Жена нелегала

– А похищения? – гнул свою линию Данилин.

– Ну да, и похищения тоже.

– А в последнее время такими делами, значит, Трошин занимался?

– Не обязательно. Такие операции теперь носят исключительный характер. Специальная группа может быть для этого создана. Вне управлений. При председателе. А ликвидации как таковые были практически приостановлены в шестидесятых. Исключения были возможны, но только по специальному разрешению Политбюро. А как систему их прекратили.

– А для похищения человека за рубежом тоже решение Политбюро требовалось?

– Смотря какого человека… Андропов мог иногда взять на себя ответственность. А мог решить, нет, вот этого я на себя одного брать не буду. Пусть Политбюро проголосует…

– Но если убийства и похищения стали такой редкостью, то зачем управление «С» существует?

– В основном занимается сбором информации. Общей разведкой. Но с нелегальных позиций.

– А что это такое?

– Легальная позиция – это когда разведчик работает под официальным прикрытием – посольства, торгпредства, корпункта и так далее. Нелегальная – это когда он внедряется в чужое общество в обличье и с документацией иностранного гражданина. Биография ему сочиняется – легенда называется. Был Иван Петров из Павловского Посада, а стал Джон Смит из Детройта, например.

– Был Исаев, а стал Штирлиц?

– Вот-вот, если бы Штирлиц существовал, он мог бы как раз служить идеальным примером нелегального резидента.

– А Зорге? Он разве не подобие Штирлица?

– Нет, Зорге иностранец был. Натуральный немец. Но это осколок другой эпохи, эпохи Коминтерна.

– При чем тут Коминтерн? – спросил Данилин.

– Как при чем? Это была невиданная в истории человечества разведывательная, агентурная сеть. Ничего подобного не существовало ни до, ни после. И не будет больше никогда. Уникальная ситуация, и уникальные люди – пламенные революционеры-фанатики. Сотни, даже тысячи людей всех национальностей, вдобавок с опытом и вкусом к подпольной работе, к конспирации, со знанием языков, культур, нравов… Интеллектуалы, тонкие обаятельные люди, но при этом преданные делу до самозабвения. Потом из-за реалий политической борьбы Иосиф Виссарионович вынужден был их уничтожить. С профессиональной точки зрения жаль… Но политически это, увы, было неизбежно.

– Вы просто фаталист какой-то, Николай Иванович… А если бы Сталин счел политически целесообразным вообще всю разведку под корень извести, вы бы тоже согласились с такой печальной неизбежностью?

– А он всю и извел. Под корень. Почти.

– Да вы, наверно, все-таки преувеличиваете, – не поверил Данилин.

Николай Иванович впервые посмотрел на него с некоторым интересом, вроде удивился, что тот может в чем-то сомневаться, что-то из сказанного под сомнение ставить. Заговорил чуть громче.

– Вы про Павла Фитина слышали? Биография у него к тридцати годам была такая: закончил сельхозакадемию, потом в издательстве работал, опять же сельскохозяйственном. То есть агроном, и ничего больше. И вот чисто случайно угодил на разведкурсы, но даже доучиться ему не дали – через полгода отправили работать в отдел. А почему же ему не позволили хоть чуть-чуть еще разведке поучиться? А потому, что к тому моменту в отделе ни одного сотрудника не осталось. И в тридцать один год аграрник-марксист Фитин стал самым главным начальником советской внешней разведки! Пришлось ему на ходу доучиваться и все создавать заново. И это перед войной. Каким-то чудом кое-как справился. Но этого никто не оценил, после войны его в провинцию сослали, а потом и вовсе уволили из органов без пенсии. Говорят, хотя ручаться не стану, что Берия со Сталиным не могли ему простить, что Фитин верил в то, что Гитлер нападет, когда хозяин не верил. И Фитин не сумел этого своего мнения скрыть. Но имейте в виду: даже если это так, то я Сталина не осуждаю. Нельзя терпеть на ключевых постах свидетеля ошибки лидера, тем более большой ошибки, трагической. Фитин должен был бы сказать спасибо, что в живых оставили. По логике должны были бы ликвидировать.

