Даниил Хармс

Малевичу идея понравилась: «Я — старый безобразник, вы — молодые, посмотрим, что получится» — и он написал распоряжение коменданту о предоставлении «Радиксу» Белого зала ГИНХУКа, а также подсобных помещений. Как вспоминал Кацман: «На третий день после начала репетиций Малевич попросил предоставить ему план работы; план был им одобрен. Вскоре он уехал в Варшаву, и „Радикс“ распространился чуть ли не по всему институту».

Следует заметить, что Кацмана явно подводит память: Малевич уехал в Варшаву 8 марта 1927 года и пробыл там до 29 марта, а оттуда выехал в Берлин, где находился до 5 июня. К моменту его отъезда «Радикс» уже прекратил свое существование. Дело в том, что после серии репетиций в ГИНХУКе, даже после того, как 3 ноября «Моя мама вся в часах» была «снесена в цензуру» (запись Хармса), наступил кризис. По словам Г. Кацмана, постановщику не нравились прозаические переходы в пьесе между стихотворными кусками. Видимо, были и другие проблемы. Кончилось это тем, что, как отметил 4 ноября в записной книжке Хармс, — «режиссеры не пришли, и артисты вскоре разошлись». 10 ноября Хармс и Кацман констатировали: «„Радикс“ рухнул».

Параллельно с репетициями Хармс осенью 1926 года активно занимается гимнастикой и джиу-джитсу, пробует также заниматься йогой. Изучает шахматные учебники, причем старается уделять им по нескольку часов в день. Читает о Талмуде и каббале, а также книги по оккультизму (в частности, именно тогда он прочел Папюса). 6 ноября он записывает в книжку:

«В апреле сего года я читал первую книгу Рамачараки „Основы миросозерцания индийских йогов“. Только я прочел ее, пришел Шурка (Введенский. — А. К.) и искушал меня. Я поддался искушению и сжег эту книгу. Потом каялся. Прошло несколько месяцев, я докатился до нехороших побуждений — заняться черной магией. Вот когда уже я хотел было приступать к действию, я нахожу вдруг книгу „Пути достижения индийских йогов“. Это вторая книга Рамачараки. Теперь я опять рассчитываю заняться оккультизмом — истинным оккультизмом». Хармс явно преувеличивал «истинность» оккультизма, который можно было усвоить из популярных брошюрок, изданных как до революции, так и в период нэпа. Зачастую их писали самозванцы, выдающие себя за мудрецов Востока и прочих «посвященных». Например, «йог Рамачарака» был на самом деле американским писателем Уильямом Аткинсоном, который прославился на ниве популяризации индийской философии на Западе.

Но на йоге и оккультизме Хармс не остановился. Под влиянием Введенского он начинает нюхать эфир. Это был один из распространенных в начале XX века способов наркотического опьянения; достаточно вспомнить характерный ранний рассказ Н. Гумилева «Путешествие в страну эфира», в котором героиня, увидев однажды фантастические картины, возникающие в сознании под воздействием эфира, бросает дом, друзей и отправляется на край света, где, как ей говорили, живут люди, посвятившие всю свою жизнь вдыханию паров этого вещества. «Некоторые люди путем эфира могут постигать тайны, вышеположенные, но все же в чрезвычайно узком аспекте ‹…› — размышляет Хармс. — Возможно, путем эфира можно перенести свое восприятие в иную часть мировой истины ‹…›, но суждение иметь о „виденном“ человек вряд ли сможет, ибо знать будет лишь две части мира, друг с другом не связанные…» Впервые он попробовал эфир 26 ноября. Впоследствии он записал свои ощущения от такого сеанса: «Жму руку Шурке (Введенскому. — А. К.). Эфир — это курица наоборот. Ждал чудес и верно. Что тебя тревожит, то и видишь». Однако там же он отмечает: «Эта ночь была вредна». Вредные последствия эфира Хармс чувствует всё больше; наконец, в марте он понимает: «От эфира можно умереть. Я так нанюхался. Мне были предостережения». После этого Хармс практически прекращает нюхать эфир и пытается требовать от Введенского, чтобы он в его присутствии тоже не нюхал, впрочем, не всегда успешно. Для Введенского видения, полученные во время эфирных «сеансов», были гораздо более важны, чем для Хармса, и органически входили в его произведения. Любопытно, что во вторник, 23 ноября 1926 года, Хармс выдал своему другу письменное обязательство следующего содержания:

«Я, Даниил Хармс, обязуюсь предоставить себя до субботы в смысле выпивок и ночей Александру Ивановичу Введенскому.

Прим. Если выпивки не будет, которую Введенский признает достаточной, то срок переносится».

На этом же листе сверху чуть позже появилась помета Хармса: «Исполнено. Д. X.».

После завершения попытки постановки пьесы в театре «Радикс» Хармс возвращается к выступлениям. Он продолжает писать стихи, но его уже посещают сомнения в верности избранного пути в заумь. «Что мне делать! Что мне делать! — записывает он 9 ноября. — Как писать? В меня прет смысл. Я ощущаю его потребность. Но нужен ли он? Бог помощи. И вам того же».

Двенадцатого ноября Хармс с друзьями выступал на вечере в ЛО ВСП. Представление о том, что творилось на этом вечере, можно получить из хармсовского плана. «Сию пятницу, 12 ноября, — записывал он, — хочу обставить боевыми положениями, из коих суть следующие. После нашей читки выйдет Игорь Бахтерев и скажет бессмысленную речь, приводя цитаты из неизвестных поэтов и т. д. Потом выйдет Цимбал и также произнесет речь, но с марксистским уклоном. В этой речи он будет защищать нас, оправдывая наши произведения в глазах различной сволочи. Наконец, две неизвестные личности, взявшись за руки, подойдут к столу и заявят: по поводу прочитанного мы не многое сказать сможем, но мы споем. И они что-нибудь споют. Последним выйдет Гага Кацман и расскажет кое-что из жизни святых. Это будет хорошо». В этот день Хармс собирался прочесть первую (не дошедшую до нас) часть «Комедии города Петербурга»

Параллельно Хармс слушает лекции в Институте истории искусств. Занятия там ведут самые известные специалисты. К примеру, курс современного кино читал Леонид Трауберг, литературоведение — Эйхенбаум и Тынянов, курс по жанрам и актерам кино — Козинцев…

Перспектив для напечатания стихотворений у Хармса пока не было. Поэтому он 24 ноября делает маленький рукописный сборничек, в который вошли произведения, которые он считал лучшими на то время: «Комедия города Петербурга» (видимо, первая часть. — А. К.), «Ваньки-встаньки», «Конец героя» и «Казачья смерть». Этот сборничек он дарит своей тете Наталье Колюбакиной. Интересно, что чуть раньше Хармс отмечает, что два человека, мнения которых ему дороги — Введенский и Заболоцкий, — очень редко сходятся в своих оценках его произведений. «Но кто прав — не знаю, — записывает он. — Возможно, что стихотворение, одобренное тем и другим, есть наиболее правильное. Такое суть пока „Комедия города Петербурга“. Я же лично стою за „Казачью смерть“. Если оно оправдается целиком, я буду рад».

«Казачья смерть» была написана 19–20 октября 1926 года: