Эвиал

Этот человек был из них. Тогда он был почти ребенком. Поговорив с ним, мы его отпустили, с условием, что он будет работать с нами. Мы отправили подобных ему священниками в места, где по расчетам Свернувших, наиболее вероятен прорыв Тьмы. Сами из ее адептов, эти люди весьма чувствительны к ней, знают ее уловки и как им противостоять. Прочие птенцы считают их предателями, безжалостно убивая при поимке. Именно поэтому их называют волками в овечьей шкуре.

— Но, Ваша Пресвятость, они же прихвостни Тьмы. Как можно верить их лживым посулам? Ведь всем известно, как далеко может зайти Тьма в своем коварстве, чтобы обрушиться наконец на наши хранимые Спасителем земли.

— Ты думаешь, нам можно лгать? Да, порою мы позволяем отдельным индивидуумам так считать, чтобы они продолжали играть по нашим правилам, но соврать нам невозможно!

А на счет Тьмы. Пойми, наконец, Гудро, мы не сборище бормочущих молитвы фанатиков, с презрением отвергающих протягиваемую руку помощи лишь потому, что она темная. Наши методы, будем честны, как и методы любого мага, малоэффективны, против Сущности. Только познав ее, пусть частично, можно пытаться бороться с ней.

— Но зачем, для чего же тогда все эти многочисленные аутодафе, почему мы так яростно преследуем любого Темного?

— Ты позабыл о Верных? Кроме того, заигрывание с Тьмой ни для кого не проходит бесследно. Слишком легко совершить один лишний шаг ей навстречу, став ее орудием, причем, даже не подозревая об этом. Немногие способны вовремя удержаться на краю. Большинство же со временем все же начинают верно служить ей, готовя плацдарм для прорыва. Именно таких людей мы и преследуем, безжалостно прижигая пораженную болезнью плоть. Да, столь много среди нас сильно увлекшихся этим, но альтернативой будет гибель всего Эвиала.

— Да, я понял.

— Но повторяю, запомни, никто из непосвященных не должен узнать об этом! Слишком легко толпа объявит нас самих адептами Тьмы, лишив наш мир последних защитников.

— Мои уста никому ни откроют тайну сию.

— Вот и славно! А теперь о делах, Гудро. Ты придумал, как официально объяснить случившееся?

— Нет, я как раз хотел посоветоваться с Вами, Ваша Пресвятость.

— Ладно, запоминай. Жаль, но свяще…

Стремительной мухобойкой рухнула тишина, разом прекратив ставшее таким интересным жужжание.

В беспросветной пустоте внезапно материализовалась женщина. Прекрасный силуэт, со столь трудноуловимыми чертами лица. Он разглядел лишь обтягивающее черное платье.

Незнакомка ласково наклонилась к нему.

— Привет, малыш!

С улыбкой произнесла она и нежно погладила его по голове.

И беззвучная темнота окутала юношу мягким теплым одеялом, подоткнутым рукой заботливой матери…

Наглые капли дождя уныло стекали за шиворот. Это был тот мелко моросящий, самый противный дождь, способный нудно и терпеливо капать целый день, наводя на всех тоску и уныние, напуская сонливость, и, прежде всего, похоже, на самого себя. Матфей больше всего не любил именно такую погоду.

И вот он, еще мучимый неизгнанной из тела усталостью, тупо стоял на деревенской улице. Как ему сказали, он провалялся в беспамятстве целые сутки. Но он этого совсем не ощущал. Казалось, на миг потемнело в глазах, и он тут же очнулся, но уже на лавке своего дома, с раскалывающейся от боли головой. Словно кто-то вырвал эти сутки у него из головы, оставив ощущение утраты чего-то важного.

Матфею удалось примоститься с самого краю толпы. Пока он медленно дошел до центра деревни, уже набежала орава народа, шумно и возбужденно переговариваясь, опасливо косясь на сурового вида воинов, в накинутых поверх лат плащах с изображением сжатого красного кулака на груди. Они бесстрастно смотрели прямо перед собой, казалось целиком погруженные в себя, но, тем не менее, опасные для любого, рискнувшего броситься на их неподвижный строй.

Толпа, заволновавшись, расступилась, и на помост поднялись трое.

Один оказался старостой Хадром, боязливо комкающим в руке шапку.

Второй, толстый лысый инквизитор с коротко стриженной седой бородкой и шикарными бакенбардами, видимо был предводителем. Сейчас он тяжело дышал, утомившись подъемом.

Третий являлся телохранителем. Смуглый кучерявый брюнет со щегольскими тонкими усиками.

Отдышавшись и кашлянув, толстяк возопил:

— Горе, тяжкое горе обрушилось на головы ваши, дети мои! Издревле хранит нас всех завеса, созданная волей милостивого Спасителя. Но черви грехов людских и больших, и самых мелких вечно грызут ее, приближая гибель мира. Да, верю я, что отличаетесь вы великим благочестием, ибо передал мне ваш староста деньги, великодушно пожертвованные вами …

Он на миг запнулся, но тут же продолжил:

— На святое дело борьбы с прегрешениями людскими. Но завелся среди вас коварный малефик злокозненный, предавшейся Тьме. Все вы видели какие книги отреченные нашли мы в его доме, сколько жутких артефактов и богопротивных механизмов, призванных, несомненно, вредить верным чадам Спасителевым.

Не веря собственным ушам, Матфей недоуменно слушал. Что он такое несет?

— По наущению коварной Тьмы, совершил он мерзкий обряд, влив извращенную силу в тела умерших родичей ваших, создав из них зверей злобных, дабы убили они вас во славу Тьмы. Но волею Спасителя не дано было вредить им никому, кроме самого грешника. Едва они пожрали его, как тут же пали замертво. Лишь пятеро смельчаков, попытавшихся остановить малефика, были им жестоко убиты. Вместе с вами я скорблю о невинно убиенных …

Возмущенный парень попытался протолкнуться вперед, но чья-то ладонь зажала ему рот и в ухе раздался вкрадчивый шепот Касмы, жившего в соседнем доме.

— Молчи, дурак. Пусть говорит. Так будет лучше для всех. Неужели ты не понимаешь? Отец Леонтий уже мертв, а нам еще жить да жить.

Тем временем предводитель изливался соловьем:

— Спасены вы от великой опасности, но говорю вам, покайтесь во всех грехах своих, отриньте пороки и соблазны, ибо медленно затягивается прореха в Завесе, и любое прегрешение может заставить Тьму вернуться, в силах еще больших. Возблагодарим же Спасителя, покаравшего волей своей жестокого грешника. Помолимся, братие!

Зубы Матфея крепко сжались, и над улицей раздался громкий вопль Касмы.

— Опомнитесь, люди!

Голос парня от волнения задрожал.

— Как вы можете это слушать? Какой отец Леонтий малефик? Он, именно он верой и силой своей уничтожил этих тварей! Вы должны благодарить его за спасение, воздать ему хвалу, тяжело скорбеть об его кончине, молиться за душу его, а вместо этого вы обвиняете его во всех грехах тяжких.

— Но Матфи.

Рыжий Дерни повернулся к нему.

— Мы все видели странные действа, совершенные им. Именно после них полезли эти ужасные монстры. Мы неистово молились о спасении, пока за стенами церкви раздавался их ужасный рык. И услышаны были наши молитвы! Когда мы вышли наружу, звери исчезли!

— Безумцы! Он просто проводил зондирование! Все его манипуляции были направлены на обнаружение и ликвидацию материлизовавшихся кракунов.

Термины сами собой возникали у него в мозгу.

— Что за слова он кричит. Неужель творит он волшбу мерзкую?

— Да полно, не подсобник ли он малефика?

— Точно, вспомните, как много он проводил в этом мерзком кубле!

Матфей потрясенно смотрел на перекошенные лица.

— Вы что, свихнулись? Обвиняете самого святого из нас в малефестике, теперь бросаетесь на меня. Кто вы сами такие? Грехи так и сочатся из вас.

Но тут подал голос инквизитор:

— Эй, малыш, ты смеешь сомневаться в сделанных нами заключениях? ты считаешь, что мы ошиблись, выявляя малефика? Ты хочешь сказать, что Святая Инквизиция может заблуждаться?

Голос старика звенел цепями, он трещал переломанными костями, шипел прижигаемой раскаленным железом плотью.

— Даже самый умный порою творит глупости. Не смеешь ты облыжно обвинять Отца Леонтия во всех грехах! Да ты на себя посмотри! Позабыл ты что ли, что чревоугодие — один из грехов смертных? И вы все верите ему? Проклятье на вас, несчастные глупцы!