Страница 4 из 24
Ясное, солнечное утро. В городе совершенно спокойно. Вид спокойных людей и равнодушной будничной жизни раздражает, как грубейшая нелепость и фальшь. Почему-то я вдруг решаю: надо сейчас же запастись перевязочным материалом для части. Являюсь к начальнику санитарной части генералу Попову. Генерал — сухой, длинный, туберкулёзный — почесал за ухом костлявым пальцем и спросил недовольным тоном:
— А свои вы пакеты куда девали? Я объяснил.
— Как? — вскричал генерал, сердито растягивая каждое слово, — вы отдали пакеты вашей части Пултусскому полку? По какому праву? Это какой дивизии полк? Вашей?
— Никак нет, не нашей.
— Так что ж вы... сюда приехали... благотворительностью заниматься? Разве вы не знаете, что индивидуальный пакет выдаётся каждому солдату, как винтовка, как шашка, и никто не смеет отнять у нижнего чина его индивидуальный пакет... Не рассуждать! Вас надо отдать под .суд.
— Но нашим солдатам нужны пакеты.
— Это нас не касается! Приобретайте их за собственный счёт. Да-с... И затем, не угодно ли объяснить, почему вы очутились в расположении Пултусского полка?
Я очень обстоятельно, не жалея подробностей и красок, рассказал генералу о встрече с пултуссцами под Верховицей, об обстреле, которому мы подверглись, о долгих шатаниях между Избицей и Красноставом и о последнем паническом отступлении к Холму. Генерал внимательно слушал и вдруг воскликнул с тревогой:
— Значит, что же, по-вашему, наши войска разбиты?
— Не знаю, в каком положении наши войска, но я передаю вам то, чему был лично свидетелем.
— В таком случае потрудитесь доложить обо всем, что вы только что рассказали, генералу Миллеру. Я его сейчас приглашу.
Вошёл молодой, невысокого роста, очень изящный генерал, румяный, плотный, красивый, с большой сияющей плешью и небольшой чёрной бородкой. Я повторил ему свой рассказ. Генерал Попов нервно дёргался и несколько раз прерывал меня сердитыми репликами:
— Понимаете! А они здесь сидят как ни в чем не бывало. Они понятия ни о чем не имеют!
Генерал Миллер все время мягко улыбался и, постукивая холёными пальцами по столу, приговаривал тихим, спокойным голосом:
— Так, так, слушаю...
И когда я закончил, сказал с той же улыбкой:
— Поезжайте в ставку к его высокопревосходительству генералу Плеве, командующему пятой армией, и скажите, что вас направил к нему генерал Миллер. Доложите обо всем его высокопревосходительству. Только помягче... Понимаете? Без «паники»... Говорите лучше: сумятица, замешательство... Понимаете?..
— Помилуйте, — взмолился я. — Я измучен, устал, вторые сутки без сна и пищи...
— Ничего, ничего, — замахал руками Попов. — Я вам приказываю. Немедленно отправляйтесь. И скажите, что вы явились по приказанию генерала Миллера и генерала Попова.
— Слушаю-с.
На вокзале в ставке меня встретили не особенно дружелюбно и сначала направили в оперативное отделение.
Там на моё заявление, что я должен видеть главнокомандующего Плеве, какой-то щеголеватый капитан небрежно окинул меня взглядом, пожал плечами и молча отвернулся.
Я обратился к писарю, который тихо шепнул мне:
— Вагон впереди поезда.
В вагоне первого класса меня встретил у входа высокий адъютант с холодным бритым лицом и без слов вскинул вопросительно голову. Я процедил сквозь зубы, в душе заранее торжествуя:
— С донесением к главнокомандующему. Адъютант изумлённо переспросил:
— С каким донесением? Откуда?
— С донесением лично главнокомандующему, — отчеканил я.
— Что такое? — уже с раздражением повторил адъютант. — Врач... с донесением... Странно...
К нам подошли два других офицера, пронизывая меня недоверчивыми взглядами. Я выдержал паузу и сказал:
— Я, конечно, не стал бы беспокоить главнокомандующего, если бы не получил соответствующего приказания в штабе.
— Главнокомандующий от вас донесения принять не может, — сухо отрезал адъютант.
— В таком случае позвольте узнать вашу фамилию, господин адъютант?
— Зачем?
— Чтобы доложить генералам.
— Каким генералам?
— Генералам, по приказанию которых я явился сюда. Генералу Миллеру и генералу Попову.
