Страница 47 из 51
В 1933, по достижении восемнадцатилетнего возраста, я по примеру отчима решил стать красным командиром и, вступив в комсомол, определился в военную школу, которую, в свою очередь, мне порекомендовал тов. Чапов, за что ему огромное комсомольское спасибо; брат же мой, Антон, пошёл учиться на агронома. Сам тов. Чапов работал в рекомендованной мне школе консультантом и одновременно вёл спецкурс «Революционная трансформация действительности и коммунистическое преображение мира», где много внимания уделял умению безошибочно выбрать лозунг текущего момента, а также искусству составления паролей и технике сложения праздничных речёвок. По его спецкурсу я был лучшим и, в силу особого (по мнению преподавателей) устройства моего внутреннего слуха, единственный среди курсантов смог сложить, а также фонетически и мелодически безупречно организовать несколько актифрафор (активных фразеологических форм), которые прошли соответствующие практические испытания, и теперь три из них включены в надлежащие учебные пособия. Вот эти актифрафоры:
1. Где луг был трав, там стог стоит.
2. Вчера я почему-то оказался в Пятигорске.
3. Многие ли могут отдать 300 у. е. за день активного отдыха?
Но лично я считаю, что причина моих успехов крылась вовсе не в каком-то особенном устройстве моего внутреннего слуха (тов. Чапов называл его «третьим ухом»), а в непрестанной заботе партии и лично тов. Сталина о советской молодёжи, а также в моей повседневной, ни на миг не гаснущей вере: на свете есть чёрное знамя и красное знамя, и красное знамя – нам нести.
Во время летней полевой практики 6 Забайкальском военном округе мною, совместно с ещё одним курсантом, были задержаны и доставлены в Гусиноозёрский буддийский монастырь, где находился полевой лагерь нашей школы, два заклятых врага народа и матёрых шпиона одной иностранной разведки, силой внушения и гипноза маскировавшиеся под пастухов-бурят. За это я получил поощрение от начальства, а в центральном органе Народного Комиссариата Обороны Союза ССР газете «Красная звезда» за 27 августа 1936 была даже опубликована (правда, без упоминания моей фамилии) соответствующая информация. Разумеется, по соображениям секретности – чтобы хитрый и коварный враг не смог извлечь полезные для себя сведения о месте дислокации нашего лагеря и о степени подготовки наших кадров – многие подробности дела были в статье также опущены или намеренно искажены. Что ж, и в куда меньших пустяках мы должны быть бдительными, поскольку, как учили нас наши командиры, одни и те же слова выглядят по-разному в зависимости от того, в чей мозг они помещены.
После окончания школы я был направлен на службу в тот же Забайкальский военный округ в должности комвзвода (часть Наркомвнудел, где комиссаром тов. Фролов) и за 2 года получил ещё 7 поощрений. Практически все они были связаны с выполнением заданий по задержанию и разоблачению шпионов, этих двуличных воровских лазутчиков, этих вражеских пособников, этой гнилостной дряни, способной внушать лишь гадливость и омерзение.
В сентябре 1939, учитывая мои служебные успехи, командование направило меня в Ленинград на курсы усовершенствования офицерского состава при так называемой «четырке» – 14-м отделе Наркомвнудел, занимающемся методической разработкой и внедрением в оперативную работу наркомата различных эзотерических практик, способствующих снижению процента следственных ошибок и форсированию сроков разоблачения шпионов, окаянных предателей, изуверов, врагов народа и прочих гадин, состоящих на службе у многоголовой фашиствующей гидры нового порядка, со всех сторон брызжущей своей ядовитой слюной па Советскую страну – провозвестницу грядущего пути для всего человечества (с декабря 1938 этим отделом Наркомвнудел в Ленинграде руководил тов. Чапов). Здесь на практических занятиях мною была составлена, а также фонетически и мелодически организована актифрафора, оказавшаяся крайне действенной при работе с оборотнями всех мастей, поскольку, будучи правильно произнесённой, совершенно лишала их возможности устойчиво держать принятую личину – наведённый образ становился зыбким и больше не скрывал злодейской сути. Благодаря ей (актифрафоре) мною был изобличён и выведен па чистую воду матёрый враг и махровый оборотень Л. Циприс, который долгие годы предательски вёл в органах ОГПУ и Наркомвнудел чёрную работу по дискредитации красного еврейства. Эта актифрафора была включена во все памятки и руководства по оперативной работе «четырки» (говорят, в Киеве для облегчения деятельности республиканских кадров, имеющих проблемы с русским, её даже записали на патефонную пластинку); вот она: «Я помню все твои трещинки, пою твои-мои песенки – ну почему».
