Страница 112 из 131
14 ноября Готовлюсь сходить в баню ато давно был. Писма во все концы написал А вечером погоревшая хозяйка
15 ноября Ходил на склад за продуктами А остальное время продолжаю читать книги
16 ноября Сегодня целый день идет снег, и я некуда не ходил на квартире играл в карты…
17 ноября Ходил в лес проведать ребят к Ляху Жывут хорошо но жалуются надоело уже сидеть без действия Хотят на фронт вырватся на оперативный простор
18 ноября Завтра праздник Артилерии и я к нему готовлюсь. И мы все готовимся встретить бога войны на самом деле я тоже артилеристом учился в киевской школе а на фронте попал разведчиком Это лутше специальность
19 ноября Празник «ура» встретили хорошо если можно назвать хорошо. Газанули крепко Смотрели московскый концерт. А вечером девкы без конца Только они и плакать не могут поруски
20 ноября Сегодня от Маруси С. получил фото и писмо чему был очень рад увидеть за четыре года хотя на бумаге старых знакомых Сейчас строчу ответ что я очень рад ее поступку»
— Мне на фронт писала сестра Миши Скицкого, моего земляка из Гривенской. После войны мы с ней, можно сказать, породнились — она крестила у моей сестры Ирины дочку и стала, таким образом, моей кумой. Сейчас она живет в Приморско-Ахтарске. Письма для солдата — такая отдушина. Я сам очень многим писал. Кстати, писал и Шевецу, у которого мы летом 44-го были на постое в Западной Украине. Он тогда очень боялся мести бандеровцев. Наверное, из-за этого не отвечал мне… Писал почти всем девушкам, с которыми сводила военная судьба. Вот так война связывала совершенно далеких людей.
«21 ноября Сегодня носил на зарядку акамулятор 12-ти вольтовый на горбу Ах тежелый. Зашел к своим разведчикам а у них банкет но и я остался и пробыл до утра с одной красной как жар телефонисткой
22 ноября От нечего делать читаю книгу Гоголя На дворе идет дождь
23 ноября Ходил в баню мытся А вечером на нашей квартире дан в виде концерта своими силами. Поляк до того скрепел на своей гармошке что я был вынужден выгнать его со своей скрипухой А вся кампания смеялась смотря на меня как я разделываюсь с ним
24 ноября Собираюсь в далекый край сматываю манаткы Белье отдал хозяйке постирать А вечером приходила погоревшая хозяйка… Я ей пообещал что когда война кончится и я останусь жывой то прыеду. Но для нее я убит уже. Я сюда не за какие деньги не прыеду у меня есть родина С хорошымы девушкамы а этим надо обещать пусть ждет если охота»
— Когда я вернулся в 45-м домой, у нас в Гривенской было много детей от немцев и румын. Конечно, в это же самое время в Польше и в Германии тоже родилось немало детишек от русских, украинцев, белорусов… Может быть, где-то там живут сейчас и мои дети. Если бы знал точно, обязательно нашел бы. Как же, ведь родная кровь. Уже на территории Германии мы узнали, что этот народ живет по закону «победителей не судят».
Когда немцы насиловали наших женщин, русские или там украинки отбивались и царапались до последнего. Мы со стороны немок не встречали никакого сопротивления. Если победитель пришел, значит, ему надо отдать все. Правда, дня через три-четыре они становились «просвещенными» и начинали возражать нам: «Найн, Сталин не разрешайн…»
И к побежденным немцы тоже относились однозначно. Я сам видел блокнот одного немецкого фельдфебеля. Там были записаны размеры обуви. Это значит, что на ком-то из убитых наших солдат он увидел сапоги или там ботинки, которые ему нужны, и сразу записал их размер. Если он записал первым, то уже никто не имеет права взять эту обувку себе…
«25 ноября Сегодня идут усиленые сборы завтра выежаем на фронт. Правда у меня нечего собирать… бинокль одел гранаты давно в подсумках дискы проверены работают как хорошая девушка А друг мой верный 6768 давно висит на груди и начищен до блеска только стое нажать как он заговорит скороговоркой Никогда он меня не подводил и кто попал на его мушку тот в Германии числится «погиб смертю храбрых»
— Я убивал немцев только в бою. За войну лично сам, то есть не в группе, а один, взял шесть «языков» и при этом ни одного даже не ранил. У нас это называлось «взять без применения оружия». Вот, к примеру, один из случаев. Под Черниговом назначают меня старшим группы разведчиков в поиск за «языком». Вышли мы к какому-то селу, занятому немцами. Подкараулили одного старика, чтобы спросить, есть ли в селе немцы. Старик рассказал, что немцев в селе нет, но работающую кузницу охраняет «дыбилый» часовой. «Дыбилый» — значит здоровый, крепкий, сильный. Работы для разведчиков тогда было много, и нас везде не хватало. Поэтому в мою группу дали двоих минометчиков. Ну, мы с Амосом Шишковым решили так: минометчики остаются на краю села в укрытии и там ждут нас с «языком», а мы идем к кузне.
