Погибшая леди

Однако миссис Форрестер начала свои воспоминания словами: «Давным-давно, когда я была совсем молодой девушкой…» Она сидела в углу большого дивана, поставив ноги на скамеечку и обмахиваясь сандаловым веером, лицо ее оставалось в тени, а на белых пальцах сверкали кольца. Она рассказывала гостям, как к ним в горы, к партнеру ее отца, приехал капитан Форрестер, тогда уже вдовец. Она его поначалу не заметила — каждый день она отправлялась куда-нибудь с молодыми людьми. Однажды она уговорила молодого Фреда Харни — бесстрашного альпиниста — спуститься с ней с Орлиного утеса. Они почти достигли цели и стали перебираться через преграждавшую путь скалу, когда одна из веревок лопнула и они рухнули на дно каньона. Харни упал на камни и погиб сразу. А Мариан зацепилась за сосну, и та задержала ее падение. Обе ноги у девушки были сломаны, и она пролежала в каньоне всю холодную ночь на пронизывающем ледяном ветру. Никто из их друзей не представлял, где искать пропавших: они предприняли свою безрассудную вылазку тайком. Никто особенно и не беспокоился, ведь Харни знал все тропинки в горах и заблудиться не мог. Однако утром, когда исчезнувшие так и не появились, на их поиски вышло несколько групп. Мариан нашла группа под началом капитана Форрестера. Девушку вынесли из ущелья по тропе, которая была такая крутая и узкая и, огибая выступы скал, так резко поворачивала, что нести пострадавшую на носилках не было никакой возможности. Мужчины по очереди несли ее на руках и пробирались по тропе, упираясь плечами в стены каньона. Сломанные ноги Мариан задевали за скалы, и она страдала ужасно, то и дело теряя сознание. Однако девушка заметила, что, когда ее несет капитан Форрестер, ей не так больно и что в самых опасных местах он никому ее не доверяет.

— Я чувствовала, как стучит его сердце и напрягаются мышцы, когда он, держа меня на руках, старался сохранить равновесие. И я знала: если мы упадем, мы упадем вместе, из рук он меня не выпустит.

Они вернулись в лагерь, и для пострадавшей было сделано все возможное, но к тому времени, как из Сан-Франциско привезли хирурга, кости начали срастаться, и их пришлось снова ломать.

— Я попросила капитана держать меня за руку, пока хирург занимался моими ногами. Помнишь, Нил, мистер Форрестер всегда хвастался, что пока меня несли по тропе, я ни разу не вскрикнула? Он оставался с нами в горах до тех пор, пока я не начала ходить, опираясь на его руку. Ну и когда он сделал мне предложение, дважды просить ему не пришлось. Вас это удивляет? — Она улыбнулась и, обведя взглядом гостей, машинально провела по лбу кончиками пальцев, словно хотела смахнуть что-то прочь — прошлое или настоящее, как знать?

Ее слушатели были искренне заинтересованы. Пока миссис Форрестер отвечала на их расспросы, Нил вспомнил, как впервые услышал от нее эту историю: в тот раз к Форрестерам заехал мистер Дэлзел с целой компанией друзей из Чикаго. Если память Нилу не изменяла, среди них был Маршалл Филд и президент «Юнион Пасифик». Потом в собственном вагоне мистера Дэлзела они все проследовали в горы Блэк-Хилс. А ведь миссис Форрестер не так уж сильно изменилась с тех пор.

Глядя на нее, Нил чувствовал, что встреться ей подходящий человек, ее еще можно было бы спасти. Она и теперь неизменно оставалась самой собой, продолжая играть роль хозяйки, только теперь она играла ее перед статистами. А из тех, кто делил с ней праздничные забавы и романтические приключения, в живых не осталось никого.

9

Наступило лето, судья Помрой поправился, и как только он начал бывать у себя в конторе, Нил стал подумывать о возвращении в Бостон. Он собирался приехать туда к первому августа и позаниматься с репетитором, чтобы наверстать упущенное за прошедшие месяцы. Для Нила дни перед отъездом были исполнены грусти. Ему не терпелось уехать, и в то же время он чувствовал, что уезжает навсегда и ему предстоит порвать со всем, что было дорого ему с детства. И люди, и сама страна менялись с такой быстротой, что вернись он когда-нибудь сюда, он ничего прежнего уже не застанет.

Нил оказался свидетелем конца славной эры — свидетелем заката эпохи пионеров. Он застал эту эпоху в такое время, когда блеск ее уже догорал. Так во времена бизонов можно было набрести в прерии на остатки костра охотника: охотник уже снялся с места, затоптал костер и исчез, но все еще теплая земля и примятая трава там, где спал он сам и где пасся его пони, свидетельствовали о том, что он здесь ночевал.

