Матросы

— Нет. Старшина второй статьи…

— Видишь! А служит четвертый год.

— Пятый.

— И дослужил только до старшины. А Васька думает в девятнадцать лет назначить самого себя хлагманом… Хлагман, стало быть, адмирал. Чудной парень Васька! В голове еще капустная рассада. Хватит про него. Жирно ему будет. — Кривоцуп посмотрел на часы. — Сменщиков нету. — Ефим Максимович вытер губы, приказал: — Как сменщики подгребут, начинайте — и до той поры, пока та звезда вон над тем курганом не станет… Тогда меня разбудишь…

Сюда доносился отдаленный, привычный рокот комбайна. Над зыбкой поверхностью несжатого массива, лежавшего параллельно главному тракту, бежали световые лучи: на Ростов шли автоколонны.

Ветерок волнами шевелил пшеницу, насыщая воздух крепкими, тягучими запахами.

— У меня к вам дело, Ефим Максимович, — тихо произнесла Маруся, решившись нарушить степной покой.

— Говори.

— Я приехала к вам не только газету читать… — Маруся старалась подыскать нужные слова. — А вы, конечно, устали…

— Да не тяни ты, ей-богу! — Кривоцуп вдруг заподозрил недоброе: — Может, дома что?

— Дома у вас все благополучно. Я приехала от Василия.

— Догадался.

— У Василия не ладится, Ефим Максимович.

— Не ладится — наладят.

— Ничего не получается.

— В МТС. «Техничку» вышлют.

— Обещали завтра к обеду. А комбайн будет стоять.

— Не моя забота.

— Конечно, у каждого человека свои заботы, — волнуясь, продолжала Маруся. — У каждого свое, будь то министр или комбайнер. Но ведь вас двое! Комбайнеров! Не свое поле косите… Он молодой комбайнер…

— Молодой, да прыткий. — Кривоцуп обронил недобрый смешок. — Язык не то что мотовило — всегда лопасти на месте.

— Радости у вас никакой нет от вашего труда, — Маруся взволнованно повысила голос. — Нет радости! Все будет хорошо: и план, и проценты, а похвалы не будет!

— От кого же это?

— От самого себя! — Маруся уже наступала. — Как вам не стыдно! Что же вы чувствуете, Ефим Максимович, когда со своей совестью наедине остаетесь? Не стыдно вам?

— Чего кричишь, а? Гришка, иди к комбайну. Видишь, сменщики едут. Иди, иди…

— Не знаю, какие у вас личные отношения с Василием, а только дело общее. Какой же вы жестокий и нехороший!

Девушка говорила еще что-то, горячо и быстро. Намолчавшись и наробевшись вдоволь, она теперь отводила душу. Сейчас она уже не подыскивала нужные слова, а говорила все, что чувствовала.

Подъехали сменщики. Григорий громко разговаривал с какой-то теткой Еленой. Завели трактор. Пучок электрического света скользнул по пшенице, как по стенке, и перебрался дальше. На звеньевых участках подняли на шестах фонари. Проурчал подошедший для разбункеровки грузовик.

Все налаживалось для продолжения работы.

Можно было отдохнуть старому Кривоцупу. И нечего таиться, годы сказывались, мечтал он об отдыхе.

Но где-то попал в беду молодой паренек, задиристый, а все-таки достойный. И чего раскричалась Маруська? Что он, Кривоцуп, сам не понимает, что надо помогать друг другу?

Ясно представил себе Кривоцуп своего соперника: серенькая курточка с комсомольским значком: похоже, будто сел на пиджачок красненький мотылек. У Васьки узкие плечи, вечно озабоченные глаза и вихрастая мальчишеская голова.

Но руки у него рабочие. Ефим Максимович хорошо запомнил эти руки, когда Василий, склонившись над низким столом, накрытым красным сатином, подписывал обязательство. Это были руки, коричневые от загара, привыкшие уже к металлу, руки с шершавой, задубелой кожей.

Собственная далекая молодость прошла перед глазами Кривоцупа. Васька? Да это же он сам в молодые годы! Сейчас облетели волосы с головы, а тогда тоже торчали густые вихры — гребнем не продерешь. Плечами ныне не похвалишься, но и тогда были узкие, такая уж кость. Вспомнилось старое. Мало кто помогал бескорыстно в чужой беде. Каждый отвечал за себя, другой кому нужен? Даже в темноте заметил Кривоцуп: гневно глядит на него девчина. А ведь, судя по всему, хорошая она, сердечная, не за себя хлопочет. Да она для него не просто агитатор, который прикатил на велосипеде и сейчас укатит дальше, а Маруся, дочка Матрены Кабаковой; ее Кривоцуп знает отлично. Никому не пожелаешь такой жизни, какая сложилась у Матрены. Мужа потеряла на Сапун-горе, сына, мальчишку, на Тройчатом кургане скосили из пулемета германские мотокатчики в стальных касках.

