида с его Ленкой должны были обязательно сидеть в Форте, возле трансивера, ожидая возможного выхода ребят в эфир.