Берег любви

- Не далеко ушел... Вон он на канатах сидит... Насупился, как Тарас в ссылке!..

Врач бросился к беглецу:

- Как не стыдно? Самовольно оставить лазарет! Еще швы не сняты! Капитану доложу!

Молчит Ягнич, не реагирует. Как каменный сидит.

А тот снова про швы: разойдутся, кто будет отвечать?

И тоном приказа:

- Извольте на место! И - немедленно!

- Только без крика,- лишь теперь буркнул негромко Ягнич.- Молоды вы еще па меня кричать.

- А швы...

- Да к мягкому месту мне твои швы!

Палуба дрожала от хохота.

- А если разойдутся?

- Что жо это за швы, если могут расползтись?..

Накладывай такие, чтобы нс расходились.

Стычка закончилась вмешательством капитана: явился попросил нe упорствовать. Забрали Ягпича, увели вниз, уложили.

И до самого порта никто уже не видел его на палубе, будто его там, где-то внизу, приковали цепями.

Носили туда ему хлопцы из камбуза еду. Он и раньше много ел. Всласть потрудившись в мастерской, он и за миской борща нс ленился: съест полную порцию - иногда просит еще и добавки. А тут ему, как малому дитяти, кашки манной. Как-то заказал принести борща и стручок красного перца - врача от этого аж передернуло:

- Какой там, к лешему, перец! Диета строжайшая!..

Не разрешаете перца, то хоть взвара из сухофруктов принесите три порции. И чтоб с абрикосами да с черными грушами. Почему-то Ягнич был уверен, что, как и перец, абрикосы, а еще больше сморщенные черные груши дули - дают человеку силу и долголетие.

Ему хотелось долголетия.

На врача сердился постоянно. Никак не хотел признавать в нем своего спасителя. Думает, коль с дипломом, так уж и бога за бороду схватил! А сам то и дело за щеку хватается: "Ох, крутит!" - зубы у него болят. Тоже мне врач, собственный зуб угомонить не может. В отношении этого Ягнич имел полнейшее преимущество: ни разу в жизни от зуба не скулил. И передние и коренные - все свои, фабричных нет. И зрение пока что не изменяет, нитку в ушко протягивает без ваших очков...

Однажды ночью долго не мог заснуть, лежал с открытыми глазами в темноте, слышал через отворенный иллюминатор разговор - судачили в проходе какие-то неугомонные. Узнал голос врача; с ним был еще кто-то, кажется, один из преподавателей мореходских, которые посменно тоже ходят в рейсы, чтобы обучать курсантов во время практики. Так и есть, это тот, из училища, говорун с бычьей шеей, с волосатыми руками штангиста. Привычку имеет всех на судне поучать и сует свой нос куда и нс следует,- однажды Ягнич выставил, просто выгнал его из своей мастерской, чтобы света не застил, а то ведь торчит как истукан, а у Ягнича была как раз неотложная с парусами пабота. Преподаватели, в общем-то, люди образованные, знающие, а что касается этого, то Ягнич до сих пор не может толком понять, каким наукам обучает он курсантов,- ведь ни в парусном деле, ни в судовождении ничего не смыслит. Говорят, будто он философ - только этого зелья "Ориону" еще не хватало!.. Днем выспится, а ночью язык чешет. Вот стали, бубнят и бубнят, на целую ночь, поди, затеяли дискуссию.

Ягнич подтянулся на койке, прильнул ухом к иллюминатору и притаился удивленный: речь шла как раз о его, Ягнича, особе.

- До чего терпеливый человек, этот Ягнич,- слышался размеренный голос врача,- впервые встречаю такого: кремень человек.

- А может, просто притупление чувства боли? (Это уже философ.)

"Вот болтун, пустобрех!" - мысленно отметил про себя Ягнич.

- Думаю, что нет. Просто из тех натур, которые умеют, если нужно, намертво стиснуть зубы.

- Не завидую ему. Когда смотрю, как он копается в своей мастерской, невольно появляется мысль: вот он, последний... могиканин парусов, человек-анахронизм. Человек эпохи, которая отошла и которой никогда больше не будет.

- Не поспешно ли такое заключение? Ведь история знает немало случаев: то, что казалось обречено, вдруг обретает новое цветение. Может, еще увидим паруса на современных лайнерах, на супертанкерах новейших конструкции...