И тут Николай Иванович снова увлекся. Пошел в какие-то глубины. Заговорил опять о том, что разведкой правит рок, и если уж идешь туда работать, то будь готов принять безропотно любой жребий, потому что ты отдаешь на заклание и душу свою и тело. Потом как-то вдруг незаметно перешел на более обыденные рассуждения о сравнительных достоинствах и недостатках разведки легальной и нелегальной, электронной и агентурной, и Данилин стал терять нить. Вроде даже в сон его потянуло. Пока снова не услыхал важного слова: «Англия».

– Филби вместе с его группой тоже уничтожить собирались, да руки не дошли. Уже в деле записали: есть основания считать двойниками. А почему? А потому, что лучше перебдеть, чем недобдеть. Обязательно! В этом суть – всех всегда подозревать и соответственно действовать. Ну а уж иностранцев тем более. Иначе быть не может. И это, вообще-то, правильно.

– Но разве Филби со товарищи не добыли каких-то исключительно ценных сведений? – вступил в разговор пробудившийся Данилин.

– И сколько, и каких! Может быть, в мировой истории разведки не было более ценного источника – ни у кого и никогда. Все, что британцы во время войны выведывали, попадало на стол к Сталину быстрее, чем к Черчиллю. Данные о готовящемся нападении японцев на Перл-Харбор англичане от США скрыли, а нашим все тут же стало известно. Ну и после войны тоже – и британские, а потом и американские секреты – у нас в кармане.

– Ну так в чем же дело? Как можно таким разведчикам не доверять?

– Никакие они не разведчики! Они – агенты. На контроле у советской резидентуры. Когда Филби и прочих вывезли в Союз, их сделали знатными пенсионерами. Квартиры дали по нашим понятиям приличные. То есть образ жизни почти такой же обеспечили, как у какого-нибудь инструктора ЦК КПСС. Ну или завотделом обкома. Но не выше, выше уже небожители начинались, к ним у нас никого приравнивать нельзя было.

– И что, они обиделись?

– Виду не подавали – но поддавали! Такая у нас была про это присказка. То есть они же по идейным соображениям на нас работали, так что им не к лицу было на материальную сторону бытия обижаться. Но моральную переживали, видимо. Огушили досаду и скуку алкоголем. Когда Филби разрешили дать интервью «Таймс», то он первым делом заявил: «Имейте в виду: я – офицер КГБ!» Куда там! Какой еще офицер! Да его на Лубянку на порог не пускали. И вот это, наверно, особенно на него давило – недоверие, клеймо, категория: второй сорт. Не офицер, не разведчик, а всего лишь агент, хоть и заслуживший паек и квартиру. И даже орден. Любой старлей оперуполномоченный допущен, а он – нет.

– То есть полноценный разведчик обязательно гражданином страны должен быть?

– А как же! Это еще Иосиф Виссарионович, Коминтерн разогнав, установил раз и навсегда. Иностранцам не доверять! Они – чужие! Использовать можно. И на идейной основе, и за деньги. Но в штат органов принимать – никогда и ни за что! Штатные сотрудники должны быть своими исконными гражданами, с проверенными анкетами, члены партии, с погонами.

– А вы сами такой подход одобряете, Николай Иванович?

– В целом, да. Так надежнее. Хотя по-человечески Филби могу понять. Но наша профессия, поймите вы, – нечеловеческая. Никакие обычные критерии к ней неприменимы. Можно сравнить, может быть, разве что с орденом иезуитов в период его расцвета. Когда туда человек вступал, он должен был все отринуть, быть готовым всем пожертвовать. Не только своими шкурными интересами, это само собой, но даже и родителями, братьями, любыми земными привязанностями. Никаких человеческих слабостей ему позволено не было. И должен был он быть готов ко всему – и сгинуть без звука, если потребуется, и унижение стерпеть, если так нужно, и даже несправедливость любую принять безропотно, если орден сочтет, что это в его высших интересах. Причем даже объяснений никаких не требовалось, как решил избранный пожизненно генеральный настоятель, так и будет.

Николай Иванович долго еще распространялся об иезуитах, вспоминал Игнатия Лойолу, Лоренцо Риччи, еще пару каких-то феноменальных генеральных настоятелей ордена и как они жертвовали собой и другими не моргнув глазом. На эти исторические экскурсы ушла масса времени, и Данилин уже опять тайком стал поглядывать на часы. Наконец не выдержал, перебил Николая Ивановича, сказал: