Страница 14 из 21
Что же до спиртного, то он крайне редко употреблял его в море, да и на суше нечасто переходил отметку Плимсолла, загружая в трюм не больше двух порций джина. И лишь когда ситуация, компания или место требовали значительных доз спиртного, он сознательно позволял себе пить «сколько влезет». И в таких случаях он, как и большинство известных ему моряков, был способен поглотить невероятные количества чего угодно со всеми последствиями, которые это влечет за собой в тех географических точках, где мужья блюдут добродетель своих жен, полицейские поддерживают общественный порядок, а вышибалы ночных клубов следят за тем, чтобы клиенты вели себя как положено и не удирали, не заплатив по счету.
Сегодня вечером об этом и речи не было. Порты, моря и вся его предыдущая жизнь находились слишком далеко от столика, за которым он сидел у входа в пансион на площади Санта Ана, глядя на гуляющих прохожих и разговаривающих в барах людей. Он заказал джин с тоником, чтобы отбить вкус кофе, липкая чашка еще стояла перед ним – по неловкости своей он всегда, размешивая сахар, проливал кофе на блюдечко, – и сидел, откинувшись на спинку стула, засунув руки в карманы тужурки и вытянув ноги под столом. Он устал, но оттягивал минуту, когда придется лечь в постель. Я тебе позвоню, сказала она. Позвоню сегодня вечером или завтра. Дай мне немного подумать. На вечер у Танжер была запланирована встреча, отменить которую она не могла, а потом она должна с кем-то поужинать, так что ему придется подождать. Это она ему сказала в полдень, когда они дошли до перекрестка проспекта Альфонсо XII и Пасео Инфанты Исабель и она распрощалась с ним, не позволив ему проводить себя до дома.
Она резко повернулась к нему и протянула руку, крепкое пожатие которой он хорошо помнил. Кой спросил ее, куда она, черт возьми, собирается ему звонить, ведь в Мадриде у него нет ни жилья, ни телефона и вообще ничего, а багаж его находится в камере хранения на вокзале. И тут он впервые увидел, как Танжер смеется. Это был очень искренний смех, вокруг глаз у нее образовались морщинки, от которых, как ни странно, она очень помолодела и похорошела. Такой славный смех – как у мальчишки, с которым сразу же хочется сойтись поближе, поскольку интуиция подсказывает, что это будет отличный товарищ – и для игр, и для приключений.
Именно так она и смеялась, держа руку Коя в своей, потом, извинившись за неуместную веселость, секунду-другую смотрела на него задумчиво, хотя смех еще не окончательно исчез с ее лица. Затем она назвала пансион на площади Санта Ана, напротив театра Эспаньоль, она там жила два года в бытность студенткой. Там чисто и недорого. Я тебе позвоню, сказала она. Увидимся мы или не увидимся, но я тебе обязательно позвоню, сегодня или завтра. Даю тебе честное слово.
Вот он и сидит здесь, перед пустой чашкой из-под кофе, уже отхлебнув джина с тоником – голубого в баре пансиона не нашлось, – который официантка только что принесла ему. Сидит и ждет. Весь вечер он не двигался с места, тут и поужинал бутербродом с пережаренной телятиной и бутылкой минеральной воды, предупредив, где его найти, если будут звонить. Кроме того, она могла и просто зайти сюда, и из-за этой вероятности он не отводил глаз от дальнего конца площади, чтобы высмотреть ее в ту минуту, когда она спустится сюда по улице Уэрта или по какой-нибудь другой из тех, что сбегают сюда от Пасео-дель-Прадо.
За припаркованными у тротуара автомобилями, между скамейками, стоявшими на площади, что-то бурно обсуждали нищие, пустив по кругу бутылку вина. Весь вечер они просили милостыню, шныряя по террасам уличных кафе, а теперь подводили итоги дня. Их было четверо – трое мужчин и одна женщина, у ног одного из мужчин пристроилась собачонка.
От входа в отель «Виктория» за ними пристально наблюдал жандарм, по виду настоящий Робокоп; он стоял, заложив руки за спину и широко расставив ноги на том самом месте, откуда минуту назад прогнал женщину-попрошайку. После того, как Робокоп исполнил свой долг, она, пробираясь между столиками, подошла к Кою. Дай мне немного денег, приятель, сказала она бесцветным голосом, глядя перед собой невидящими глазами. Дай. А она еще молодая, подумал он, наблюдая за тем, как компания нищих с собачонкой подбивает свою бухгалтерию. Когда Кой давал ей монетку, он заметил, что несмотря на испещренную пятнами кожу, русые с сединой волосы и смотрящие в никуда глаза, она еще сохраняла следы былой красоты – красиво очерченные губы, высокие скулы, осанка, тонкие, исхудавшие руки с длинными грязными ногтями. Суша вредна человеку, подумал он в который раз. Она овладевает человеком и пожирает его, как тот парусник в Старом порту. Он посмотрел на свои собственные руки, лежавшие на коленях, и отметил первые признаки разложения, ту неизбежную проказу, которой нельзя не заразиться в городах, на обманчиво твердой земле, общаясь с другими людьми и дыша сухим, пресным воздухом. Хорошо бы поскорее в море, сказал он про себя. Хорошо бы найти какую-нибудь посудину, которая ушла бы в море со мной на борту, пока еще не поздно. Пока я еще не подхватил тот вирус, который разъедает сердца, лишает их компаса и управления и в конце концов выбрасывает на берег с подветренной стороны на верную гибель.
