Страница 8 из 70
Странное явление эта цепкая детская память, не устаю удивляться! Из взрослой жизни помнишь события, людей, а детство и юность вросли в тебя накрепко деталями, словами, запахами, ощущениями. Лет до пятнадцати все как один день. По годам когда что происходило не могу сказать, но запах, мелодия могут напомнить целый кусок из жизни, а было это в три года, в пять лет или одиннадцать, не всегда подскажут. Да так ли это важно? Помню, в комнате родителей у двери на стене висел ремень с резким запахом кожи и рядом на полке лежала бритва отца, которой он водил по этому ремню. Движения всегда одинаковые: вверх-вниз, вверх-вниз. А лицо в мыльной пене, пахнущей земляникой. Для меня было очень важно не пропустить процедуру бритья. Что меня в ней привлекало, не могу объяснить. Только до мелочей помню, как папа брился, и как ему мама поливала из кувшина, и он смывал остатки мыльной пены, и щеки становились гладкие-гладкие, ласковые-ласковые. Однажды я неудачно провела пальцем по этой бритве. Крови было много, но плакать не решалась, ведь сама была виновата. Мне тогда было, по рассказам мамы, лет пять.
Дедушка мой носил фамилию Билоус, а дети его при советской власти, согласно выданным документам, стали Белоусовыми. Дед из дворян, у него была своя монополия. Жил он в Дальнике, в собственном имении. Детям своим помог получить высшее педагогическое образование. Потом случилась революция, и дед все потерял. Конечно, к революционерам-реформаторам, лишившим его состояния, размеренной и благополучной жизни, возможности быть хозяином, он нежных чувств не испытывал. Да и дед у власти взаимности и уважения не вызывал, он был «на контроле», как из другого лагеря. Мой папа, его сын, Георгий Иванович Белоусов, вступив во взрослую жизнь, был на хорошем счету у советской власти, как и его сестры, Надежда и Шура, которые закончили пединститут. Надежда была директором школы в городе Николаеве, а Шура – школьным учителем в Одессе. Детям не передались взгляды отца. Или это был их сознательный выбор? Может, инстинкт выжить сработал, а может, агитация Советов была сильна и обещания сладки. Жить лучше хотелось всем.
Папа работал на заводе судовым механиком, и его как принципиального, образцово-показательного работника направили на службу в формировавшиеся тогда погранотряды при НКВД. Мама рассказывала, что познакомилась с папой, когда он служил пограничником. Форма папе была к лицу. Мама влюбилась в него с первого взгляда, и это было взаимно. Уже на первом свидании мама ощутила папину строгость. Она была очень застенчива и, увидев папу, покраснела, а он на румянец любимой девушки отреагировал своеобразно: достал платок и начал оттирать ей щеки, недовольно приговаривая:
– Не надо краситься тебе, естественной надо быть. Ты и так хороша.
– Я и не красилась!
Папа очень скоро в этом убедился сам, а от его усилий мамины щечки стали еще румянее. Но пограничник не сдавался и для профилактики продолжал строго наставлять девушку, что краситься нехорошо. Папа и мне внушил это. Все, что я позволяла себе, будучи уже взрослой, так это чуть подкрасить глаза и губы. Ты мне покупал очень хорошую косметику и никогда не запрещал ею пользоваться, но я знала, как твой взгляд утомляют раскрашенные девицы, и позволяла себе минимальный макияж.
Мама моя, Анастасия Пантелеймоновна, дома ее почему-то звали Ната, была из многодетной бедной семьи служителя церкви. Мой дедушка по маминой линии рано овдовел, остался с тремя дочками и двумя сыновьями мал мала меньше. Ему поначалу помогала старшая сестра Маня. Но ей было сложно жить на два дома. Она с трудом справлялась со своей семьей, крестьянским хозяйством, домом и садом под Одессой. Вот и отдали тогда младшеньких в приют.
Мама не получила официально ни среднего, ни высшего образования, но по уровню знаний и разносторонним навыкам, манерам, полученным в приюте, была очень образованным человеком. Кроме того, в приюте она научилась многому, что нужно хорошей хозяйке: готовить, шить, вязать. Папа ею очень гордился и не раз слышал в адрес мамы комплименты от своих сослуживцев.