Кривоцуп тронул плечо обидчиво отвернувшейся от него девушки:

— Зараз распоряжусь агрегатом и пойдем.

Через полчаса они шли по полевой дороге. Девушка вела велосипед за руль, стараясь уступить битую, удобную колею комбайнеру, словоохотливому, как многие старые люди.

— Вон как все оборотилось, Маруся, — говорил Кривоцуп, — сумела ты казнить во мне черта. Приехал бы предартели, уважаемый наш Камышев, ни за что не уговорил бы. Директора МТС Кирилла Ивановича я просто-напросто обложил бы дурным словом. Латышев бы подкатил на «газике» — и тому нашел бы что ответить вежливо, не глядя на его партийный чин. А тебе не смог отказать. Ты в душу ко мне заглянула, Маруся. Нашла подход. А найти подход — самое главное. Подходом можно из тигра теленка сделать, уверяю тебя, железо и то, прежде чем на колесо натянуть, разогревают, а человек, хоть и не железный, тоже тепла требует. Сидел я в своем кутке, как в собачьей будке, а ты меня на простор вывела. Колхоз как воинская часть. Сам погибай, а товарища выручай. В старое-то время каждый норовил только себе, а на других гыр-гыр, а теперь… Пошел бы раньше за шесть километров такой, как Кривоцуп, выручать кого-то, а? Не пошел бы…

Старик расчувствовался. Маруся приноровилась к его мелкому разнобойному шагу.

— Скажу по совести только тебе, Маруся. Мог бы я дать обязательство убрать тысячу триста гектаров. И в моих силах, и в моих знаниях столько убрать. А вот не нажал на себя. И перешагнул меня, как гнилую колоду, Василий Архипенко. Объявил на районном слете: уберу, мол, тысячу триста! Вызываю Кривоцупа! Приду к Василию, все ему покажу. К примеру, как у него режущий аппарат отрегулирован? Не затупились ли сегменты ножа? Не погнуты ли пальцы? Как с шатуном? Какой зазор меж нажимными лапками и спинкой ножа? Как установлено мотовило? Мало скосить, надо, брат, скосить без потерь! А для того надо учитывать все.

— Да что же учитывать? Коси и коси!

— Э нет, Маруся. Надо хлеб видеть, на каком его срезе брать, какая влажность. Утром одно, в полудни другое, вечером третье. Чтобы лучше шла подача, равной мерой, надо, к примеру, обшить транспортер подавателя парусом и подвесить вдоль приемной камеры, против хоботка, фартук-отражатель. А сделать его можно из жести. Взять кусок жести и ноженками его выкроить. Чепуха работа, а нужно…

…При свете фонаря у комбайна возились два человека. Невдалеке, на соломе, спали какие-то люди. Худенький, небольшого роста паренек поднялся с земли, вытер лоб прямо ладонью, смущенно поздоровался.

— Что же ты, Василь? — в голосе Кривоцупа не слышалось злорадства.

— Заело, — Василий нахмурился. — Думали, с мотовилом что. Нет — там порядок.

— Битеры проверили в молотильной части?

— Проверили. Тоже порядок. Машина только что из ремонта, сам принимал…

— На себя надеялся, а вот техника-то подкачала, — сказал Кривоцуп.

— И никому до этого нет дела, — ворчливо заметил Василий.

— Как никому? Техника что гарная девушка, возле нее все на цыпочках ходят, любуются, добиваются… Техника тоже ухажеров любит. Я вот никогда ремонтникам не доверяю. Пусть они работают, но я возле них… Тогда я знаю все слабые места в своей машине. Ну-ка, возьми фонарь, посвети.

Кривоцуп легко опустился на колени, потом прилег на стерню и вдруг быстро, словно ящерица, шмыгнул под комбайн.

— Сюда свети, сюда, — распоряжался он оттуда. — Дай-ка мне, флагман, шведский ключ. Да не этот, второй номер. Так… Вот оно что!

Маруся присела на корточки.

— Нашли, что ли?

— Спешишь, Маруся, — вполголоса, занятый делом, ответил Кривоцуп. — Тут тебе не резолюцию общего собрания зачитать, тут техника.