Страница 14 из 54
ЛОКСЛИ-ХОЛЛ
Здесь останусь я, покуда разгорается восток. Вы ступайте; нужен буду — громко протрубите в рог. Всё как встарь: кричат бекасы; темный берег пуст и гол; Стылый блик дрожит над морем, озаряя Локсли-холл. Локсли-холл стоит на страже у черты песков и вод, Где у низких дюн вскипает и бурлит водоворот. Сколько раз ночной порою я из башенных окон Наблюдал, как к горизонту опускался Орион. Сколько раз в ночи следил я, как в тенетах серебра Светляки Плеяд мерцают от заката до утра. Здесь вдоль отмелей бродил я, юн и воодушевлен, Тешась сказками науки, прозревая ход Времен: Позади меня дремали утомленные века; Я пленялся настоящим, нерастраченным пока, И, пытливо-дерзновенный взор в грядущее вперив, Созерцал Виденье мира и без счета дивных див. По Весне убором алым щеголяет королек; По Весне зазнайка-чибис обновляет хохолок; По Весне кичится голубь блеском радужной каймы, По Весне к любовной грезе чутки юные умы. Вижу: Эми погрустнела, ясный свет в лице погас; Всюду следовал за мною взгляд ее молящих глаз. Я сказал: «Кузина Эми, все открой мне, не тая! Верь, кузина, лишь тобою и живу, и мыслю я». Щеки залились румянцем, от смущения горя — Так над северной равниной рдеет алая заря. Бурно грудь ее вздымалась; подняла глаза она — Мнилось, то душа сияет, в глубине отражена: «Я таила, что на сердце — чувствам потакать грешно… Ах, кузен, ты вправду любишь? Я люблю тебя давно». Так Любовь, отмерив Время, счет мгновений повела: Как песок, текли минуты в колбах тонкого стекла. Так Любовь на арфе Жизни задавала лейтмотив: Я душою растворялся в песне, к небу воспарив. Сколько раз мы на рассвете слушали напев волны, И смущенный шепот Эми вторил музыке Весны. Сколько раз мы на закате провожали корабли, И уста, соприкасаясь, душу ко душе влекли. О неверная кузина! Ты утрачена навек! О унылый, блеклый вереск! О бесплодный, голый брег! Лживей взбалмошных фантазий, лживей вымыслов льстеца, — Жалкая марионетка, мягкий воск в руках отца! Как могла ты примириться — ты, кем был я так любим! — С подлым сердцем, с пошлым чувством — верно, не чета моим! Что ж, свыкайся! опускаясь до мужлана день за днем, Ты впитаешь и усвоишь низость, явленную в нем. Ведь жена подобна мужу: хам, с тобой соединясь, Все, что есть в тебе святого, осквернит и втопчет в грязь. Ты в глазах его, — как только схлынет страсти новизна, — Будешь чуть дороже гончей, чуть ценнее скакуна. Вот он смотрит осовело — не сочти, что во хмелю! Долг зовет: ступай к супругу, поцелуй, скажи «люблю!». Или муж твой притомился? Иль мозги перенапряг? Ублажи милорда шуткой, выдумай любой пустяк. Он и рад: глубокой мыслью ты его не беспокой! Лучше б загодя тебя я умертвил своей рукой! Лучше бы в могильном склепе, от бесчестия вдали, Мы в объятиях друг друга мир навеки обрели. Будь ты проклят, пошлым светом продиктованный расчет, Будь ты проклято, тщеславье, лицемерия оплот! Будь ты проклят, светский морок, отравляющий сердца! Будь ты проклят, отблеск злата, осиявший лоб глупца! Как смирить негодованье — как простить твою вину? Боже, как тебя любил я — так не любят и жену! Не безумство ли — лелеять то, что дарит горький плод? Вырву с корнем — даже если сердце кровью изойдет! Нет! — пусть мчится год за годом, хоть считай, хоть не считай, — Так грачи летят к гнездовьям, поднимая хриплый грай. Может статься, я утешусь, память надвое разъяв, И смогу забыть дурное и любить в ней кроткий нрав? Помню каждое движенье, помню нежные слова, Помню ту, кого любил я… помню, что она мертва. Что ж, хранить любовь к умершей — в память о любви былой? Нет — она и не любила: страсть не выгорит золой! Утешение? — да к черту! — верно говорил поэт: «Вспоминать былое счастье в скорби — горше муки нет». Так не вспоминай же, сердца лишний раз не бередя В тишине бессонной ночи, под унылый шум дождя. Муж твой спит, охотой грезя, ты глядишь перед собой; По стене мятутся тени; тает отблеск голубой. Что ты видишь в смутном свете? муж — во власти пьяных грез, Ложе брачное остыло, край подушки мокр от слез. «Никогда!» — во тьме раздастся шелест иллюзорных лет, И напев полузабытый тихо зазвучит в ответ. Чей-то взгляд пронзает полночь — соболезнующий взгляд! Полно, засыпай! — былого не дано вернуть назад. Горе облегчит Природа: нежный детский голосок Зазвенит, опустошая чашу скорби и тревог. Детский лепет — приговор мне: с ним соперничать невмочь. Детских пальчиков касанья образ мой изгонят прочь. О, дитя пробудит нежность и к никчемному отцу! Плод его и твой, ребенок — дань двойному образцу. Так и вижу, как под старость, благочинная ханжа, Ты моралью пошлых истин дочку пичкаешь, брюзжа: «Чувствам следовать опасно; обольщая и губя, Страсть сулит лишь стыд и муку…» Презирай сама себя! Сдашься ты или воспрянешь — не моя забота впредь! Я