- Не будет и танкеров.

- А что же будет?

- Не знаю, что будет, а знаю, чего не будет.

- Мудрено сказано... закручено морским узлом.

- Забудем и про узлы. И нро всех этих ваших узловязов...

- Почитаемая профессия, редкостная...

- А по сути - примитивная...

"А ты, болтун,- хотелось крикнуть Ягничу,- своими руками завязал в жизни хоть один стоящий узел? - В нем все бунтовало,- Только длинным языком пустые свои вяжешь узлы".

- Мне кажется, вы предвзяты в своих суждениях, слышался настойчивый голос врача.- Считаете вот, что.

последний... Во-первых, вряд ли последний. И если даже!

согласиться с мыслью, что парусный флот доживает свое век, то и тогда нужно же отдать должное этому мастеру и трудяге. Посмотрите, как он, этот Ягнич, предан своему делу, как влюблен в него, с каким артистизмом владеет он своим редким ремеслом! В нем он нашел призвание. Оторвите его от иглы, от парусины - и уже Ягнича нет.

- Что показала операция? Износился, поди, совсем?

- Представьте, что нет. Ткани эластичные, как у юноши.

- Не может такого быть.

- Но ведь я же оперировал... Говорю вам - как у юноши.

- Странно. А вы его не перепутали с кем-нибудь из этих подобранных в море греков?

- Не остроумно.

- Ладно, пусть, "как у юноши". И тем не'менее весь он в прошлом. Иначе говоря - питекантроп. Человек-анахронизм.

- Я бы сказал иначе: узловяз жизни перед нами. Поэт парусов... Первый их зодчий, бессловесный их певец.

Слышать о себе подобное из у"яг врача для Ягнича было полнейшей неожиданностью. "Коновал", придира, а, оказывается, человек с понятием. Тот пустобрех пророчествует одно, а этот... Ну да время покажет, чье будет сверху.

Когда ночные говоруны ушли наконец, Ягнич вздохнул облегченно: не умрет теперь, не истлеют его внутренности.

Надо же такое услышать: "как у юноши"! С совершенно неожиданной стороны приспела к нему поддержка. Хотелось бы только знать, что это за слова: "питекантроп"

и "анахронизм". Надо будет расспросить кого-нибудь из курсантов.

Скоро-скоро уже должен быть порт. Всех будут встречать, только Ягнича никто не встретит, разве лишь подмигнет ему каменный, знакомый еще с молодости маяк, что высокой башней белеет на островке у входа в гавань.

Есть в порту у Ягнича друг-механик, но вряд ли он выйдет к причалу часто хворает. Еще с Огненных рейсов подружились они, механик - мурманский родом, сам Ягнич и подбил его перекочевать на юг. "До каких пор тебе там мерзнуть, Николай, глотать холодные туманы?" А он возьми да и откликнись, моряки, они ведь народ на подъем легкий,- прибыл, обосновался неподалеку от порта, в поселке на улочке Арктической. Уютно там, веранды утопают в виноградниках, металлические ворота аккуратно окрашены повсюду садики, цветнички, а на воротах у кого что:

у того якорь, у того чайка вырезана из жести, а у того и парус, тоже железный, из нержавейки... Живут на Арктической преимущественно заслуженные полярники, люди Севера, которых после всех жизненных бурь потянуло под щедрое южное солнце, живут - не торопятся, отогревают в виноградной тени свои продутые всеми ветрами души, свои застуженные кости, забивают по вечерам "козла" да учатся после вечных льдов и завывания бури разводить нежные, ранее, может быть, и не виданные ими солнцелюбивые цветы. Собираясь по праздникам, вспоминают труднейшие рейсы, где их суда затирало льдами, сплющивало иногда в лепешки, но не сплющило их самих. Какой уж раз друг-механик подбивал Ягнича: давай, мол, и ты сюда, найдем несколько соток, пропишем на пашей Арктической, соорудим на двоих с тобой давильню и будем перемалывать шаслу. Пока еще не искусил Ягнича этой давильней, у орионца свое на уме. Двадцать четыре рейса провел на "Орионе", так разве же па двадцать пятый духу не хватит?