Эвиал

Теперь, однако, Трубадур присмирел.

— Иа, — тихонько позвал он из темноты.

— Не бойся, приятель, — погладил его по длинным ушам юноша. — Получишь свой пучок морковки, когда сделаем дело. Даже больше, — Папус взглянул на свои пальцы. — Тебя от неё ещё тошнить будет. Обещаю.

Учитель и ученик не стали брать с собой ничего, кроме посоха и меча. На тёмных улицах, как и предполагал перед самым выходом из таверны Азраил, никого не было. Только встречались изредка отдельные представители некоего небезызвестного религиозного учреждения. Это такие в серых рясах. У некоторых ещё имелось форменное изображение карающей десницы на груди. Весь Эвиал решал проблемы силой, так чего ж выделяться-то!? Вот и они туда же.

Однако, такие несущественные препятствия не могли помешать двум рисковым некромантам в их поисках. «В поисках приключений на свою голову», — сказал бы в другой раз Азраил. «Ага, на нижнюю голову», — добавил бы Папус.

Кладбище показалось впереди как-то вдруг. Не то чтобы неожиданно — они-то ведь ожидали его увидеть — но всё равно резко. Аккуратная оградка, традиционное изображение символа Спасителя. Азраил насмешливо глянул на перечёркнутую стрелу и, вжав голову в плечи, сказал:

— Боюсь, боюсь, — усмехнувшись, он глянул на ученика. Тот как всегда не был настроен шутить, даже на злобу дня, когда дело касалось упокоения погостов. — Мы, ужасные чёрные маги, пришли нарушить покой традиций Церкви. Трепещите, покойники, с нами сам осёл Трубадур. Эй, дружище, — Азраил нагнулся к ушам ослика и прошептал: — Что-нибудь чуешь?

— Иа, — почти также шёпотом отозвался ослик и стал потихоньку пятиться от оградки, прядя ушами. — Иа!

— Значит, я был прав. — Покачал головой учитель. — Неупокоенность затронула и это кладбище. Она уже везде.

— А как насчёт способа упокоения, которым пользуются инквизиторы? — спросил Папус. — Как мы узнаем?

— Очень просто. — Азраил вскинул посох и воткнул его в землю перед собой. — Никакой магии мы не выпустим наружу сами, — он закрыл глаза, — а только соберём немного из воздуха остатков чужой волшбы. — Навершие его посоха чуть засветилось молочно-белым светом, превратив лицо учителя в подобие маски смерти. Сходство было просто поразительным, сказал бы Папус, будь он художником. Но, он был воином-некромантом, и аллегорические картины бытия мало занимали его воображение. Он достаточно видел проявлений смерти в своей короткой жизни, чтобы не задумываться о том, какое лицо у той, что их несёт. Сейчас юноша просто наблюдал за тем, как искорки инквизиторской магии стали вихрем собираться к навершию посоха милорда Азраила. Как доверчивые насекомые они слетались на пламя свечи у окна, безвольно стучась о стекло. Но здесь всё было иначе — посох принимал их, всасывал их жадно, подобно цветку, изголодавшемуся по влаге. От бугорков могил, из-под надгробий поднимались эти светлячки и устремлялись, повинуясь зову одного из повелителей энергии мёртвых.

— Всё, Папус, — выдохнул Азраил, как только последняя искорка растворилась в молочно-белом сиянии навершия его посоха. — Уходим.

— Стоять! — скомандовал громкий голос из-за спины.

Оба обернулись. Там стоял высокий человек в серой рясе. Померкший было свет посоха Азраила вспыхнул с новой силой, являя озадаченным взорам некромантов лицо отца Конрада. Его огромные кулачищи потирали друг друга.

— Что, позвольте поинтересоваться, вы здесь делаете, судари некроманты? — вполне вежливо произнёс он.

— Да так, — пожал плечами Азраил. — Гуляем. Точнее вот, — он вывел вперёд ослика, — скотину выгуливаем.

— Понятно, — наигранно протянул отец Конрад. — А посох вам зачем?

— Для обороны, отец Конрад, — учитель был сама невинность. Ему, пожалуй, стоило время от времени подрабатывать бродячим артистом. Неплохо бы смотрелся в роли заблудшей овечки. — А Вы что подумали?

— Подумал, что вы тут волшбу творите. — Произнесено было это уже на полном серьёзе. — Ведь вас, кажется, предупреждали, что вы нам тут без надобности?

— Да, я помню.

