Страница 98 из 210
созиданию. Поэтому, расследование влияний на такого рода ум скорее всего следовало бы понимать как раскрытие того контекста умственной жизни и духовных содержаний, в котором он начал сознавать свои творческие силы и из которого мы должны не столько его объяснять, сколько стремиться его уразуметь, как член или как часть, - хотя бы большую и главнейшую, - в объемлющем целом9.
На развитие Гумбольдта, по общему характеру его эпохи и по условиям его жизни, быть может, литературные источники оказывали меньше влияния, чем личное общение с лучшими умами времени, и, следовательно, чем та общая духовная атмосфера, которая создавалась в результате такого общения. Поэтому, для биографа Гумбольдта, который хотел бы установить его личное развитие, или для фактического историка, который хотел бы поставить Гумбольдта в его среду, как звено в цепи причин и следствий, пришлось бы, в интересах социологического объяснения, обратиться к исследованию как духовных причин, так и материальных условий взрастившей его эпохи. Собственные произведения Гумбольдта для такого исследования были бы скорее источником вопросов, чем материалом для ответа. Исследователь здесь всегда будет находиться в затруднительном и колебательном состоянии, отнести ли к оригинальному творчеству или к заимствованию, например, новое применение уже готового термина, модификации его и т.п. В другом положении находится тот, кто ищет только уразумения смысла высказанных Гумбольдтом идей и диалектического истолкования их, сперва в общем идейном контексте его времени (включающем в себя, само собою разумеется, как составную часть и всю предшествующую идейную историю), а затем и последующего времени, вплоть до определения места его идей в современном научно-философском мышлении. Для такого исследователя обращение к биографическим фактам, иногда интересное в смысле проверки, себя ли или фактов биографии, по существу - излишне, и даже вредно, -вредно по одному тому уже, что излишне, а кроме того потому, что оно может повлечь за собою неправильные сопоставления и противопоставления. Для такого исследователя единственный надежный источник — собственные произведения автора, через них он решает свои вопросы, в них находит ответы на вопросы смысла. Указанные выше сомнения и колебания не стоят на его пути, так как они касаются вопросов для него иррелевантных. Для него существенны не генезис идей и не место их в связи причин и следствий, а смысл их, место их в логической системе идей и их диалектическая филиация. Выводы интерпретации здесь могут и должны идти дальше того, что explicite заявле-
' Такова была одна из задач книги Р. Гайма «Вильгельм фон Гумбольдт» (1856, рус. "ср. 1898), теперь устаревшей, но для своего времени весьма инструктивной.
но самим автором, они могут даже вступать в видимое противоречие с открытыми заявлениями автора, но их оценка и критика может и должна иметь в виду только одно: признание внутренней плодоносности или пустоты самих идей и чисто логическую возможность интерпре-тативных выводов.
При изучении идей Гумбольдта в области философии языка, - как и связанных для Гумбольдта с нею областей исторического познания и эстетических воззрений, - чаше всего приходят на ум имена Герде-ра и Канта10. Проблемы языка, которые Гердер ставил и решал по одному вдохновенью и чутью, Гумбольдт переводит на почву более строгого научного и философского анализа обширного фактического материала, каким Гердер и отдаленно не располагал. Важнейшие проблемы, которые Гумбольдт унаследовал от Гердера, суть проблемы происхождения и генеалогии языка, сравнительного изучения языков и классификации их, наконец, роли языка в общем развитии духа. Но ни неопределенной философской инструментовки Гердера, ни его туманных способов разрешения этих вопросов Гумбольдт не принял. Он пользуется преимущественно философской и психологической терминологией Канта, которую он вводит в свои работы не как готовые схемы распределения и обработки материала, - как то делали современные ему педантические кантианцы-лингвисты, - а скорее как эвристический прием, как вспомогательный опорный