Родители поженились, папа получил трехкомнатную квартиру на Островидова, в доме была спецсвязь, папу возила служебная машина. Он ходил в военной форме, по вечерам старательно начищал свои хромовые сапоги, но о работе своей разговоров не вел. Я и мои братья, старший Георгий и младший Анатолий, росли и воспитывались в семье благополучной, но без роскоши и в строгости. Следовало в 21.00 быть дома, помогать маме, оказывать уважение родительскому слову послушанием, быть во всем примером прилежания. Когда бывали в гостях у папиных сослуживцев, я видела, что они живут богаче нас. Но у папы были свои принципы, он считал, что все лишнее – мещанство. Я не понимала, почему, но мне никто объяснить этого не мог.
Папа меня очень любил и, когда я была свободна, водил на свои деловые и дружеские встречи. Если я болела, то удостаивалась особого папиного внимания. Как-то подхватила свинку, лежала несчастная, с температурой, закутанная с головой в теплый платок. Так мне было себя жаль! Тут папа приоткрыл дверь в комнату, просунул руку, на которой уютно пристроился им же для меня сшитый Петрушка. Этот Петрушка двигался, корчил рожицы и папиным голосом вопрошал:
– Кто тут в свинюшку превратился? У кого ушки болят? Сейчас мы вылечим бедную девочку, и она к подружкам побежит.
Через минуту мы хохотали, выплясывали вместе с Петрушкой. Так, прибаутками, песенками папа пытался отвлечь меня от детских страданий.
Еще одна примета детства – заводской гудок. Удовольствия заводские гудки, в отличие от пароходных, мне не доставляли, но без них тогдашнюю Одессу представить нельзя. Возможно, для кого-то они были любимой мелодией в одесском многоголосье, ведь и песни о них слагали, например: «Пропел гудок заводской». Даже у тебя была песня Прозоровского со словами: «Где родную песнь заводит зов привычного гудка». Я в заводских гудках слышала только сердитые и требовательные нотки, строящие рабочих на смену. Такие гудки отменили в Одессе, кажется, при Хрущеве.
Что примечательно, каждый завод гудел по-своему. Протяжные гудки были для рабочих судоремонтного завода имени Андре Марти. Марти – революционный французский матрос, ставший символом того времени. Французский коммунист, судовой механик, который поднял восстание на французской эскадре, тем самым спас Красную Одессу от обстрела французов. Марти был популярен в нашей стране, его именем называли крупнейшие судостроительные заводы. Завод в Одессе до сих пор называют заводом Марти, хотя уже не помнят, кто это такой.
Папа еще до знакомства с мамой работал на судоремонтном заводе Марти и не без гордости произносил имя смелого француза. Кем же был Марти на самом деле, папа не узнал. Возможно, это и хорошо – разочарований на его долю и так выпало немало.
Когда после смерти Сталина обнародовали его личные архивы, то выяснилось, что Марти был главным доносчиком вождя. По его доносу был арестован журналист Михаил Кольцов и многие другие известные люди. Говорят, «доносчикам – первый кнут». Марти в 1950-е годы был объявлен ревизионистом, а может, кем и похуже, исключен из французской компартии. И на доносчика доносчик нашелся!
Хемингуэй в романе «По ком звонит колокол» поведал о другой «слабости» Марти: «У него мания расстреливать людей… Этот старик столько народу убил, больше, чем бубонная чума. <…> Но он не как мы, он убивает не фашистов. <…> Он убивает что подиковиннее. Троцкистов. Уклонистов. <…> Когда мы были в Эскуриале, так я даже не знаю, скольких там поубивали по его распоряжению. <…> Расстреливать-то приходилось нам. Интербригадовцы своих расстреливать не хотят. <…> Каких только национальностей там не было! <....> И все за политические дела». Мой бедный папа не поверил бы, что у Марти в Испании было прозвище «палач из Альбасете».
Многие годы спустя протяжный заводской гудок завода Марти напоминал мне об отце, о его развенчанных идеалах. Мне жаль отца. Он верил в мифы, в Сталина, в партию коммунистов и в прямом смысле жизнь отдал этим идеалам. Он и мне внушал эту любовь. По его словам, мы на этой земле, чтобы спасать свою страну, строить будущее, непонятно для кого, но себе во всем во имя этого отказывать. В почете рабочий класс. Вот построим светлое будущее, тогда дойдет очередь до музыки, литературы, живописи.