Последнее танго

Петр Константинович собирался строить ресторан в Констанце, на берегу моря. Заказал проект архитектору Меднеку, но война все планы поменяла. Когда мы поженились, то Петя купил двухкомнатную квартиру для нас и однокомнатную для реквизита и рабочих встреч.

„Была ли машина?”

Петя был дальтоник и очень правопослушный дальтоник. Закон не нарушал. Поэтому ездил на велосипеде. Но когда в том была необходимость, заказывал машину. На концерты сборные мы ездили в артистическом автобусе.

„…Когда вы были уведомлены о смерти Вашего первого мужа?”

Уведомлена – значит официально. Так – никогда. Нет, никто меня не уведомил. Узнала от Коли Черешни, он нашел меня на репетиции в «Эрмитаже».

„…фотокарточка 1953 г., где вы выступаете на какой-то эстраде”.

Это лагерная фотография.

„…воспоминания Валентины Попеску… – арест Петра Константиновича”.

Мы отработали первое отделение. Были в гримерной. Я готовилась к выходу во втором. Он вышел, его кто-то вызвал. Больше я его не видела, только в лагере увидела, когда свидание дали. Странно, что Валечка так говорит. Я ей первой позвонила и все рассказала. Первые дни она со мной ездила, вместе пороги обивали, но где Петя, не могли узнать. Потом вдруг и отчим Петечки, и Валя стали меня избегать. Не отвечали на звонки, явно не хотели общаться. Когда я устроилась на работу, то поддержкой для меня стали друзья Пети, музыканты. А Валя, думаю, испугалась за свою семью.

„…А. Н. Баянова утверждает, что после его ареста Вы вольно вели себя и в ресторане „ Мажорди” в Бухаресте имели связь с мужчинами, и как выражается Баянова, Вы „ вели личную жизнь, и довольно бурную”.

Ей виднее. Баянова, чтобы ее рассказики выглядели достоверно, говорила, что работала со мной в „Мон Жардене”. Не заметила я ее там почему-то. Были там две солистки: негритянка и я. Может, Баянова загримировалась под негритянку? Однажды она сказала, что в концлагере была в тот год, когда я в „Мон Жардене” работала. Я ничего не знаю о Баяновой, я ее один раз видела, встретились на улице, Петя мне ее представил. Потом сказал, что женщина она хорошая, но сочинительница большая: „О ее слабости к фантазиям знали все и ласково звали Алуша-вруша”. Это то, что знаю от Петра Константиновича. Больше мне моя память ничего не подсказывает. Мне ее книгу принес „доброжелатель”, но я ее не читала, полистала и увидела, что она рассказывает одно, а через пару-тройку страниц о том же – другое. Алуша-вруша – Бог ей судья.

Были ли у меня мужчины тогда? Единственное, что было, так это страх и неизвестность. Тем, кто это испытал, мне поверит и поймет меня, остальным даже объяснять ничего не хочу. Да, за мной ухаживали. Да, меня многие добивались, даже когда Петя был рядом. Он часто подшучивал над моими ухажерами, а они зубами скрипели. Когда арестовали Петю, я ничего и никого не видела. Представьте, в чужой стране, срок прописки в паспорте истек, муж обещает вернуться через два года, так это надо быть, простите, непроходимой дурой, чтобы петь, плясать и развлекаться. Я старалась отработать свой номер, забиться в какой-нибудь уголок и никому не попадаться на глаза. Музыканты из ресторана хорошо знали Петю и предлагали уехать с ними, опасаясь за меня, но я до последнего верила, что Петя вот-вот вернется. Мне было не до развлечений. Работала много, друзей, которые не отвернулись, рядом остались единицы.

Кому верить? Тому, кто правду говорит. У Аллы Николаевны столько противоречий в воспоминаниях о Пете, что даже правде ее не веришь.

Милая моя Маргарита, я знаю, что такого не было, и не собираюсь доказывать это и тем более оправдываться. Но не могу избавиться от одного: мне больно, почему так все на меня ополчились, особенно Валечка, ведь у нас с ней прекрасные были отношения. Ответ у меня один: меня опасались, я была советская, поэтому отвернулись все, но как-то надо было оправдаться. Вот и придумали. Удобно: она себя плохо ведет, поэтому не будем с ней общаться. А может, один человек придумал – и пошло-поехало. Меня не жаловали многие. Я была для всех красной тряпкой с советским серпом и молотом.

