Долгий сон

— Хорошо, сэр. — Рыбий Пуп вздохнул.

Весна застала его по-прежнему в застенке. Его тело как будто лишилось способности чувствовать, в голове томительно цеплялись одна за другую тягучие мысли. Что побудило Кантли использовать для наживки на крючок белую девицу? Глядя сквозь полузакрытые веки, Рыбий Пуп вспоминал, как отворил дверь своей квартиры и увидел спросонья неправдоподобно красивое женское лицо. Он никогда раньше не бывал наедине с белой женщиной и теперь пробовал восстановить в себе охватившее его тогда ощущение, что все совершается не наяву. Ему бы тотчас кинуться бежать, едва лишь он открыл дверь и увидел, кто пришел, тогда ей ничего не оставалось бы, как признаться, что они пробыли вместе полминуты, не больше. Так нет же, он, как дурак, торчал на месте, ошалев, не веря тому, что она настоящая.

Со звериной жестокостью белые мужчины вбивали черным мужчинам в голову, что, если они хотя бы дотронутся до белой женщины, их неминуемо ждет смерть, и так стараниями белых мужчин в сердцах черных мужчин неугасимо жил образ белой женщины. Сколько помнил себя Рыбий Пуп, предметом его раздумий была пагубная и прельстительная загадка белой женщины, чье существование на земле таило в себе угрозу его жизни, объявляло его недомужчиной. При белой женщине он был обязан перечеркнуть в себе мужское начало, стать пустой оболочкой, бесплотным голосом, бесполой тварью. Сами эти запреты, установленные белым мужчиной, приводили к тому, что образ его женщины укоренялся в сознании черных мужчин причудливо и дико искаженным — настолько, что его редко удавалось вытравить, что он выносил белое существо женского пола за рамки реальной действительности. Рыбий Пуп никогда не был знаком ни с одной белой женщиной, ни с одной не встречался. И теперь щемящее сострадание сжало ему сердце, когда он заново осознал, что за тревога заставила Тайри потащить его в публичный дом Мод Уильямс.

— Бедный папа, — с каким-то недоумением сказал он вслух. — Я в жизни не дотронулся до белой женщины, даже руки ни у одной не коснулся!..

XLI

В предутренний сон ворвалось позвякивание ключей, металлический лязг дверного засова. Рыбий Пуп поднял голову, вглядываясь в тускло освещенный квадрат коридора. У двери его камеры темнели две неясные тени.

— Входи, ниггер! — хрипло пролаял конвоир, вталкивая в камеру чернокожего мужчину.

Рыбий Пуп сел, широко открыв глаза, — сколько времени все один да один, и вот, кажется, у него появился товарищ.

— Пихаться-то зачем. — С трудом удержавшись на ногах, мужчина шагнул к незанятой койке у стены напротив.

— Поговори еще, дьявол, — череп раскрою, — пригрозил конвойный, запирая дверь.

— У, гнида, — выругался вполголоса незнакомец.

Конвоир ушел. Рыбий Пуп разглядывал нового соседа — тот плюхнулся на койку и сидел, подперев голову руками. Все на нем было пыльное, драное, волосы всклокочены, глаза налиты кровью, правая рука тряслась, точно от нервной лихорадки.

— Болит что-нибудь, друг? — мягко спросил Рыбий Пуп.

— А? Чего? Ктой-то там? — встрепенулся мужчина.

— Да я. Таккер моя фамилия. По прозвищу Пуп.

— Фу ты, напугал. Я тебя не заметил. Думал, может, из белых кто…

— Какое там из белых, — протянул Рыбий Пуп. — Тебя за что взяли?

Мужчина осторожно подступил к двери, заглянул сквозь решетку наружу и повернулся к нему.

— Это мне Кантли удружил, подлюга, — прошипел он. — Кто-то обчистил закусочную, а он наклепал на меня. Если б не он, то я и не попал бы сюда. Ух, убить его мало, собаку!

— Наверно, для тебя может что-то сделать мой адвокат, — заметил Рыбий Пуп. — Тебя как звать-то?

— Бертом зовут. Берт Андерсон… Нет уж, на какие нам, к черту, шиши нанимать адвокатов. Мне, знаешь что, мне надо бы выложить этому Кантли, что я про него знаю. — Берт перешел на шепот. — Пугнуть его, а? Мол, так и так, известно нам, что один бардачок на окраине платит вам подать…

— Кто его знает, — осторожно промямлил Рыбий Пуп. — Кантли — человек опасный…

— Прижать покрепче, так куда он денется. А мне есть чем прижать. Слушай, а ты-то за что сидишь?

