Верность джиннии

— Фарух жив, — настаивал Мейт, — потому что вы не дали ему умереть. Думаю, что его спасла исключительно ваша сила воли.

Марджана чувствовала себя польщенной.

— Что же… я славлюсь своим упрямством.

Мейт ответил легкой улыбкой. Раньше она не видела, как он улыбается, и у нее сжалось сердце — подобной открытой и щедрой улыбки она не видела еще в своей жизни. За долгие мрачные часы дежурства они очень сблизились. Теперь их трудно было назвать чужими людьми — слишком многое пришлось испытать вместе: страх, отчаяние, надежду и, наконец, долгожданное облегчение. Отвоеванная победа по-настоящему связала их.

И поэтому она так сильно жалела, что завтра он уезжает.

— Думаю, вы слишком высоко оцениваете мои усилия, — покачала головой Марджана. — Если верить Фаруху, именно вы спасли его жизнь, отведя сабельный удар.

— Его бы вообще не ранили… если бы он не заслонил меня собой. Я в огромном долгу перед ним. И перед вами тоже, — вырвалось у него с такой силой, что Марджана невольно повернула голову. Темно-синие глаза под густыми ресницами пристально изучали ее. Внезапный жар разлился по телу девушки, жадно-первобытный и откровенно чувственный.

Она поспешно отвела взгляд. Даже думать об этом не стоит. Глупо мечтать, что она способна привлечь такого красавца. Разумеется, она недурна собой, но вряд ли после проведенных вместе дней он вообще может увидеть в ней женщину. Трудно его за это осуждать. Хорошо воспитанные благородные ханым не имеют дела с гноем, кровью и умирающими, они находят другие, более женственные занятия. Они не помогают местному доктору при операциях и не лечат мужчин, не состоящих с ними в родстве. Никто из них не колесит по всему миру с опасными заданиями и уж тем более не пускает в ход оружие, защищая правое дело в попытке искоренить зло и тиранию.

Да, она не похожа на большинство хорошо воспитанных благородных ханым. Ее природный дар исцеления словно провел невидимую границу между ней и обществом, а тайное призвание и вовсе сделало отверженной. Она была «стражем», членом тайного общества защитников, поклявшихся следовать идеалам справедливости.

Но вряд ли стоит беседовать обо всем этом с чужаком, а тем более с шейхом Мейтом, который завтра покинет Эгрипос и, скорее всего, никогда сюда не вернется. Думать об этом было так больно… Ясно одно: она никогда его не забудет… хотя всей душой противилась этому.

Мехмет, шейх Мейт заставил ее мечтать о вещах, которые, как она долго убеждала себя, ей не нужны и не важны. Она добровольно отказалась от всего, что считалось важным для любой другой женщины: брак, дети, муж… даже любовники.

Душа Марджаны заныла от боли…

Может, в самых безумных фантазиях она и грезила о том, каково это — испытать любовь мужчины, но шейх вряд ли изберет ее своей возлюбленной. После долгого совместного сражения за жизнь юзбаши он скорее считал ее товарищем по оружию, чем объектом вожделения.

— Вы по-прежнему будете ухаживать за Фарухом? — между тем спросил он.

— Конечно, — кивнула она. — Не стоит беспокоиться, инбаши. Теперь он вне опасности и со временем окончательно излечится.

— Но навсегда останется калекой.

Мейт закрыл глаза и слегка вздрогнул. Она понимала его отчаяние. Шейх чувствовал себя ответственным за самопожертвование юзбаши. И, очевидно, сам страдал от ужасных последствий войны. Правда, он не был ранен. Но после восьмилетней службы в кавалерии невидимые раны наверняка кровоточили до сих пор. Она чувствовала его душевную боль, как свою собственную. Во время их ночных бдений у ложа умирающего она видела его измученные глаза. Понимала, с чем ему приходится бороться. Закаленный в битвах солдат, уставший от смерти и разрушений.

Она хотела помочь ему, хоть как-то утешить, но не представляла, что делать. Это не физическая рана, которую можно исцелить настоями и мазями.

— Юзбаши говорит, что вы герой, — выдохнула она наконец.

Мейт презрительно фыркнул.

— Герой… — буркнул он, брезгливо оглядывая свои руки, словно они все еще были запятнаны кровью. — Вы целительница, а я только и могу, что отнимать жизни. И боюсь даже вспомнить тех бесчисленных бедняг, которые воевали и погибли под моим командованием. Или… друзей, которых я потерял.