Жизнь Нила в Суит-Уотере совпала с завершением прокладки железных дорог по просторам Запада. Люди, надевшие на горы и прерию железную сбрую, состарились, кое-кто разорился, но даже те, кому сопутствовал успех, теперь искали покоя и мечтали о том, как бы хоть на короткое время отодвинуть смерть. Их век прошел, и ничто не могло его вернуть. Аромат, вкус, музыку того времени, мечты, манившие пионеров и звавшие их действовать, — все это Нил разглядел в каком-то особом отсвете на лицах старшего поколения и все это стало для него бесконечно дорогим.

Он потому и досадовал на миссис Форрестер, что она, оставшись символической вдовой всех этих выдающихся людей, не пожелала принести себя в жертву и умереть вместе с эпохой пионеров, к которой принадлежала, а предпочла жить — жить любой ценой. В конце концов Нил уехал, испытывая к ней в душе легкое презрение, уехал, даже не попрощавшись.

Случилось это вот почему — впрочем, трудно даже сказать, будто что-то случилось, сущий пустяк, но для Нила он решил все. Однажды летним вечером он поднялся на холм, чтобы проведать миссис Форрестер, и на минуту задержался у окна столовой, залюбовавшись кустом жимолости. Дверь из столовой в кухню была открыта, миссис Форрестер, стоя у кухонного стола, возилась с тестом. За ее спиной в кухне появился Айви Петерс, он подошел к миссис Форрестер и преспокойно обнял ее — его руки сошлись у нее на груди. Она не пошевелилась, не подняла глаз и продолжала как ни в чем не бывало раскатывать тесто.

Нил поспешил вниз с холма. «Больше не приду, — твердил он себе, переходя в сумерках мост, — ноги моей здесь не будет!» И сдержал слово — больше он ни разу не прошел по аллее, обсаженной тополями. Он пожертвовал ради миссис Форрестер годом своей жизни, а она пренебрегла его жертвой. Он старался облегчить капитану последние дни, а оказалось, он присутствовал при кончине того, кто воплощал в себе живую душу дома. Нил всегда думал, что дом на холме отличается от всех других благодаря миссис Форрестер, но, едва капитан умер, в этом доме перестали принимать старых друзей, таких, как дядюшка Нила, их предали и отринули. Здесь обосновались люди пустые и вульгарные, почуявшие в хозяйке родственную душу.

«Не будь я по натуре так похож на спаниеля, мне хватило бы и одного раза, — твердил себе Нил, — больше я бы в этот дом не сунулся. Но нет, для полного излечения мне надо было получить вторую пилюлю! Ну что ж, я ее получил! Что бы ни случилось с миссис Форрестер, я туда никогда не вернусь!»

Пока был жив судья Помрой, Нил время от времени узнавал кое-что о вдове капитана. «Имя миссис Форрестер теперь всегда связывают с именем Айви Петерса, — писал дядюшка. — Она не кажется счастливой, и, боюсь, у нее неважно со здоровьем, но она сама поставила себя в такое положение, что друзья ее мужа не могут ей помочь».

И в другом письме: «Лучшей новостью о миссис Форрестер было бы отсутствие новостей. На нее грустно смотреть, так она изменилась».

После смерти дяди Нил узнал, что Айви Петерс в конце концов купил дом Форрестеров и привез в него жену из Вайоминга. Миссис Форрестер куда-то уехала, предполагали, что в Калифорнию.

Прошли годы, прежде чем Нил стал вспоминать о ней без горечи. Но постепенно, после того, как миссис Форрестер — вдова капитана исчезла из его поля зрения, и Нил даже не знал, жива она или умерла, в его душе начали воскресать яркие, ничем не замутненные воспоминания о миссис Форрестер — жене капитана.

Теперь он радовался, что ему посчастливилось быть знакомым с ней, что она приложила руку к тому, чтобы он пробился в жизни. С тех пор он встречал много красивых и умных женщин, но ни одна из них не была такой, как миссис Форрестер в ее лучшие годы. Ведь когда ее смеющиеся глаза на мгновенье заглядывали в ваши, вы читали в них обещание неземного блаженства, блаженства, которого он, Нил, в своей жизни так и не изведал. «Я знаю, как его обрести, — казалось, говорили они. — Я покажу тебе!» Как бы ему хотелось, подобно Аэндорской волшебнице, вызывавшей тень пророка Самуила[15], призвать тень миссис Форрестер и выспросить, выпытать у нее секрет ее очарования, узнать, правда ли ей была знакома эта вечно цветущая, вечно сияющая, вечно манящая радость или она просто хорошо играла свою роль. Быть может, она знала не больше, чем другие, но обладала даром сулить что-то еще более прекрасное, чем она сама, как иногда аромат одного цветка вызывает в памяти всю прелесть весны.