В период учёбы, на одной из дружеских вечеринок, где под патефон ходил на деревянных ногах фокстрот (лично мне нравятся народные танцы), я познакомился с Татьяной Юрьевной Антюфеевой, родной сестрой моего товарища по курсам усовершенствования офицерского состава Сергея Антюфеева, которая вскоре стала моей женой и верной спутницей жизни. На тот момент мать моя с отчимом тов. Озарчуком жила 6 Молотовске, брат Антон занимался делами землеустроительства в колхозе «Свет истины» с центральной усадьбой в Ступине, где в 1929 базировалась фольклорно-этнографическая экспедиция Академии наук (см. выше), а бабушка к тому времени уже умерла от бронхопневмонии, явившейся следствием осложнения после перенесённого ею коклюша.
В декабре 1939 все мы (курсанты) как один подписали коллективное заявление о направлении нас в зону боевых действий с финнами, однако просьба наша не была удовлетворена ввиду того, что мы ещё не завершили учёбу, да и судьба кампании, невзирая на сложившиеся обстоятельства, по мнению начальства, была явно предрешена и в нашем участии не нуждалась. (Кстати, на тактическом зачёте мне достался вопрос о декабрьской ситуации в Карелии с моделированием версии её разрешения. В качестве ответа я рассказал преподавателям старую японскую историю, случившуюся ещё до ухудшения наших отношений с этой милитаристской страной, за что получил от них высший балл. Вот эта история. Один хозяин, окончив плавание, вместе со своим слугой спускался с корабля на берег. Слуга на сходнях толкнул матроса, и тот упал в воду. Слуга не извинился, и матрос, выйдя из воды, ударил его палкой по голове. Несмотря на то что слуга действовал неправильно, после того как его ударили палкой, всякая необходимость приносить извинения отпала. Поэтому хозяин спокойно подошёл к слуге и матросу и зарубил их обоих.)
В июне 1940 у меня родился сын Алексей, а в октябре того же года, по окончании курсов, принятии посвящения и присвоении очередного звания, я был направлен на оперативную работу в Керчь, где неподалёку от посёлка Эльтиген местными жителями были обнаружены вещи, предположительно представляющие интерес для «четырки». На поверку, однако, вещи эти оказались пусть и хорошо сохранившейся, но важной лишь для археологов киммерийской керамикой, наполненной минеральной красной краской. Никакими чрезвычайными свойствами и никакой преобразующей силой эти предметы, несмотря на продолжительную потерю зрения у нашедших их людей, не обладали (во временной слепоте, по заключению медэкспертов, был повинен настоянный на табаке и полыни скверный местный самогон). Тем не менее меня оставили в Керчи, где я продолжил службу (в частности, занимался развёртыванием экспериментальной лаборатории «четырки» в местных катакомбах) и где в мае 1941 у меня родился второй сын Павел. (Кстати, в упомянутой – также в скобках – лаборатории была «заряжена» часть киммерийской краски, которая в качестве активной добавки пошла на изготовление кумача для пионерских галстуков. Звено пионеров, носивших эти галстуки (звеньевой В. Дубинин), находилось под постоянным наблюдением, но результатов эксперимента, ввиду начала военных действий, я получить не успел.)
Всего в период с июля 1940 по июнь 1941 я участвовал в 6 оперативных мероприятиях, любая информация о которых составляет предмет государственной тайны, – за одно из них я получил благодарность от Наркомвнудел, а за другое был представлен к правительственной награде и повышен в звании.