Страница 37 из 131
— Надеюсь, Ваня, ты понимаешь, что тебе придется аккуратно, без митинга, еще раз поговорить с каждым и сориентировать их, что подготовка здесь, в школе, заканчивается, и немцы, вероятно, перевезут всех ребят в Польшу. А что касается тех, кто наотрез хотят отказаться, то посоветуй им требовать от немцев обеспечить их советскими документами, удостоверяющими личность. Если, мол, такими документами нас не снабдите, то мы не полетим. Иначе без документа нас на любой станции задержит первый же патруль. Имей в виду, сделать такие документы и снабдить ими ребят немцы не в состоянии. Скажи ребятам, пусть упор делают на это.
— Юрий Васильевич, вы не беспокойтесь, я сделаю все так, как вы советуете. Если надо будет, я вовремя сообщу вам о трудностях. Вы только сами будьте осторожны, без вас нам тяжко придется.
— И еще, о чем я хотел с тобой, Ваня, посоветоваться. Ты, наверное, понял, что я ценю и люблю тебя не только как помощника, патриота, но и как сына. Мы с тобой одиноки и волею судьбы встретились в этой мясорубке войны случайно. И я хотел бы с тобой быть вместе, что бы ни случилось. Уберечь, спасти себя и тебя.
Этого мы можем добиться только, если будем вдвоем. Поэтому я хотел бы усыновить тебя!
— А это возможно? — спросил Ваня.
— Я очень хочу этого и постараюсь добиться, если ты согласен.
— Ну что ж, для меня это счастье — иметь такого отца, хоть и приемного. Об этом можно только мечтать, — от души сказал Ваня.
— Знаешь, я так понимаю жизнь, родить сына или дочь — еще не значит стать отцом. Высшая мера отцовства — это любовь и дружба, которые могут быть только между близкими людьми. Отец в жизни не тот, кто породил тебя, а тот, кто воспитал из тебя достойного человека. Тебе, Ваня, посчастливилось, что ты рано попал к бабушке, а затем — к хорошим воспитателям в детдоме. Значит, ты согласен?
— Конечно, согласен!
— Тогда я начну оформлять документы…
На этом мы расстались. Уходил я, как и Ваня, радостный, потому что по опыту знал — каждый мальчишка хочет иметь такого взрослого отца или друга, который не только бы всегда поучал и говорил нет, нельзя, но и почаще говорил — можно! К таким мальчишкам я относил и Ваню.
Через неделю Шульц закончил ревизию школы и сделал заключение, что подростки профессионально готовы к выполнению задания:
— Они окрепли физически и психологически, пора их передислоцировать ближе к фронту, в тылы группы армий «Центр».
К этому времени я написал пространный и аргументированный рапорт об усыновлении моего помощника Замотаева Ивана Ильича и присвоении ему звания фельдфебеля Русской освободительной армии. Больц поддержал меня и рапорт завизировал. Ознакомившись с рапортом, Шульц заметил:
— Благородно и похвально для кадрового офицера абвера. Я возьму ваш рапорт с собой в Берлин и буду поддерживать. Уверен, что решение будет положительным. В канцелярии оформят приказом, внесут изменение в ваше личное дело, а выписку из приказа и новые удостоверения вам и Замотаеву почтой вышлют в штаб абверкоманды, в город Конин, туда же вы переедете вместе со школой — там сейчас готовят помещение в одном из польских монастырей.
В январе ребят со всем их имуществом, с играми и преподавателями перевезли в Польшу, в местечко Бишевсфельд, в 10 километрах от города Конин. Школа разместилась в добротных помещениях католического монастыря. Место мне показалось привольным — все ближе к Родине, утешал я себя.
Первые недели ребята осваивались, обживались, а затем продолжились занятия.
Вскоре из Конина приехал начальник 203-й абверкоманды, подполковник Арнольд с начальником своего штаба. Он привез выписку из приказа об усыновлении Замотаева, новое удостоверение личности мне с капитанским званием и фельдфебельские погоны Ивану. Арнольд приказал вызвать Замотаева, поздравил его и вручил погоны. Затем расселись за приготовленный Больцем стол и, поднимая бокал, Арнольд предложил тост за усыновление и за начало новой операции. Он сообщил, что через неделю по приказу штаба 9-й армии «Буссард» должен быть готовым забрасывать в тыл Красной Армии подростков с диверсионными заданиями.