– Вас к телефону.
Официантка только глаза раскрыла: он тут же вскочил и большими прыжками промчался по коридору, который вел в холл пансиона. Раз. Два. Прежде чем взять трубку, он досчитал до пяти, чтобы выровнялось дыхание. Три, четыре, пять. Я слушаю. На том конце провода была она; вежливо и спокойно она извинилась за столь поздний звонок. Да нет же, ответил он, еще совсем не поздно. Он ждал ее звонка. Перехватил бутерброд на террасе пансиона, а сейчас приступает к джину с тоником. Она еще раз извинилась, он снова повторил, что время совсем не позднее, и на линии установилось молчание. Кой оперся о стойку и принялся рассматривать сложный рисунок вен и сухожилий на своей широкой, короткопалой, сильной – отнюдь не аристократической – руке, ожидая, когда она заговорит. Она лежит на диване, подумал он. Сидит на стуле. Уже забралась в постель. Она одета, нет, раздета, уже в пижаме. Или в ночной сорочке. Она босиком, перед ней открытая книга. Или включенный телевизор. Она лежит на спине. Или на животе. И ее веснушчатая кожа в свете лампы отливает старым золотом.
Тут мне кое-что пришло в голову, сказала она наконец. Мне пришло в голову кое-что, и, может быть, тебя это заинтересует. У меня есть для тебя предложение. И я решила спросить, не придешь ли ты ко мне, да, прямо сейчас.
Однажды, когда Кой плавал третьим помощником, у него произошла встреча с женщиной. Встреча длилась минуты две – ровно столько времени, сколько потребовалось яхте – женщина загорала на ее корме, – чтобы пройти мимо «Отаго», а Кой в те минуты с мостика всматривался в море. Над палубой стоял мерный стук молотков, которыми матросы оббивали ржавчину с корпуса перед тем, как покрасить его суриком. Торговое судно стояло на якоре между Маламокко и мысом Саббиони, по ту сторону Лидо солнце сверкало в Венецианской лагуне, за нею, тремя милями дальше, виднелась колокольня и купола Святого Марка и крыши городских домов, плывущих в отраженном блеске света и песка. Слабый вест, узлов восемь – десять, легкой рябью покрывал море и разворачивал корабли кормой к пляжам, испещренным разноцветными зонтиками и кабинками, этот же бриз привел сюда из прохода Маламокко яхту, элегантная белизна поднятых по штирборту парусов скользила мимо Коя на расстоянии полукабельтова.
Он схватился за бинокль, чтобы получше рассмотреть яхту, он восхищался изысканностью линий обвода деревянного лакированного корпуса, оснасткой и сияющими на солнце металлическими деталями. У руля стоял мужчина, а на самой корме сидела и читала книгу женщина. Кой направил на нее бинокль: ее светлые волосы были собраны на затылке, весь ее облик напоминал тех одетых в белое женщин начала века, которых так легко воображаешь себе в этих местах или на Ривьере. Тех красивых праздных женщин, чьи лица прятались под широкими полями шляп и зонтиков. Сфинксов, чуть опускавших веки, созерцая синеву моря, читая или просто храня молчание. Кой жадно изучал это лицо через двойные цейсовские линзы, разглядывал линию профиля, опущенный подбородок, глаза, сосредоточенно устремленные в книгу, выбившиеся волосы на висках. В прежнее время, подумал он, из-за таких женщин мужчины убивали друг друга, разорялись и ставили на карту свое доброе имя. Ему хотелось увидеть того, кто, возможно, был ее достоин, но, переведя окуляры бинокля на человека у руля, он только и смог разглядеть, что тот стоит, повернувшись к другому борту, и лица его в этом ракурсе не рассмотришь, видны были лишь седые волосы и загорелое тело. Яхта удалялась, и, не желая терять последние мгновения, Кой снова направил бинокль на женщину. Секундой позже она подняла голову, посмотрела прямо в бинокль, на Коя, глядя через линзы и расстояние ему в глаза. Взгляд был не мимолетный, не пристальный, не любопытный, не безразличный. Это был взгляд настолько спокойного и уверенного в себе существа, что казался неземным. И Кой спросил себя, сколько же поколений женщин должно было смениться, чтобы они научились так смотреть. В это мгновение он страшно смутился, потому что рассматривал ее так пристально, в замешательстве он опустил бинокль и только теперь, глядя на яхту невооруженным глазом, понял: взгляд этот, глубоко проникший в его душу, был случайным, она просто рассеянно смотрела на стоявший на якоре корабль, который яхта миновала, направляясь в открытое море. Кой стоял на мостике, облокотившись на поручень, и наблюдал за тем, как яхта уходит все дальше и дальше в Адриатику. Когда Кой спохватился и опять поднес бинокль к глазам, он увидел только корму и черные буквы названия: «Riddle» – «Загадка».