Страница 6 из 131
Обо всех возникающих принципиальных проблемах информируйте меня и начальника 203-й абверкоманды подполковника Вильгельма Готцеля. Он сейчас здесь, в Берлине, и я вас ему представлю. У меня к вам все. Есть ли у вас вопросы ко мне или к адмиралу Канарису?»
Я ответил, что вопросов нет, что программа моей работы ясна и я постараюсь выполнять ее добросовестно, оправдывая оказанное доверие.
Штольц встал, пожал мне руку и пожелал успехов. Затем порекомендовал завершить личные дела в Берлине и самолетом вылететь в Смоленск.
На Смоленском аэродроме меня встретил капитан Больц и отвез на приготовленную для меня квартиру в четырех километрах от Смоленска, в одном из зданий бывшей МТС, где военнопленные заканчивали ремонт.
Небольшая двухкомнатная квартира со всеми удобствами была обставлена дорогой, но разностильной мебелью, награбленной в музеях и домах Смоленской области. За сытным обедом и французским коньяком Больц посвятил меня в обстановку на фронте. «Здесь, — говорил он, — у нас пока затишье, кроме демянского котла, где русские, отбивая наши атаки, стремятся уничтожить шесть окруженных дивизий 16-й армии. А вот на юге назревают серьезные события, поскольку туда, под Харьков, стянуты танковая армия Гота, 6-я армия Паулюса и много других частей вермахта».
Через два дня я и Больц отправились на совещание в Смоленск, в штаб 203-й абверкоманды. Там присутствовали все руководители пяти абвергрупп и начальник разведотдела штаба группы армий «Центр». Он сделал вероятный прогноз развития событий на лето 1942 года на центральном фронте и заявил, что, по данным разведки, русские перебрасывают резервы сюда и намерены наступать на Смоленск, предварительно устранив угрозу Москве путем окружения и уничтожения наших войск в районе Демянска и ржевско-вяземского выступа. Поэтому штаб группы армий «Центр» просил бы приданную ему 203-ю команду и входящие в нее группы быть готовыми к лету начать широкую диверсионную деятельность на железнодорожных коммуникациях русских для того, чтобы сорвать переброску их подкреплений. Конкретные задания по выводу из строя объектов будут в оперативном порядке ставить штабы армий.
Затем выступил начальник 203-й команды Готцель, который поставил главные задачи. Во-первых, восстановить с запасом агентурный ресурс и начать интенсивную вербовку агентов среди военнопленных в Минском и Смоленском лагерях. Для этого выделить из каждой абвергруппы по одному опытному вербовщику. На меня он возложил обязанности старшего этой бригады.
Во-вторых, по мере поступления завербованных агентов в Минской, Смоленской и других школах начать их обучение подрывному делу и другим дисциплинам, а также отработку легенд прикрытия. Это потребует не только оборудования учебных классов, уточнения программ, но и пополнения преподавателей квалифицированными специалистами.
И, наконец, в-третьих, учитывать, что придется иметь дело не с привычным контингентом, а с противником, хотя и плененным, но хорошо обученным в политическом отношении, идеалом которого является коммунизм и для которого национал-социализм — злейший враг. Даже попавший в плен советский солдат, каким бы безобидным и угнетенным он ни выглядел внешне, будет использовать всякую возможность для того, чтобы проявить свою ненависть ко всему немецкому. Потому при вербовочной беседе и при вербовке совершенно необходимо быть максимально бдительными, осторожными и недоверчивыми.
«Я обязываю вас всех, — закончил свое выступление Готцель, — ознакомиться в канцелярии с директивами и указаниями штаба верховного командования об отношении к военнопленным и их охране».
Для меня среда военнопленных, из которых я собирался вербовать агентов для совершения диверсий, была совершенно незнакомой, и я уже стал сомневаться, насколько можно использовать свой прошлый вербовочный опыт.