вернусь к делам насущным — полно чахнуть и скорбеть! Но куда же мне податься? Все-то прибрано к рукам! Всюду — запертые двери; злато — ключ ко всем замкам. Всякий рынок — переполнен, толкотня — у всяких врат. Буйное воображенье — вот и все, чем я богат. Может, пасть на поле брани, в чужеземной стороне, Где и звуки, и шеренги тонут в мглистой пелене? Где там! Ныне раны Чести исцеляет звон гиней: А народы только ропщут — чем трусливей, тем злобней. Что ж, терзаться понапрасну? Нет, былое зачеркну! Приглуши, о Мать-Эпоха, сожаления струну! Возврати мне нетерпенье, прежний юношеский пыл: Ведь и я еще недавно ждал, и верил, и любил, Зов манящих обещаний слыша в голосе ветров — Как мальчишка, что впервые покидает отчий кров, И над сумеречным трактом, с каждым часом все ясней, Видит в предрассветном небе отблеск лондонских огней, И душой нетерпеливой устремляется вперед, В город гомона и света, где толпой бурлит народ: Люди — труженики, братья! — сеятели и жнецы, Настоящего владыки и грядущего творцы! Да и сам я, дерзновенный взор в грядущее вперив, Созерцал Виденье мира и без счета дивных див! Караван судов торговых плыл среди небесных круч, Приземлялись с ценным грузом лоцманы багровых туч. Воздух задрожал от гула, пала страшная роса: Бились в вышине армады, сотрясая небеса. Из конца в конец над миром южный ветер пролетал, В клочья рвал знамена наций громовой ревущий шквал. Вот умолкли барабаны; стяги ратные легли Пред Парламентом Народов, Федерацией Земли, Дабы распри усмирились здравым смыслом большинства В мире, где ненарушимы суверенные права. Так мечтал я, торжествуя; но иссяк былой задор: Страсть опустошила сердце, отравила желчью взор: Век расшатан, всяк порядок мнится смрадным гнойником; Движется вперед наука — мешкотно, шажком-шажком. Алчущий народ все ближе: так крадется лев из мглы К старцу, что вздремнул над грудой дотлевающей золы. Знаю, знаю: к общей цели ход столетий устремлён, Мысль и ширится, и крепнет в вечной смене лет и дён. Что мне в том? Ведь я восторгов молодости не вкусил, Пусть в груди моей и ныне бьет источник юных сил! Знаний много — мудрость медлит; я застыл на берегу: Мир полнее постигая, я себя превозмогу. Знаний много — мудрость медлит; горький опыт — тяжкий гнет; К неподвижности покоя путь отчаянья ведет. Чу! друзья зовут! донесся рога звук издалека. Те, что хором порицали влюбчивого дурака! Не довольно ли стенал я, сокрушался и пенял? Стыд и срам — дарить любовью столь никчемный идеал! Слабость — гневаться на слабость! женский пол сквозь жизнь ведом Бессознательным инстинктом, ограниченным умом. Слабый пол мужам не ровня; женской страсти глубина — Что перед вином — водица, что в лучах зари — луна! Здесь сама природа чахнет… О, сияющий Восток — Там, вдали, приют найду я — там, где дней моих исток, Там, под саблями сипаев, пал отец мой как герой, Я же под опекой дяди рос гонимым сиротой. Или, распростясь с привычным, плыть куда глаза глядят — К золотым архипелагам около рассветных врат? Там — лучистые созвездья, там — медовый отсвет лун; С ветки вспархивает птица, скалы оплетает вьюн. Там над волнами не реет гордый европейский флаг; Опахала пальм роняют благовонный полумрак, Клонятся к земле соцветья, золотится сочный плод, Дремлют острова Эдема на груди пурпурных вод. Там, должно быть, жизнь отрадней, нежели в кругу людей — В мире дымных паровозов, пароходов и идей. Там смиряемые страсти вольно распахнут крыла; Мне сынов родит дикарка, плодовита и смугла. Мускулисто и проворно, племя дикое мое Станет обгонять косулю, к солнцу посылать копье, Свистом подзывать колибри, пенный рассекать поток — Им ли слепнуть над никчемным поученьем книжных строк? Эх, глупец, довольно грезить — что за вздорная мечта! Жалкое дитя природы — христианке не чета! Мне — довольствоваться дружбой узколобых дикарей, Алкать скотских удовольствий, жить инстинктами зверей? Рядом с варваркой убогой — усмирю ль былой азарт? Я — истории наследник, я — эпохи авангард! Шар земной да не застынет, на недвижность обречен, Как луна стояла в небе, глядя на Аиалон! Дали манят — поспешим же! В путь, вперед! — звучит рефрен! Мир летит, летит все дальше колеями перемен. Вместе с вихрем мы ворвемся в юный день — трудись, мечтай! Лучше двадцать лет — в Европе, чем на двести лет — Катай. Ласки матери не знал я — Мать-Эпоха, помоги! Вспень моря, разрушь утесы, в тучах молнии зажги! Вижу, вижу: не померкли духа яркие лучи, Бьют, фантазию питая, вдохновения ключи! Будь что будет — до свиданья, до свиданья, Локсли-холл! Пусть обрушатся стропила — я бы бровью не повел! Луг и лог заполоняя, с моря наползает тьма: Ураган раскинул крылья, в сердце у него — грома. Что несет он Локсли-холлу — дождь ли, снег ли, шквал огня? Ветер с ревом мчится к морю — ветер в путь зовет меня!