— Ха, — фыркнул Рыбий Пуп. — Вот говорят, пытался изнасиловать белую девочку.

— Ну да! Господи помилуй! — Берт подсел к нему на койку. — За такое дело, парень, и линчевать свободно могли…

— Ага! Только я суку эту пальцем не трогал.

— Да, от белых что хошь можно ждать. — Берт покрутил головой. — Чего доброго, сами же все и подстроили.

— А то нет. Но ничего, адвокат говорит, я скоро выйду.

— А ты этого Кантли не знаешь, случаем? — спросил Берт.

— Самую малость, но и тем сыт по горло. — Рыбий Пуп вздохнул.

— Эх, заиметь бы на подмогу дружка-товарища вроде тебя, как буду выходить отсюдова, да посчитаться бы с этим Кантли, — прорычал Берт. — Ненавижу его, кровососа! Удавил бы! — Голос Берта зазвучал доверительно. — Он ведь, знаешь, богатенький. Деньжищ нагреб кучу, на нас нагрел руки, на ниггерах. Болтают, один ниггер в каком-то темном деле стал ему поперек дороги, так Кантли его убил…

— Кто это? — с новым интересом спросил Рыбий Пуп.

— Как звали, не знаю. Но большой человек. Похоронщиком был… — Рыбий Пуп смотрел на него, разинув рот. Господи! Ведь это он про Тайри ведет речь, а того не знает, что перед ним сын Тайри! — Заманили человека обманом в публичный дом и пристрелили к чертовой матери. — Голос Берта дрогнул от сочувственного и благоговейного ужаса.

Рыбий Пуп собрался было открыть ему, кто он, как вдруг раздался оклик расконвоированного старосты:

— Пуп Таккер!

— Я!

Рыбий Пуп подошел к двери камеры.

— На прогулку, ниггер. Выходи, давай.

— Может, пропустим сегодня? — Неохота было уходить от этого Берта, такого заводного, с таким подходом к белым, какой ему по вкусу. Он слишком засиделся в одиночке, и присутствие Берта согревало его сладким теплом товарищества. — Завтра погуляю.

— Либо сейчас, либо сиди дожидайся до той недели, — объявил черный староста.

— Сходи проветрись, Пуп, — посоветовал Берт.

— Пошли, ладно, — со вздохом согласился Рыбий Пуп.

Он побрел следом за старостой по коридору, потом вниз по железной лестнице, потом опять по коридору к высокой двери, ведущей на тюремный двор. Заметно было, что сегодня старичок прямо-таки спит на ходу — он тащился с такой медлительностью, что Рыбий Пуп не двигался, а скорей топтался на месте, подлаживаясь к его черепашьему шагу, и все же наступал ему на пятки. Кончилось тем, что староста вдруг очутился с ним рядом, шамкая что-то неразборчивое себе под нос.

— Как сегодня на улице? — спросил его Рыбий Пуп.

— Погано, — отозвался старик, поджав губы.

— Дождик, что ли?

— Угу. Только его простым глазом не видать.

— Почему это?

— Ну и как тебе твой новый приятель? — ни с того ни с сего переменил разговор староста.

— А? Да ничего. Ха! Уж больно на белых нападает…

— Всерьез нападает или прикидывается?

— Похоже, всерьез, — сказал Рыбий Пуп.

— В одиночку-то оно гулять верней, парень, — с отсутствующим видом уронил староста.

— Чего-о? — Рыбий Пуп вытаращил глаза.

— У белых, сынок, много способов передавать новости, — тянул старик, словно обсасывая каждое слово, и, искоса глядя на Пупа, завозился с ключом у двери, ведущей на залитый солнцем двор. — Можно по телевизору, по телефону, по телеграфу, а можно по другу…

— Какую подругу, вы что? — Рыбий Пуп шагнул во двор. — А вы говорили, дождь идет…

— Он и идет, да его не видать простым глазом, — прошамкал староста.

— Что с вами, не пойму? — спросил Рыбий Пуп, стараясь сообразить, к чему эти витиеватые намеки.

— Идем-идем, гулять надо, — сказал старик.

Встревоженный, Рыбий Пуп вышагивал за ним по двору, не замечая уже ни солнца, ни ясного неба. Какая муха укусила старика? Дважды Рыбий Пуп пробовал вызвать его на разговор, но так и не смог ничего из него вытянуть.