— Тогда чего же вы ждёте, судари некроманты? Полагаю, скотинка ваша уже порядком нагулялась. Ей в постельку не пора ль? — с этими словами он наклонился к ослику потрепать того за уши, но зрря-а: — А-ах, скотина, дря-ань, выродок безродный!!! — Ослик, не долго думая, укусил отца Конрада за пальцы, найдя, видимо, таким образом способ выплеснуть обиду за отобранный у него обед. Однако отцу Конраду было, похоже, наплевать на то, какие там разногласия творились в стане некромантов по поводу режима питания. Он просто указал на всю троицу одним из уцелевших пальцев и коротко приказал: — Взять! Скотина одержима, её сжечь! Этих двоих — под арест.

Из близлежащих кустов мигом выбежала толпа экзекуторов с копьями, мечами и прочей атрибутикой. Папус понял, что пришла его очередь вести переговоры, а учителю — стоять и смотреть, «сохраняя терпение». Папус выхватил из-под плаща свой меч и первым же ударом по широкой дуге снёс наконечники копий, которыми экзекуторы пытались прижать их с учителем к ограде. Побросав ставшие ненужными древка, первые ряды уступили место вторым. Те кинулись на некромантов с не меньшим задором. Юный малефик же ответил им в том же духе — он бросился в сторону нападавших, завертелся волчком, отбивая клинки. Особого вреда он причинять и не собирался. Так, отпугнуть. Он наносил удары плашмя. Несколько экзекуторов упали, судорожно корчась на земле, прикрывая лица руками.

Сквозь перезвон металла Папус сумел расслышать голос учителя:

— Папус, не-ет! Прошу тебя, остановись!!!

Но его накрыла новая волна воплей подступавших церковников. Послышались отдельные крики, долетевшие со стороны. Кажется, кому-то взбрело в горячую голову схватить Трубадура. Определённо — лучше бы он сошёлся с Папусом. Осёл ведь не знает пощады. На то он и осёл.

Папус продолжал кружиться, отражая удары. Он всё ещё надеялся, что экзекуторы опомнятся и прекратят свои попытки схватить их. Но вот случилось то, чего следовало ожидать в подобной ситуации. Паупс поскользнулся, причём не в луже крови противников, как это часто случается с попавшими в окружение стойкими бойцами, героями рыцарских романов. Нет, он поскользнулся на кучке опавшей листвы — земля под ней не успела просохнуть после прошедшего на днях дождя и сохранила свою коварную способность лишать человека равновесия. «Будь проклята осень с её дождями и грязью», — успел подумать Папус, пока его не ударили по голове чем-то тупым, таким же, как и голова владельца этого тупого предмета. Ведь все знают, что бить надо промеж лопаток! Разум мгновенно погрузился во тьму.

Вернулось сознание к Папусу, по его приблизительным оценкам, часа через два и застал хозяина лежащим на куче соломы в сыром подвале.

— У-уфф, — было первое слово пробуждение молодого некроманта. — Г-ххде мы? — проскрипел он пересохшим горлом — оно как мельничные жернова готово было перемолоть всякое новое слово, собравшееся проскочить мимо них во внешний мир.

— Очнулся, — это был учитель. Азраил поднёс к губам Папуса глиняную миску с водой. Юноша жадно припал к ней, смачивая свои «жернова». — Мы «в гостях» у отца Конрада.

— А это, — Папус оглядел заплесневелые бревенчатые стены подвала, — его лучшая комната?

— По заслуге и награда, — вздохнул милорд Азраил. — Если б ты не принялся там, на погосте, размахивать своей железкой, мы бы, может, смогли рассчитывать на более достойный приём.

— Как же. Что они собираются с нами делать?

— Пока не знаю. Но они забрали Трубадура.

— Что?! Он-то здесь при чём?

— Ха! Ещё как при чём. Весь в хозяина, в тебя то есть. Половину экзекуторов без рук оставил. А треть сохранивших конечности вряд ли сможет теперь приласкать ими своих детишек.

— Это как?

— Ну, руками ведь ребёнка девке не заделаешь. А больше-то им и не чем, ха-ха-ха!!! — учителя вдруг согнуло пополам в приступе полубезумного смеха. То ли от гордости за последний подвиг отважного ослика, то ли просто обстановка брала своё. Когда же смех его прекратился, он мрачно заявил: — Трубадура собираются казнить как одержимое животное. А в качестве милости Спасителя как к заблудшей, невинной твари его «просто»… сожгут. Казнят, так сказать, без крови.