пункт, дающий ему возможность более или менее точно фиксированным термином запечатлеть собственную мысль. Отсюда - неизбежная модификация термина, способная поставить в тупик ортодоксального кантианца. Такова была вообще эпоха непосредственно после Канта: с одной стороны, кантианство разных Якобов, Шмидов, Снеллей, Кизеветтеров, и подобных, старавшихся сделать из учения Канта схоластику наподобие той, какая была сделана вольфианцами из учения Лейбница и Вольфа, и, с другой стороны, свежее творческое движение, схватывавшее только дух Канта и оживотворявшее его новым идейным содержанием, нередко вопреки букве самого Канта и в особенности ограниченных кантианцев, движение, жизненные права которого против самого Канта защищал уже Фихте. Гумбольдт умеренно пользовался терминологией Канта, а вне этого принимал критицизм и идеализм только в смысле второго из указанных толкований, т.е. только в смысле общего идейного направления. Кантианство жило для него не в словах Канта, а в эстетически-поэтическом преломлении их в сознании
10 Точнее других отношение Гумбольдта к предшественникам устанавливает Лотт (А. F. Pdtt) в своем «Введении» к сочинению Гумбольдта «Ueber die fcrschiedenheiL.-1876. В. II; в частности о Гердере см.: S. CXLIX, cf S. CLX1, о Канте - особенно S. CCXV ff. (о лингвистах-кантианцах в строгом смысле cf. S. CCII flf.).
Щиллера, Гёте, романтиков, Шеллинга". Чтобы правильно понять и оценить философские основания теорий Гумбольдта, нужно не выискивать в них кантианские элементы, а просто поставить его в ряд с такими современниками, как Фихте, братья Шлегели, Шиллер, Гёте, Шлейермахер, Шеллинг, Гегель. Может быть, меньше всего Гумбольдт был последователем Гегеля, но по смелости замысла, по широте захвата мысли, по глубине проникновения он должен быть поставлен рядом именно с Гегелем. Порою прямо кажется, что философия языка Гумбольдта призвана завершить собою систему философии Гегеля. Но воспринятая в тоне, заданном Гумбольдтом, его философия языка должна была бы быть не простым дополнением к философии истории, права, религии, искусства, а должна была бы сделаться центральною проблемою философии духа, реализующего в языке все другие конкретные проблемы философии. Уже Гердер указал основание для этого, Гумбольдт его углубил и укрепил.
Гердер, характеризуя работы Монбоддо и Гарриса, как первую попытку найти основания для сравнения языков различных народов на различных ступенях культуры, высказал предположение о возможности такой философии разума, которая будет воссоздана из собственного дела разума - из различных языков земного шара. Гумбольдт углубляет эту мысль соображением, к которому он часто возвращается в своих изысканиях по философии языка и которого смысл сводится к тому, что язык есть такая форма воплощения духа и идеи, без существования которой для нас не было бы ни духа, ни идеи. В одной из своих работ, которые следует отнести к философии истории (Ueber die Aufgabe des Geschichtschreibers, 1822), Гумбольдт, отметив, что во всякой человеческой индивидуальности можно видеть форму воплощения идеи точно так же, как и во всякой народности, подчеркивает существование еще особых «идеальных форм» (idealische Formen). Сущность их состоит в том, что они являются более первоначальными и более самостоятельными, чем какие-либо другие формы, индивидуальные или народные, воплощения духа. Как более независимые основания других форм, они обладают настолько могущественным и определяющим значением, что более оказывают влияние своей самостоятельностью, чем испытывают какое-либо влияние на себе. Таковы именно языки, - ибо всякий язык обнаруживает себя как «своеобразная форма порождения (Erzeugung) и сообщения (Mitteilung) идей». И истинно гегелевская идея фатальной необходимости материально
" Ср.: Гайм Р. Вильгельм фон Гумбольдт. Описание его жизни и характеристика / Пер. с нем. М., 1898. С. 127-133 (по поводу эстетических воззрений Гумбольдта), спец. о Кан-тс чэ.: С. 368 и сл. Ср. также: SpnmgerEd. Wilhelm von Humboldt und die Humanitatsidee. Brl. 1909. S. 318 ff. (167 ff. - Гердер, как ученик Винкельмана и Шефтсбери).