„…его фамилия была бы указана среди жертв репрессий 1950-х гг. рядом с тюрьмой Тыргу Окна”.

Фамилии нет на кресте тюремной могилы. Но там нет ни одной русской фамилии. Он есть в списке репрессированных. Нет, все же скажу. Но это мои догадки. Чьи-то обмолвки, какие-то детали подсказали, и я решила, что Петю все же похоронили не в тюремной могиле. Тихо выдали скорее всего Игорю, и он его где-то тайно похоронил. Что вдруг я так подумала? Но почему тогда мне не ответили из тюрьмы, что похоронен он там? Почему вторая жена Игоря одному господину не из СССР обещала показать Петину могилу за вознаграждение, но потом чего-то испугалась и отказалась от своих слов? Всех, кто приезжал из России, в дом не пускала, даже внучка Кристина однажды дала интервью, но на улице. Румыны нас продолжали бояться.

Если найдем могилу, то не пожалеем никаких средств и перевезем сюда. Тогда я рядом с ним упокоюсь. Уже место с павлинами присмотрела.

„…семья Лещенко не приняла, а к Игорю Лещенко вы относились более чем холодно и не давали отцу и сыну видеться…”

Игорь бывал у нас, общались, но настороженность с его стороны была. Такое отношение шло от неприятия меня, как и всего советского. Я слышала, как Игорь поучал моего брата Толечку перед их возвращением в Союз: „Зачем тебе туда ехать, ничего хорошего там не будет”. В бывшей семье Петра Константиновича раскол начался до моего появления в его жизни. Нападки со стороны жены и сына возникли именно из-за желания и настроя Пети вернуться в Союз. А тут еще я, как они меня называли, „коммуняка”. Это было главным камнем преткновения в наших отношениях. Горькая это правда, но время показало, что Игорь был прав. Что касается родни Пети, то очень хорошо меня приняла мама Пети, Валечка, Алфимов. Катя, другая сестра, уже не жила в Бухаресте. Я с ней не была знакома. Мы даже какое-то время жили вместе с родителями Пети. И моя мама с братьями были недолго там. Никто никогда не почувствовал неприязни. Потом что-то случилось после Петиного ареста. Наверное, меня винили в случившемся. Да я и сама себя виню. Петечка бы уехал, если бы не я.

Что теперь душу себе рвать».

Наталья Пряжникова, историк. Может, кто-то прояснит мне накопившиеся вопросы. Для меня так и остается загадкой песня-посвящение «Девонька». Кому она посвящена? В одних воспоминаниях, кажется Баяновой, это песня из ее репертуара, а Петр Лещенко стал петь, что их на какое-то время поссорило. Правда, потом Баянова сообщает, что услышала «Девоньку» от Ипсиланти и это было ей посвящено. Какой-то коллекционер настаивает, что песню Петр Константинович посвятил своей возлюбленной, существовавшей еще до Закитт. И вот теперь узнаю, что это посвящение Вере Лещенко. Можно ли услышать это посвящение?

Наталья, авторы «Девоньки» неизвестны, песня в репертуаре Петра Лещенко была уже в 30-х годах, и по словам Веры Лещенко, это была любимая песня его мамы. А Вере Лещенко он посвятил «Вероньку», танго, написанное им в Крыму в 1943 году. В 1950 году в Бухаресте он записал «Вероньку» на свой последний, так и не увидевший свет диск.

30 сентября, 2009 года. Был День ангела – Вера. Надежда. Любовь. Вера Георгиевна уже практически не вставала с постели. Вдруг призналась: «Я знаю, кто может мою мечту осуществить. Это Майя Розова. Хочу, чтобы «Веронька» осталась жить в хорошем музыкальном исполнении». Вера Георгиевна попросила свести ее с Майей. Какое-то время они общались по телефону и скайпу, восстанавливая танго-посвящение, рожденное в далекие 40-е [1] .

Продолжение истории этого танго от самой Майи:

– Песня, о чем бы в ней ни пелось, как ни одно другое музыкальное произведение, выражает самые сокровенные чувства автора. В случае, когда и музыка, и стихи принадлежат одному человеку, – песня становится своим единственно возможным вариантом, и никакой другой вариант уже не зазвучит так, как оригинал. Могут быть использованы интерпретации в различных жанрах, но от этого первозданная прелесть песни не изменится, а только обретет еще большее разнообразие в среде почитателей.