Страница 117 из 131
«14 января Началась артподготовка в 5–00 Загрохотало все. Такой сильный шум, грохот был что нельзя было говорить нечего не слыхать 8–00 огонь перенесли во вторую линию обороны…»
— Видно, как снаряд разрывается, но не слышно. Опасность здесь заключалась в том, что можно легко подставиться под осколок. Поэтому в такое время мы все лежали на дне окопа. А необстрелянные новички за какими-то своими надобностями ходили по траншеям. Если раз на тебя наступят — стерпишь. А второй, да еще обеими ногами — тут уж нет. Ударить — не дотянешься. Так мы их хватали за то место, что между ног, и укладывали рядом с собой. Для их же безопасности…
«Я со своим отделением побежал к проволочному заграждению и начали проволоку резать. 3 заду нас горели тры нашых танка, а остальные вели огонь с хода держа направления по соше к городу Головачув…»
— Обычно впереди идет пехота. Во время артподготовки пехотинцы стараются преодолеть нейтральную зону ползком, потом режут проволочные заграждения, а когда огонь переносится на вторую линию немецких окопов, поднимаются в атаку. Но так бывало далеко не всегда. Часто случалось, что пехоты на нашем участке не оказывалось — просто не хватало войск. Ведь матушку-пехоту выбивало первой. Тогда, к примеру, в нашем полку в атаку бросали всех, кто не стоял у орудий.
Немцы минировали не только передний край перед своими окопами, но очень часто им удавалось заминировать и нейтральную зону. Поэтому шли танки, которым не страшны противопехотные мины, а мы бежали за ними строго по следу гусениц. Шаг влево или шаг вправо — и нет тебя. Кстати, к концу войны у нас уже было немало американских легких танков «Прощай, Родина». Такое название им дали, конечно, наши танкисты, которые не хотели воевать на этих машинах из-за того, что у них броня была только лобовая, а сзади башню прикрывал только брезент. И пушка у них не поворачивалась. Из такого танка только хорошо выскакивать, когда он загорится. Но экипаж мог погибнуть от осколков сзади или сбоку разорвавшегося снаряда, даже от пуль атакующего «мессершмитга» или станкового пулемета, если танк оставит немецкую пехоту позади себя или начнет маневрировать вблизи немецких окопов. Ведь и нас, и немцев учили стрелять даже по смотровым щелям танков. А тут такая прекрасная мишень.
Приходилось нашим танкистам воевать еще и на английских танках «Валентина». Честно говоря, не знаю, почему их так называли. А еще — на тяжелых американских «Трумэн». Все они были очень неповоротливы и горели как факелы. У тяжелого «Трумэна», как в насмешку, были узкие гусеницы. Чуть грязь или сыпучий грунт — он сразу увязал. Наша «тридцатьчетверка» против этих танков на поле боя словно заяц против коровы. К тому же у «Трумэна» гусеницы и башня высокие — легко попасть из противотанковой пушки. Вот автомобили у них были хорошие, а танки — ни к черту. Если в атаку пошла ленд-лизовская техника, то потом навстречу нам то и дело попадались наши танкисты. «Все, — говорят, — хлопцы. На сегодня мы отвоевались».
«Мередзян хватился за жывот и сел, просто ад нечего не слыхать и не выдать то ли разрыв или выстрел. А от дыма и пыли поднятой снарядами темней темной ночи…»
— Тогда осколком в живот ранило татарина Мередзяна. Само страшное ранение — это в живот. После него, как правило, не выживали. Хотя бывали исключения. В госпитале рядом со мной лежал солдат, у которого осколком перебило прямую кишку. Врачи сшили ее и вывели прямо из живота, а на конце приспособили к ней резиновую перчатку. Кал самопроизвольно выходил в эту перчатку, которую солдат сам время от времени освобождал и промывал.
