Страница 125 из 210
В связи с этим и понятие «чувств», — артикуляции и языка, -претерпевает радикальную модификацию. Это уже ни в каком виде не факторы языка; субъект, обнаруживающий в них свою деятельность, вообще исчезает из поля зрения. Язык, оставаясь социальною вещью, правда, толкуется динамически, как ενέργεια, но в совершенно специфическом смысле, главный признак которого — в том, что ενέργεια, будучи его объективною сущностью, есть и его имманентная и единая константа. Необходимое единство этой двухсторонней, но нерасчленимой, «энергии» Гумбольдт видит, и он всячески обращает на него внимание. Он относит артикуляционное чувство к «интеллектуальной области»126, ибо оно направляется на определенное значение. А с дру-
,JA Humboldt W. ν. Ueber die dcs menschlichen Sprachbaues... § 10. S. 96-
гой стороны, чувство языка есть, как мы видели, «инстинктообразное предчувствие» «всей системы» звукового материала и звуковых форм, и даже прямо на него направляется, выбирая, терпя или предпочитая тот или иной звук. И, наконец, говоря об образовании понятий127 по законам внутренней формы, Гумбольдт подчеркивает, что это образование как бы (gleichsam) предшествует артикуляционному чувству128, но, в действительности, такое «разделение имеет место только для расчленения языка (Sprachzergliederung), и не может рассматриваться как нечто существующее в природе».
Таким образом, при установке на конкретный язык сама эта терминология должна быть признана неудачною, перенесение ее из сферы иного научного предмета ощущается непосредственно, и притом как препятствие, для устранения которого нужны особые оговорки и напоминания. В конце концов, ясно видно, что Гумбольдт сам употребляет термин «чувство языка» в более узком смысле, когда оно противополагается артикуляционному чувству, как чувство внутренней формы, составляющее как бы один из видов языкового сознания, руководящего употреблением внешних форм, и в смысле более широком, объемлющем артикуляционное чувство, когда последнее как бы включается в логический закон слова-понятия и вместе с ним входит в единый акт единого языкового сознания, как «синтеза синтезов» (выше, стр. 363). По-видимому, безопаснее здесь было бы и говорить просто о едином языковом сознании, направленном на такое же всеобщее единство своего конкретного предмета - языка как такого, в его собственной внутренней самозаконности смыслового движения. Таким образом, обозначается, в принципиальной установке, сфера языка, составляющего, как ενέργεια, предмет теоретической лингвистики. Языковое сознание, как область конечного языкового синтеза формирующих форм, конкретно. В своей целостности оно есть член более объемлющего целого - объективного культурного сознания, связывающего словй единством смыслового содержания со всеми другими культурными осуществлениями того же содержания. В отличие, следовательно, от психологического субъектного единства, это не есть единство и система механического или органического природного процесса. То, что отличает их, коренится в их онтических предметных особенностях. С этой стороны, природа и язык - разные вещи, имеющие разную историю124. Язык, как социальная вещь, сознается, прежде все-
Шет. § 11. S. 109. ^ Ср. также: Ibidem. S. 104.
14 Можно сказать, что и субъект, как социальная вещь, должен найти свое место в эмпирической истории языка, и, следовательно, должен стать одною из проблем принципиального основания, как истории, так и психологии. Это - несомненно, и к это-%,У вопросу мы еще вернемся.
го, в своих сигнификативных, а не каузальных, качествах. Как средство, как орудие, язык имеет свою техническую историю, и через это входит в новый контекст истории и техники других сигнификативных вещей и в то же время орудий, потому что такому же техническому развитию подлежит и искусство, и экономика, и любой социальный орган. Но ясно, что изучение самой истории этой оставалось бы слепым без теоретического основания, имеющего свое строгое принципиальное оправдание.