Было это, конечно, ночью. Подбираемся к кузне. И в это время вдруг машина. Останавливается. Фары слепят, и не видно, кто-то из нее вышел или кто-то в нее сел. Может, увезли часового или подкрепление прибыло. Минут через пять машина уехала. Рядом с кузней хата. Мы спрятались за этой хатой. Тишина. Потом слышим, кто-то кашляет. И кашель приближается к нам. Значит, человек идет вокруг хаты. Мы отбежали в сторону и залегли в какой-то яме. Шавк-шавк-шавк по сухой траве — шаги стали удаляться. Действительно, здоровенный немчура ходит с автоматом между кузней и хатой. Я Амосу шепчу: «Буду брать сам. Ты лежи здесь, в случае чего прикроешь». И тут мне, можно сказать, повезло. Немец пристроился к краю хаты… пописать. Спиной к нам. Такой момент упускать нельзя. Я тихо, кошачьим шагом — а нас специально обучали бесшумной ходьбе — к нему. И бац кулаком по затылку. Он замычал и сразу обмяк. Я завернул ему правую руку и прижал к себе за горло. Тут подлетает Амос — раз ему кляп в рот. Но крепкий зараза оказался. Стал барахтаться и выворачиваться. Только я замахнулся еще раз его утихомирить, как открывается дверь, кто-то выходит из хаты и что-то громко говорит по-немецки. Потом стал звать. А потом ба-бах из винтовки, ба-бах еще раз. Наш «дыбилый» засучил ногами сильней. Я его прижал к земле коленкой, а Амос бросился за угол хаты, чтобы в случае чего оттуда прикрыть меня огнем. То ли вышедший немец увидел нас, то ли услышал нашу возню — вскинул винтовку и направился в нашу сторону. Но Амос разведчик надежный. Он по-кошачьи бесшумно подскочил сзади и уложил немца одним ударом ножа в спину.
Теперь давай тащить «дыбилого». И побыстрее надо — в хате еще, может, кто есть. А он, как боров, тяжелый. Но от страха мы его быстро поволокли. Тащим и надеемся, что вот-вот помогут наши минометчики, которых оставили где-то здесь. Мы уже вспоминали и божью матерь, и деточек ее… А их нет — как и не было. Дотащились до канавы, где я им приказал лежать. И там — никого. Ах, разтудыт твою… Стрельбу ведь наверняка слышали в соседнем селе, куда пошла машина. Надо же смываться отсюда… Амос стал заворачивать такие виртуозные матюки, а я ему: «Тише, Амос, они ж от чего-то смылись… Может, здесь еще кто-то есть…»
Когда мы шли из своего расположения к этому селу, намечали ориентиры — одинокое дерево, склон оврага, высокая сосна на опушке, чтобы на обратной дороге не плутать. В поиске разведчики всегда так делали. А теперь мы обнаружили себя, и по этим ориентирам идти уже нельзя. Немцы не дураки, погоню организуют тоже по приметным ориентирам. Потащили «дыбилого» по клеверу. А уже выпала роса, и волочь его по мокрой траве было намного легче. Но опять же след оставляем. «Дыбилый», зараза, упирается, за ноги нас хватает. Мы знаем, раз упирается — значит, чувствует погоню. Ну, наподдали ему, он вроде успокоился. За оврагом на пути к лесу — речка. Немец то ли не хотел, то ли действительно не умел плавать. Так мы с Амосом гребли одной рукой вовсю, а другой его тащили. Да еще поддерживали, чтобы не захлебнулся. В общем, ушли. А наши соратнички-минометчики, оказывается, драпанули сразу же, как только услышали выстрелы и немецкую речь. Хотя выделяли из дивизиона в разведку не самых плохих… Так что не все могут ходить в разведку…