Страница 38 из 117
— Я сказать не могу: они давались персонально начальнику того или иного отряда самим атаманом!
— Иначе, будучи начальником штаба, вы ничего не знали?! Ведь это совершенно недопустимая и невозможная вещь! — выходит из себя гособвинитель.
— Да, не знал! — повторяет Денисов.
— Вы сказали, что отрядов особого назначения не было, — несколько успокоившись, продолжает допрос гособвинитель. — А почему же вот в газете «За Родину!», которая представлена суду по ходатайству защиты, есть объявление, что в 1-й отряд особого назначения принимаются добровольцы на таких-то условиях?
— Вот я и хотел вам доложить, — разъясняет Денисов, — что формировался полк особого назначения, но он, кажется, так и не был сформирован!
Поможем Денисову и выслушаем уже известного нам барона Будберга. Он писал в мае 1919 года: «Сейчас идет формирование отрядов особого назначения, поступающих в распоряжение управляющих губерниями; казалось бы, что в эти отряды надо назначить отборный состав, обеспечить его материально самым широким образом, а у нас все делается как раз наоборот: в отряд идут отбросы армии и чиновничества, очевидно в надежде нажиться: оклады в отрядах нищенские, одеты они оборванцами и даже не все имеют вооружение. Никакой реальной силы они не представляют, являясь по сущности полуразбойничьими бандами, годными на карательные экзекуции и на расправу с крестьянами, но не способными бороться с красными шайками»{120}.
В Семипалатинске действительно формировался один из таких отрядов, и в газете «За Родину!» от 20 октября 1919 года (издание штаба Второго Сибирского Степного корпуса — Семипалатинск) было напечатано объявление следующего содержания:
«В Семипалатинский областной отряд особого назначения (Областная, 18) продолжается прием стражников; условия поступления следующие:
„Жалованье: пешему стражнику 800 рублей, конному — 840, при готовой квартире, освещении и отоплении (казарменно), при командировках выдаются суточные в размере 2 % получаемого оклада, обмундирование — казенное, кроме того, кавалеристам положены казенные лошади, седла. При поступлении необходимо представить документы о том, что службой себя у большевиков не запятнали. Поступление в отряд освобождает от призыва на военную службу“».
Я привел столь длинные цитаты для того, чтобы защитить правдивость Денисова и показать, что отряд особого назначения, о котором говорится в газете, — формирование не военное, а гражданское, ополченческого типа.
Таким образом, отрядом особого назначения в военных формированиях могло стать любое подразделение, назначенное для выполнения несвойственной ему задачи (или сформированное для выполнения такой задачи) на занятой территории или за ее пределами, но они такого названия не получали. Обычно эти задачи носили карательный характер. Численность таких отрядов составляла 50–60 бойцов. Командирам отрядов давались большие полномочия: они могли даже принимать решения о расстреле.
Прибыв на место, эти отряды поступали в ведение местных военных властей, однако очень часто они использовались и гражданскими властями. Анненков боролся с этим, но контролировать каждый отряд не всегда предоставлялась возможность.
Выше уже говорилось, что Денисов отрицал существование контрразведки в его штабе и отрядов особого назначения в дивизии. В одном из диалогов с судом на эту тему Анненкову, наверное, надоели пустопорожние дебаты, и он, когда Денисов в очередной раз отрицал наличие этих органов в дивизии, в сердцах обрезал его:
— Были и контрразведка и отряды особого назначения!.. С карательными функциями!.. — добавляет он.
— А не скажете ли вы, — обращается суд к бывшему солдату-писарю Матаганову, — были ли у Анненкова какие-нибудь особые части?
— Как же! — обрадованно и с готовностью откликается тот, — у него был жандармский дивизион, который я видел!
Жандармский дивизион (некоторые свидетели называли его жандармским эскадроном) у Анненкова, конечно, был. Это была его военная полиция, с помощью которой он насаждал и поддерживал в дивизии дисциплину. Жандармы наблюдали за порядком в расположении дивизии, пресекали беспорядки среди личного состава, боролись с преступностью, дезертирством, несли охранную и конвойную службу. Нередко они выполняли задачи и за пределами расположения дивизии.
