Страница 42 из 210
как философия искусства непосредственно за «системою» искусствознания выпускает книгу по философии культуры6, где искусства трактуются как одно из частных выражении того, что проявляется и в других сторонах современной духовной и материальной жизни (образование, наука, право, нравственное сознание, философия, государственная и хозяйственная жизнь и тд.). На ту же судьбу искусствознание было бы обречено, если бы оно пошло, хотя бы и эмпирическим методом, в контексте общеэмпирического изучения культуры - психологического, исторического или иного какого, где конечная задача — общее объяснение (причинное). В интересах этого общего искусство всегда останется частностью, признаком или выражением7 и т.д. Искусствознание не уклоняется от своего прямого назначения там, где остается верным требованию Фидлера: «Не средства истории и не средства психологии делают искусствознание, как такое, точным, а познание необходимости связи в стиле», ибо, как говорит тот же Фидлер: «Искусство не может быть найдено ни на каком ином пути, кроме его собственного»8.
II
Итак, несмотря на достаточно ясно формулированные задачи искусствознания и на ясно указанный метод его, немецкое искусствознание само колеблется между ним и более привычными и испытанными путями. А с другой стороны, несмотря на достаточную продуктивность и достаточное количество сил, — Конгресс был настоящим смотром их, — искусствознанию в Германии приходится еще бороться за свое бытие. Во Франции и Англии дело обстоит, сколько можно судить, еще менее утешительно: недостаточность иконографического метода и беспринципность археологии, по-видимому, сознаны, но будущее наук об искусстве там не ясно9. А уход в специальные исследования может утешать ученую гордость, но пока не ясны горизонты науки, — этими же исследованиями загроможденные, — все это остается материалом, накопляемым про запас.
Uiiz Ε. Crundlegung der allgemeinen Kunstwissenschaft. В. I. S. 32, cf. 39-43. " Uiiz E. Die Kultur der Gegcnwart. Stuttgart, 1921.
Я считаю, что опасности этого уклона преодолены в работах Бургера, Воррингера, Дворжака, Щыговского; БернгеЙмер - психологический привесок к этому. Сюда же следует отнести и Вальцеля, невзирая на его самозащиту (Ор. cit. S. 15), но, между прочим, имея в виду тут же им и признаваемую зависимость от Дильтея и Вёлъфлина. ь Ko
' В американском «The philosophical Review» (1925, July) напечатана очень интересная и содержательная статья, автор которой пробует установить собственный предмет искусствознания: Wind Ε. Theory of Art versus Aestheiics.
Иная ситуация сложилась у нас. Наша археологическая история искусства особой силы в своем развитии не приобрела, и по условиям своего научного положения не могла приобрести. Достаточно напомнить, что по уставу 1884 г., «история искусства» была только вспомогательным предметом на классическом отделении историко-филологического факультета. Не имея собственных традиций, наша наука -(это относится не только к искусствоведению), - легко поддавалась всякому влиянию западной науки и охотно шла навстречу новым ее открытиям и течениям. Современное нам поколение искусствоведов (с 1906-1907 гт.) находило в университетах науку об искусстве на более видном месте, чем то было до того, и оно состоит уже в большей, во всяком случае, в наиболее энергичной, своей части из представителей нового искусствоведения, а не археологической истории искусства. Правда, их работа еще не настолько материализована, чтобы быть для всех убедительной, но всем известно, что виною тому не недостаток доброй воли и усердия наших ученых10. Но нельзя также перекладывать все на внешние для науки обстоятельства. Верно, что война отозвала многих из западных мастерских науки, но в этом можно найти и хорошую сторону. Когда наши молодые ученые ездили в прежнее время на Запад «завершать» свою ученую школу, они слишком часто забывали, что там - только школа, а жизнь - здесь, и для своих самостоятельных работ они нередко выбирали темы и задачи, далекие от наших собственных, и ученых и культурно-исторических потребностей. Считалось, что решение какой-нибудь второстепенной научной задачи, выдвинувшейся в немецкой науке, удовлетворяло и наши культурные нужды. Как будто не хотели признать, что работа даже над первоклассным мастером требовала своего оправдания - или как методологический образец, или как тема, связанная материально с нашею культурою. Никого бы не удивило, если бы у нас появилось, без попыток даже оправдания, специальное исследование о любом второстепенном или третьестепенном мастере, оригиналы которого никогда даже не видели ни читатели, ни ученики, ни коллеги ученого исследователя. Но когда мы оказались «отрезанными» от Запада, побудило ли это нашу науку обратиться к организации работы в сфере собственной нашей культуры? Лишь отчасти. А между тем революция сделала все, чтобы направить ученое внимание именно в эту сторону. Немало памятников гибло, а в то же время многое из того, что при старом, будто бы национальном, режиме было не всегда доступно и ученым, было в подлинном смысле национализовано и сделалось истинным народным достоянием и, в первую очередь, достоянием ученых. Открытие
10 Книга Б.Р. Виппера оказалась ласточкою, которая весны не сделала. См.: Виппер Б Ρ Проблема и развитие натюрморта. Казань. 1922.
прежде замкнутых частных и фамильных собраний, беспримерное пополнение старых общественных и государственных музеев, неоценимые реставрационные открытия, работы над восстановлением архитектурных памятников, — все это остается материалом и побуждает к теоретической над ним работе. Разумеется, национальное самолюбие — не причина для науки брать только свое и отказываться от чужого, но ведь также и национальное самоуничижение — не причина для науки предпочитать чужое. Но действительная причина для науки - осуществлять свой метод, лежащий вне всяких разграничений места и народа, на всяком материале, - а какой же материал к нам ближе нашего собственного? И какое бы великое и мировое открытие ни сделал ученый, он заговорит, прежде всего, на языке и словами, понятными его ближайшим слушателям. И, конечно, это в интересах самой науки: и необходимое в ней распределение труда, и необходимое для нее участие в ней всех народов. Но это и в интересах государственности: если экономическая и политическая ситуация заставляют нас провозгласить лозунг самостоятельной промышленности, то тем самым уже она энергично толкает нас в сторону изучения, на первом плане, собственных естественных богатств, но не в меньшей мере, надо думать, и культурных. Надо, поэтому, прежде всего, чтобы само наше общественно-культурное мнение признало ученую работу над собственным материалом не только важною и полезною, но и насущно-необходимою, - больше того, надо, чтобы само общество потребовало этой работы от своих учеАых. Мы уже принялись за усиленное изучение своих естественных производительных сил, своих народностей, своих краеведческих особенностей, - но велико ли участие искусствознания в наших этнографических, например, экспедициях или в том же краеведческом движении?
Есть другое преимущество в положении искусствознания у нас, которому мы также должного организационно-научного применения не нашли. «Искусствознание», как оно возникло в Германии, есть прямое продолжение «истории искусства», как истории одних изобразительных искусств; расширение его до общей или синтетической науки об искусствах находится там по-прежнему в руках философов или философствующих искусствоведов, остающихся, однако, узкими специалистами в изучении тех же изобразительных искусств или одного из других (мусических) искусств. По-видимому, именно вторжение в изучение искусства, с одной стороны, философов, а с другой, представителей новых искусствоведении: театроведения, музыковедения, и пугает старых представителей;университетской науки. Мы же, может быть, и более «склонны» к обобщающим синтезам, и препятствий у нас к тому, - в виде «традиций», - меньше. Во всяком случае, как бы это