После ознакомления с директивными документами относительно военнопленных я решил побывать в нескольких лагерях. Вместе с другими вербовщиками мы посетили два смоленских лагеря, где содержалось более ста тысяч пленных. В центральном лагере № 126 среди барачных рядов бродили измученные, истощенные тени людей. Ветхая одежда, рваная, выцветшая от дождя, снега и солнца, делала их похожими на огородные пугала. Начальник лагеря познакомил нас с порядком и условиями содержания пленных, пожаловался на слабую охрану, массовые болезни и плохое питание. Несмотря на тяжелые каторжные работы по 13–15 часов, пленный получал 150–180 граммов хлеба, содержащего 30 % ржаной муки грубого помола, остальное — опилки и солома. К хлебу давался литр варева — суп из травы и порченого картофеля. От голода, холода и болезней в лагере с сентября 1941 года умерло более 10 тысяч человек. Хоронили по 30–50 пленных в день…
Затем начальник показал документацию: каждый пленный имеет номер, на каждого ведется карточка, где наряду с установочными данными указываются биографические сведения о службе, времени, месте и обстоятельствах пленения. «Тысячи узников, умирающих друг у друга на глазах, — размышлял я. — Это не только номера. Каждый имеет свое имя, облик, душу. И если он еще ходит — значит, не сломился духовно и не утратил волю к жизни». Я видел и явственно ощущал, что человек, ежедневно живущий в лагере среди испытаний и ужасов, привыкает к ним. Его стараются задушить и уничтожить, а он думает о многих вещах, противоположных смерти. В этом его сила жизни.
В связи с этим я попросил коменданта поделиться мнением о настроениях пленных: на что рассчитывают, на что надеются в этих условиях лагеря? Комендант ответил: «По моим и моих подчиненных наблюдениям к весне 1942 года я понял, что лагерь живет двумя жизнями. Одна идет неотвратимым путем строгого режима, безысходных мук и лишений. В другой жизни — коллективизм дружбы, взаимная поддержка и выручка. Вот это и помогает пленным выжить: сегодня твою жизнь спас товарищ, а завтра ты его. Ничего подобного я не видел в лагерях пленных французов и поляков, где в свое время был комендантом. На что рассчитывают, на что надеются пленные? Конечно, физически они истощены, но духовно не сломлены и воли к жизни не утратили, потому что избегают одиночества и не поражены западным эгоизмом. Почти все они верят в победу своей армии, ведь фронт стоит в ста километрах, под Вязьмой, а год назад стоял у стен Москвы. Они надеются, что Красная Армия и ее командиры научатся воевать, соберутся с силами и рванут на Запад. Сами же они надеются на лето, когда будет полегче и можно будет бежать к партизанам, которых полно вокруг Смоленска. В прошлом году только в сентябре бежало пять тысяч человек, и нынче, при такой слабой охране из пожилых резервистов, побеги увеличатся».
«И последний вопрос к вам, господин полковник. Я и мои коллеги впервые встречаемся с военнопленными Красной Армии, среди которых нам приказано вербовать агентуру для абвера. Как, на ваш взгляд, целесообразнее организовать нам эту работу: объявить ли всему лагерю о предложении добровольно служить в военной разведке или выявлять желающих добровольцев в индивидуальных беседах?»
Комендант, не задумываясь, сразу ответил: «По-моему, вы можете добиться положительного результата только путем индивидуальной беседы с каждым пленным, но ни в коем случае не обращаясь ко всей массе. При такой коллективной спаянности ни один пленный не откликнется на ваше предложение. Вот вам пример. В соответствии с общим планом обработки пленных зимой сюда приезжали два эмиссара из Берлинского отделения белоэмигрантской организации Национально-трудового союза (НТС). Они попытались коллективно агитировать и вербовать в свою антисоветскую организацию. Кончилась эта затея провалом. Эмиссаров освистали и чуть не избили».
Мы поблагодарили коменданта за прием и советы и в тягостном молчании уехали. В штабе абверкоманды мы доложили начальнику о визите в лагерь и обменялись мнениями о предстоящей работе.
Начальник команды подполковник Готцель, обобщая наши рассуждения, напутствовал: «Вам придется приложить немалые усилия и все знания психологии людей, поскольку плен — это максимальное душевное напряжение. Вы должны учитывать, что плен, порожденный трагической обстановкой первого года войны, стал для солдат и командиров противника не только позором, но и суровой проверкой этих людей. Испытания пленом обнажили душу, истинное нутро каждого из них. Проникнуть в душевную глубину русского человека не просто даже вам, русским, тем более что в отличие от нас, немцев, ему не свойственны ни врожденная дисциплинированность, ни привитая с детства честность. Мне кажется, что русский человек даже в плену легче солдат других национальностей переносит реакцию страха, избавляясь от его последствий. Поэтому он и быстрее приспосабливается к окружающей его действительности.