Возможность изучения языка, как предмета, в его культурно-смысловом развитии, в его материальной диалектике, и коррелятивно в его социально-технической истории, дает основание выделить в особую проблему также законы, формы, приемы, правила самой техники. В порядке эмпирическом это - ориентированные на историю вопросы уточняющейся эвристики, сменяющихся канонов, накопляющихся привычек, принятых правил с принятыми же исключениями и т.п., -словом, вопросы пользования тем орудием, которое называется словом и языком, вопросы грамматики, синтаксиса, стилистики и других формальных техник. Конечно, и они должны иметь свою принципиальную основу. И опять, эта основа - не в деятельности, способностях и функциях субъекта, а в самом предмете и его содержании. Субъект так же мало способен выткать из себя какую-либо систему форм, по которым разольется текущее вне его, мимо его и над ним, смысловое содержание, как мало способно это последнее предоставить в распоряжение субъекта несуществующие в содержании формы. Объективное языковое сознание есть сознание, содержание которого изначально оформлено и непрерывно меняется не только сообразно формам, но и в самих своих формах. «Образование понятий», словесно-логических форм, есть спонтанный процесс самого смысла в его движении, а не деятельность или продукт деятельности психологического субъекта. Законы этого образования, формы этого формообразования, суть логические основы всякой языковой техники, и сколько бы субъект ни трудился над «употреблением» звуков для целей сообщения, он сам существует, только подчиняясь объективным формам и законам этого употребления. А потому и в соответствующем изучении этих законов он — не проблема, и тем более не решение какой-либо проблемы, — он остается в стороне, как проблема чужой научной области, психологии. Но с его устранением из сферы языковой предметности теряет смысл и последнее, им для себя создаваемое, проти-вопостановление звуковой формы и «употребления», как образования понятия по алгоритму внутренней формы. «Употребление» и есть употребление звуковой формы слова; его законы суть внутренние формы того же слова. Внутренние формы, как мы видели, суть отношения, в
которых термины — внешние звуковые формы и предметно оформленное смысловое содержание. Корреляция знака и смысла есть живое и текучее изменение, но оно есть отношение, подчиненное своему диалектическому закону, или, вернее, оно есть его постоянное проявление и осуществление. Языковое сознание в самой последней основе своей и есть словесно-логическое сознание закономерности жизни и развития языка в целом. Логика, учение о логосе, слове-понятии, здесь -последняя инстанция со стороны словесных форм. Дальнейшее движение сознания может идти только в направлении понимающего раскрытия самого содержания форм, подчиненных безотносительным высшим формам, и его реальной, а не только формальной диалектики. Каждый акт и каждая форма образования слово-понятий подчиняются не только имманентным законам словесно-логического целого, но и разумным законам реализуемого через них культурного смысла. Это есть не только отбирающее творчество форм, но, вместе, это есть также подлинное творчество самого живого слова, как репрезентанта культуры. Сознание внутренних формообразующих сил слова, как источника и возможности всякого сообщения и понимания, есть, вместе, и применение их к осуществлению культурного общения. Таким образом достигается последнее конкретное объединение языкового предмета — в его смысловой ενέργεια и в его бытийном социально-историческом становлении, έργον, в его качестве условия и в его качестве средства общения, наконец, в его способности репрезентации всей культуры, объединение, заключающееся в том, что само это становящееся в культуре бытие находит свое разумное оправдание в осуществлении разумного смысла по формам разума же. Здесь - принципиальный источник всех реальных принципов.
Такое заключение ко многому обязывает. И прежде всего оно обязывает к радикальной реформе логики. Логика должна быть логикою и методологией живой словесной диалектики, как она осуществляется в конкретной научной культуре. Слово-понятие - не схема и не концепты, а формы смысла, их образование - свободно-творческое в выборе средств оформления, руководящими целями которого лишь предуказываются пути и приемы. Предикативное применение слов-понятий есть их методологическое самоопределение. Алгоритмы, методы, как формы высказываемых положений, суть подлинно диалектические формы, развивающиеся по своим целям, как словесно-логическим идеям («мышление» естественно-научное, историческое и т.д.), в своей системе подчиненным одной верховной идее - идее науки. Принципиальное оправдание методов осуществления этой верховной идеи — в алгоритмах (логической) экспликабильной возможности, модальные применения которой для логики - предельный вопрос (интерпретации). Но и они