Офицеры переглянулись, пожали плечами, и адъютант мягко и вкрадчиво принялся убеждать меня:
— Будьте любезны, объясните, пожалуйста, в чем дело? Согласитесь сами... Мы вас совсем не знаем... Без предписания, по одному словесному заявлению... допустить к главнокомандующему... Его высокопревосходительство сейчас чрезвычайно занят... Будьте любезны... изложите мне для доклада.
Я в третий раз начал рассказывать историю нашего отступления, и в тот момент, когда речь зашла о заторах, дверь одного из купе неожиданно приоткрылась, и на пороге показался низенький, морщинистый генерал, с большой головой, красными бритыми щеками и заплывшими глазками. Он пожевал губами и сказал недовольным тоном:
— Удивляюсь, что вы рассказываете? Мои адъютанты были на месте и передают, что отход совершается в образцовом порядке. Даже движение автомобилей не встречает препятствий.
— Ваше превосходительство, я проделал весь путь от Избицы...
— Вы были под Избицей? — оборвал меня генерал.
— Так точно. Я прямо оттуда.
— Что вы там делали?
— Я был со своей частью.
— Кто вас сюда направил?
— Генерал Миллер и генерал Попов.
— Генерал Попов?.. Лучше бы он занимался своим делом и наблюдал за тем, чтобы его врачи не болтались по позиции. Говорят, все дороги усеяны бегущими госпиталями.
— Ваше превосходительство! Я не из госпиталя, я врач артиллерийского парка.
— Я не о вас. Продолжайте.
— Во многих местах повозки, люди и лошади сцепились колтуном и стоят, загораживая проезд остальным по нескольку часов... Тогда солдаты обрезают постромки...
— Да, я слыхал от адъютантов, что... жидовские фурманки умышленно затрудняют движение, — окрысился генерал и посмотрел на меня злыми глазами.
— Возможно, — улыбнулся я, — но в таком случае польские евреи очень искусно загримированы русскими солдатами.
Генерал передёрнул плечами, и я продолжал рассказывать. Когда я окончил, генерал обратился ко мне сдержанно:
— Ваша фамилия? Какой части? Я назвал.
— Благодарю вас...
— Очень вам благодарен, — как эхо, повторил зажим адъютант и добавил официально: — Я передам начальнику штаба.
Я уснул с мыслью, что надо будет пойти с докладом к Миллеру. Но когда я проснулся, в городе уже не было ни штаба, ни армии, ни ставки.
Город наполовину опустел. Жители поспешно удирали.
Мы отступали дальше по Брест-Литовскому шоссе — на Мацошин — Савин — Влодаву...
Медленно двигается парк по лощине в дубовом лесу. В душе дремучая тишина. Солдаты тихо беседуют, и видно, как трудно расстаться им со своими крестьянскими думами.
— У нас хозяйство серьёзное, больших трудов стоит; только пользы от яво мало. Одни бабы дома остались: мать-старуха, да моя баба, да сестра, а мужа ейного со мною угнали, в один день угнали...
Чем дальше отходим от Холма, тем беззаботнее солдатские лица и веселее природа.
Весело бродит солнце по зелёным холмам и пролескам. Свежий утренний ветер завивает курчавые листочки. Перекликаются птицы звенящими голосами.
В Мацошине долгая стоянка. У жителей вытянутые лица, и на каждом шагу осаждают нас тревожно допросами. Куда отступаем? Почему? Где неприятель?.. Это злит и волнует. В каждом вопросе слышится издевательство. Недоверчиво заглядываем в потухшие маленькие глазки обывателей. Спокойствие кажется искусственным, печаль — напускной. И если солдаты вдруг принимаются насильничать и придираться к населению, смотришь на все сквозь пальцы, и даже нисколько не коробит. Почему? Не знаю. Успокаиваешь себя скептическим шёпотом: какое мне дело?..
Завтра я двинусь дальше и никогда не вернусь сюда.
Ночью нас разбудили и потребовали на совещание к коменданту. В большом помещении, служившем раньше трактиром, собралось несколько офицеров и около десятка врачей. Обозный офицер в чине полковника (должно быть, комендант) возбуждённо докладывал, что встретил какого-то ординарца, который мчался с экстренным приказанием немедленно очистить Влодаву. Чтобы спастись от неизбежного плена, надо было, по уверениям полковника, уйти из Мацошина сейчас же, не дожидаясь рассвета, так как, по слухам, неприятельская кавалерия засела где-то близко в лесу.