Видимо, для того чтобы продемонстрировать присутствовавшим в зале суда звериный облик сотрудников анненковских спецслужб, да и самого Анненкова, суд уделил много внимания личности некоего Левандовского.
По показаниям личного шофера Анненкова Ромадановского, это был человек свирепого склада, который на допросах «рвал глотки живым людям». Суд нашел и допросил еще одного свидетеля, Вордугина, знавшего Левандовского.
— Скажите, свидетель, вы знали в отряде Анненкова Левандовского? Что это был за человек? — задает вопрос общественный обвинитель.
— Я его знал! — с поспешной готовностью отвечает тот. — По слухам, он был палачом! Со станицы Степной Верхне-Уральского фронта и до Уч-Арала Левандовский не расставался с Анненковым, жил с ним в одном вагоне и на одной квартире!
— Откуда он появился в отряде?
— Мне рассказывали, что, когда Анненков скрывался в кокчетавских степях, с ним было несколько кадетов, в том числе и Левандовский.
Палачество Левандовского Анненков категорически отрицал:
— Я считал Левандовского хорошим, первым контрразведчиком, деятельным, оперативным! — твердо заявляет он. — А о том, что он набрасывался на людей, рвал им глотки — об этом я даже говорить не могу!
В дивизии Анненкова работал военно-полевой суд. Это было его детище, и Анненков им очень гордился, так как он был одним из атрибутов любезной его сердцу партизанской демократии. Разумеется, это был суд не самый гуманный в мире, но он был достаточно демократичен, довольно глубоко разбирался в делах и выносил, с учетом военного времени, суровые, но справедливые решения.
Судьи на каждый процесс назначались самим Анненковым из офицеров различного ранга. Вынесенные судом решения и приговоры подлежали его утверждению. Ему же судебные решения могли быть и обжалованы. Анненков мог не согласиться с решением суда, изменить его или принять новое решение. Этот порядок судопроизводства нещадно критикуется всеми, кто пишет об Анненкове. Между тем его суд работал на тех же принципах, на которых работали и до сих пор работают все суды мира. Во всяком случае, суд Анненкова был гуманнее красных трибуналов.
Основными проступками и преступлениями, которые разбирались в суде, были грубейшие нарушения дисциплины, правил службы, воровство, измена, дезертирство, пробольшевистская деятельность. Разбирались в суде и дела по жалобам местных жителей, проживавших в местах дислокации войск.
Дисциплине Анненков придавал особое значение. Она поддерживалась всеми методами, вплоть до расстрела. Здесь Анненков был неумолим и подвергал нарушителя наказанию, невзирая на личность.
— У меня есть целый ряд приказов, — обращается гособвинитель к Анненкову, шелестя бумагами, — в которых вы предаете суду жителей киргиз за самые пустяковые преступления. Есть ходатайство военно-полевого суда о смягчении участи казака, и есть приписка, что приговор приведен в исполнение. Вы не согласились на смягчение его участи и приказали расстрелять!
— Он расстрелян за дезертирство! — отвечает Анненков.
— А не за кражу 60 патронов?
— За дезертирство и за кражу патронов! — отрезает Анненков.
Были в войсках Анненкова и внесудебные казни, часть которых проводилась без ведома атамана, хотя впоследствии вся вина за это была возложена на него.
Свидетель Матаганов показывает:
— Приехал в село (Карабулак. — В. Г.) китайский полк. Созвали сход, а потом выводили сельчан по очереди за село и расстреливали. На первый раз расстреляли 63 человека. Мужчин до 10 лет истребили полностью. Вскоре Анненков созвал военно-полевой суд. Думали, что будет судить виновных за расстрел крестьян, а он осудил 33 крестьянина за сочувствие советской власти. Часть расстреляли, часть повесили.