Во время боя за нами иногда шли санитары с собачьими упряжками. В каждой упряжке по три собаки, которые вполне могли вытащить раненого с поля боя, причем без погонщика. Они хорошо знали, куда тащить, — туда, где их перед боем кормили. Именно в этих местах раненых принимали медики, оказывали им первую помощь, а дальше их уже эвакуировали на каком-нибудь транспорте. Но нередко бывало, собаки из двух упряжек, оказавшись рядом, начинали драться. И санитар не к раненым бежал, а разнимал своих собак. Хотя зимой надо быстро вытаскивать раненых, потому что многие погибали уже не от ран, а от холода. Зимой случалось и хуже. То ли одуревшие от грохота боя, то ли контуженные от близких разрывов, собаки не возвращались к своему месту, а затаскивали раненых куда-нибудь в овраги или в чащобу, где раненые и умирали.
«Когда мы наконец добрались до траншеи то в траншеи уже работали штрафники и мы как раз были кстати. Завязалась такая трескотня что нечего не поймешь…»
— Штрафники подошли откуда-то с фланга, видимо, таков был замысел атаки. Ведь одни танки против пехоты, можно сказать, ничто. Они пройдут по всем линиям окопов, а немцы все равно останутся в них. Это в чистом поле танк может стрелять по пехоте из неподвижного курсового пулемета, встроенного в корпус, и давить ее гусеницами. А в хорошем окопе ты лег на дно, и тебе не страшен никакой танк…
Работали штрафники здорово. Среди них почти все были офицеры. Гораздо меньше сержантов и совсем не было рядовых. Мы к ним относились хорошо. А может быть, даже лучше, чем к другим нашим товарищам. Потому что хорошо знали, как наши командиры попадают в штрафники — за малейшую провинность, а то и вовсе без вины. Скажем, под очередной высоткой полегла вся рота. Виноват в этом какой-нибудь тупица из старшего начальства, а если жив остался комроты, то его и отдадут под трибунал. В нашем полку тоже — чуть что — сразу тебе говорят: «Пойдешь служить к Черепанову!» В составе нашего 8-го мехкорпуса постоянно находился штрафной батальон, которым почему-то бессменно командовал майор Черепанов.
«Нам сразу здалось 6 солдат с унтером Задача наша была выполнена и можно было нам гнать пленных в свой «кибитка» Но не тут то было попали в собачю бутку Оказывается фрицы пошли справа в контратаку и окружыли нас а танкы которые должны были поддержать нас обошли болото и завязали бой на улицах Головачува Мин. через 20 штрафники пошли в атаку Мы за ними Фрицы не выдержали нашего «ура» Бежать Мы им вдогонку лимонки начали пускать и шыть с автоматов в 9–30 мы доставили пленных в штаб это были первые языки И получили задания двигаться нам за автоматчиками 1-го батальона который рвет все немецкие основания на город Родом…»
— Мы, разведчики, ходили в атаки с главной для нас задачей: захватить пленных. Как пленных взяли, можно возвращаться в штаб полка. Когда в этот раз ворвались в немецкие окопы, сразу никого там не обнаружили. Смотрим, валяется какая-то посуда, похожая на большие бутылки, только не стеклянная. Думали, в ней шнапс. А морозы стояли крепкие, вот мы и приложились сразу, чтобы согреться. Но это оказались немецкие термосы с горячим кофе. Матюкнулись, конечно, а кофе все ж выпили. Теплее стало, как от шнапса, можно воевать дальше.
На немцев налетели мы за следующим изгибом траншеи. Они сразу побросали автоматы и стали что-то кричать нам. А за грохотом боя ничего не слышно. Но раз в нас не стреляют, значит, можно брать живыми. Пехота в бою, как правило, пленных не брала. Ей задача — вперед, вперед и только вперед! Конечно, она за спиной у себя не оставит живых немцев… Когда и кому в горячке боя возиться с пленными?
«В 10–00 мы на танках ворвались в предместе города Родом где завязались уличные бои до вечера в меня в отделении осталось 7 чел. со мной…»
— В моем отделении со мной было десять человек. Мередзяна ранило во время атаки. Второй разведчик, когда, возвращаясь, вели пленных, сошел с танковой колеи и подорвался на мине. Ему повезло — остался жив, только оторвало ступню. Это уже не воин. Отвоевался, значит… Третьего разведчика накрыло осколками от снаряда во время боя под Головачувом. Причем от нашего же снаряда.