— Лучше подумайте о бесчисленных жизнях, которые вы спасли!

— В этом-то и весь ужас, — мрачно пробормотал он. — Одних спас, а других…

Сердце снова пронзила игла боли. Ему не нужно объяснять свои чувства. Он считал, что виноват перед погибшими хотя бы уже потому, что выжил. Она сама как целительница временами вела такие же битвы, пытаясь бросить вызов смерти. И слишком часто оказывалась побежденной.

— Нельзя обвинять себя в безумствах войн, мой шейх, — тихо заметила Марджана, мягко кладя руку ему на плечо. — Каждый из нас может всего лишь достойно исполнить свой долг. Я думаю, что необходимо необычайное мужество, чтобы, как вы, день за днем видеть смерть лицом к лицу.

Шейх долго молчал. Просто смотрел на нее, словно стараясь запечатлеть в памяти черты ее лица. Глаза казались темными и бездонными, как сама ночь.

— Ангел милосердия… — выговорил он наконец. — Вы всегда стараетесь утешить полузнакомых людей?

Марджана снова залилась краской.

— Да. Вы же сами сказали — я целительница. И не могу видеть чужих страданий.

— Вы думаете, что я страдаю?

— А разве нет? — тихо спросила она.

Мейт хрипло рассмеялся.

Стараясь сменить тему разговора и отвлечь его внимание от своей персоны, она посмела задать новый вопрос:

— Вам обязательно нужно ехать завтра? Может, вы согласитесь еще немного побыть на Эгрипосе?

— Признаю, мысль весьма соблазнительная, — кивнул он. — Я совсем не рвусь обратно, в эту жестокую бойню. Не могу спокойно смотреть, как мои люди становятся пушечным мясом. Но они во мне нуждаются. Я не могу их предать.

— Однако отдых вам не помешает. Пока юзбаши был в критическом состоянии, вы не имели ни малейшей возможности насладиться миром и покоем нашего маленького острова. Уверяю, это настоящий бальзам для души.

— Хотите сказать, что ваш остров пронизан какой-то особой магией?

— Никакой магии. Но солнце, свежий воздух и море обладают способностью исцелять не только израненные тела, но и искалеченные души. Легенда гласит, что сам Аполлон зачаровал его.

— Я никогда не верил в чары.

Шейх не мог не признать, что Эгрипос необыкновенно красив. Море отливает лазурью, склоны гор залиты солнцем, а под голубым небом золотятся долины. Остров, с этим трудно было спорить, и в самом деле успокаивал измученные нервы, излечивал душевные раны и усмирял глубокую скорбь.

А уж о чарах Марджана знала все — пусть, отказавшись от своего огненного народа, она потеряла почти все силы, но и того, что у нее осталось, с лихвой хватало, чтобы лечить людей. И иногда, очень и очень редко, выручать друзей из беды.

Мейт оглядел живописные руины и сверкающие, расположенные на разных уровнях бассейны.

— В этом месте действительно должно царить волшебство.

Его тревожащий взгляд снова устремился на нее. Последовало долгое молчание.

И тут он медленно протянул руку, приподнял ее волосы и нежно обхватил ладонью затылок. Марджана задохнулась, когда он взглянул на ее губы, опустив длинные густые ресницы. Сердце бешено заколотилось. Ни один мужчина еще не смотрел на нее вот так… с желанием. Неужели он действительно может ее желать?

— Шейх Мейт… — Мехмет…

Ей показалось, что он собирался поцеловать ее, но вместо этого он накрыл ее руку своей. Марджана стояла, не в силах пошевелиться. Могла только смотреть на него.

— Я нуждаюсь в исцелении, милая Марджана. Ты можешь излечить меня?

Ее сердце, казалось, вот-вот разорвется. Похоже, он просит о чем-то большем, чем простое утешение. И она страстно хотела дать ему это утешение…

Он неожиданно вздрогнул, словно просыпаясь, и поспешно отступил.

— Простите. Я пришел сюда не для того, чтобы обольщать вас.

Марджане почему-то стало грустно. Одно его прикосновение потрясло ее до глубины души. Может, Мехмет действительно хотел поцеловать ее, но вспомнил, что он офицер и высокородный господин. Благородный человек не захочет воспользоваться уединением.