— Вы готовы? — обратился Арнольд ко мне и Больцу.
Больц молчал, а я не выдержал и стал возражать.
— Господин подполковник, я просил бы вас не спешить с проведением операции, выслушать мои аргументы и доложить их командованию армии. Забрасывать сейчас подростков в тыл Красной Армии бесполезно, никакого эффекта мы не получим. На улице зима, начались морозы, снежный покров довольно большой и с каждым днем увеличивается. Подростки не одеты и не обуты в зимнюю одежду и обувь. Будучи сброшенными в лес или поле в летней экипировке, они замерзнут и будут стремиться не к выполнению задания, а к тому, чтобы где-то и как-нибудь согреться.
— Если подростки будут мыслить и думать только о тепле, — прервал меня Арнольд, — значит, вы не подготовили их мышление к исполнению приказа. А они должны делать то, что мы им вложим в головы. Мышление у нас, в абвере, должно присутствовать только в отдаче и в исполнении приказа. А начало операции — это приказ, и мы обязаны его выполнить.
— Я согласен с вами, господин подполковник, приказ надо выполнять. Но в данном случае мы не сможем его выполнить и никакой поддержки вермахту не окажем. Я пережил под Москвой зиму 1941 года и видел мучения наших обмороженных солдат. Но это были взрослые, стойкие гренадеры, а здесь, у нас, по существу, еще дети. Поэтому я предлагаю операцию отложить до теплого времени. Тем более что фронт стабилизировался и вермахт прочно удерживает позиции у Витебска и Орши, преграждая Красной Армии путь в Белоруссию. Ее войска сидят в обороне и еще не оправились от летне-осенних боев.
Арнольд и его начальник штаба глушили коньяк и были до омерзения пьяны. Заплетающимся языком Арнольд твердил:
— При всех ваших аргументах я обязан и требую от вас выполнения приказа.
— А я не могу его выполнить, — отвечал я повышенным тоном, — потому что результат будет нулевой.
— Тогда, — хрипел Арнольд, — я отстраняю вас от операции и должен наказать!
— Поступайте, как вам угодно и выгодно! — бросил я в хмельном угаре, после чего встал и вышел из комнаты.
Одевшись, я решил прогуляться на морозному воздуху, чтобы остыть от неприятно острой полемики. На улице меня охватило радостное ощущение русской зимы. Опушенные седым морозом монастырские липы мирно дремали в алмазных блестках инея. Сквозь застывшие в серебряном кружеве ветки выглядывал с небосклона полный месяц и расстилал по белым холстам снега причудливые светотени. Было вольготно и тихо. Я упоенно шагал по аллее, вслушиваясь в аппетитный снежный хруст под ногами.
Конечно, я понимал, что в разговоре с шефом допустил горячность, — это в абвере не принято и считается служебным грехом. В то же время у меня выплеснулась вся накипевшая ненависть по поводу гнилых нацистских порядков и солдафонской психологии абвера. Зная хорошо стиль его работы, идеологию его работников, у которых всегда преобладает традиционно слепое подчинение приказу, страх не выполнить его, я должен был учитывать это и действовать более гибко. Но не получилось. Видимо, слишком велико было у меня стремление сберечь ребят для Отечества. Тем не менее предстоит еще бороться и надо себя поберечь — Родине я еще принесу пользу.
Вернувшись к себе, я осмотрел свою одинокую комнату, взял гитару, и невольно всплыла мелодия романса на слова Ивана Бунина:
И тут я вспомнил, что теперь не одинок — у меня есть сынок, мой умница Ваня. На душе сразу посветлело, и я решил завтра же переселить его к себе в комнату. Тем более что надо было выяснить настроение ребят и сориентировать Ваню об изменении обстановки. Но на следующий день в школу прибыл офицер из штаба абверкоманды и вручил мне выписку из приказа, подписанную начальником. В ней говорилось: «За допущенный проступок по службе капитана Ростова-Беломорина Юрия Васильевича временно отстранить от должности и направить в лагерь «Утрата». Подпись: подполковник Арнольд».