Бурелом

Колонна рекрутов прошла мост и свернула налево к казармам. Ребят остригли, сводили в баню и выдали обмундирование. Василий с Прохором поглядели друг на друга.

— Вот теперь нашим бы девкам показаться, — улыбнулся Прохор. — Ей-бо, разбежались бы.

— Не испугаются, — успокоил своего друга Василий.

— Вася, а я бы сейчас снял эту одежу и уехал обратно в Косотурье, — промолвил со вздохом после короткого молчания Прохор.

— Теперь, брат, кончено. Долго нам, похоже, не видать Косотурья.

Василий с Прохором были зачислены в один взвод. Начались однообразные серые казарменные дни. Рано утром подъем, короткая молитва, чаепитие и на плац, над которым, с перерывом на обед, целый день слышалось: «Ать, два, левой», «Ать, два, выше голову!», «Как держишь штык, разиня! Вольно!» Маршировка кончилась. Солдаты группами расселись возле своих взводных. Идет изучение стрелкового оружия. К Прохору подходит унтер-офицер.

— Что такое винтовка? — спрашивает он Черепанова.

— Винтовка есть огнестрельное оружие образца 1891 года, — ответил бойко Прохор.

— Сколько имеет частей?

И тут Черепанов не ошибся.

— Где находится шептало?

Прохор перевел глаза на сидевшего рядом с ним Обласова, но тот пожал плечами.

— Ну что молчишь? Не знаешь, дура? Шептало находится в спусковом механизме. Понял?

— Так точно!

Унтер повернулся спиной к Черепанову и подошел к другой группе.

Прохору было не по себе: все части винтовки он знал назубок, а вот это чертово шептало забыл.

— Вась, а почему унтер назвал меня дурой? — с обидой спросил Прохор.

— По привычке. У них ведь других слов нет, как дура, деревенщина, неотесанный болван, а то и в морду дадут.

— Пускай-ко мне он даст. Да я ему.. — Тут Прохор наклонился к уху своего дружка: — Я бы ему за это штык в пузо всадил.

— Ну а дальше что? Расстреляют и весь разговор, — резонно заметил Василий.

— Значит, по-твоему, когда тебя бьют по морде, ты должен кричать: «Рад стараться, господин унтер или там фельдфебель»?

— Ладно, не шуми. Закури-ка лучше нашего косотурского табачка, — передавая кисет, промолвил Обласов и, помолчав, добавил спокойно: — Ты забыл, что говорил нам Кирилл Панкратьевич насчет одиночек?

— Нет, не забыл.

— Ну и пока не рыпайся. Приедем на фронт — там будет видно. А сейчас свою горячку брось. Мы с тобой не на вечерках у Сорочихи, а унтер — не камышинец. Понимать надо.

Новобранцев продолжали гонять по плацу до пота. Война с немцами была в полном разгаре, и фронт требовал «пушечного мяса».

В конце июня 1915 года Василию с Прохором выдали новое обмундирование и с маршевой ротой отправили в далекую Галицию. Замелькали разъезды, полустанки, села, города. Через некоторое время друзья оказались на маленькой железнодорожной станции, расположенной недалеко от фронта. Шла подготовка к прорыву австро-немецкой обороны.

Выстроились возле эшелона. Полковой священник отслужил молебен, и часа через два полк стал приближаться к передовым позициям. На пути к фронту попадались разрушенные хутора, смятые поля кукурузы, огромные воронки от снарядов и стали появляться первые обозы с ранеными солдатами.

Друзья шли молча. Говорить не хотелось. Побрякивали фляжки, порой звякнет штык о штык, послышится крепкая ругань взводного, и снова пыль, жара, духота. К вечеру воинская часть, где служили косотурцы, подошла к передовой. Наспех вырыли окопы, и уставшие от марша солдаты залегли в них. Зажав между колен винтовки, прислонившись друг к другу, Василий с Прохором спали тревожным сном. Ночь была короткой, на рассвете их разбудила пушечная канонада. Началась артиллерийская подготовка. Пехотинцы стали готовиться к атаке. Василий с Прохором проверили подсумки. Патронов выдали маловато.

— Не мешало бы еще обоймы две добавить, — застегивая полупустой подсумок, сказал Прохор.

— Нам еще повезло, — отозвался Василий, — есть ружья и патроны. А ты посмотри на других, — кивнул он на левый фланг, — у них одни саперные лопаты. С таким оружием долго не навоюешь.

Со стороны неприятельских окопов послышался нарастающий гул, предутренний рассвет прочертила сигнальная ракета.

Василий подтолкнул Прохора и приподнял голову над окопами.

— Похоже, немцы идут, — сказал он своему другу и посмотрел в сторону взводного офицера. Тот ждал приказа командования.

— В атаку! Ур-р-р-а!..

Сжав винтовку, выставив штык вперед, Обласов бежал вместе с Прохором по неровному, изрытому снарядами полю, приближаясь к неприятелю. Впереди — два ряда проволочных заграждений, за ними бетонированные сооружения австро-немцев, частый ружейный и пулеметный огонь противника. Казалось, вот-вот серая лавина русских солдат отхлынет обратно и атака захлебнется. Справа От Василия упал с ходу солдат. Этого парня Обласов видел, когда проезжал через незнакомое село на стойбище к Калтаю. Но размышлять было некогда. Остальные части роты, преодолев проволочные заграждения, схватились уже врукопашную с неприятелем.

— Бей! Коли немчуру! — с азартом выкрикнул бегущий впереди Василия бородатый унтер и, выронив винтовку из рук, нелепо сунулся лицом в траву.

Взрыв гранат, грохот орудий, ружейные выстрелы, — все слилось в какую-то дикую какофонию. Невольно подчиняясь людскому потоку, неудержимо катившемуся на неприятеля, Василий с Прохором оказались в центре схватки.

Во вражеские окопы ворвались вместе и, орудуя штыками, стали теснить немцев. Но вот упал Прохор. Взмах немецкого штыка — и раненный в плечо Василий с трудом выбрался из свалки. Опираясь на ружье, направился на санитарный пункт.

В тот день атака захлебнулась.

Среди убитых Черепанова не было. В полевом госпитале, куда направили Обласова, его тоже не оказалось. Через некоторое время в списках личного состава против фамилии Прохора появилась отметка: пропал без вести.

В госпитале Василий пролежал недолго и вернулся в свой полк.

Измотанная в боях, потерявшая половину состава, воинская часть, в которой находился Обласов, была отведена для пополнения в глубокий тыл — в небольшой украинский городок Сумы. Там Василий и получил первое письмо из Косотурья. От имени отца писал Красиков.

«...Здравствуй, наш сынок Василий Андрианович. В первых строках нашего письма сообщаем вам, что мы, слава богу, живы и здоровы. С хлебом хвалиться не будем. Корова стельная и должна скоро отелиться. С кормом плохо. На хлеб и травы год нынче неурожайный. Пять десятин пашни, что недалеко от Кириллушкиной избушки, пришлось сдать в аренду Лукьяну Сычеву. Нечем было засевать. Шлет тебе низкий поклон Илья Карпович. Еще низко кланяется Гликерия Ильинична. Втапор, как ты уехал, она шибко хворала, вроде как ума лишилась. Привозили из волости фельдшера. Теперь как будто полегче стало. Часто заходит к нам. Спрашивает насчет твоих писем. В зимнюю николу была Феврония Лукьяновна. Узнавала про тебя. Нестора у них взяли в армию на тыловые работы. Худо живут чистовские мужики. Зато камышинцы не бедствуют. Посылаем тебе наше родительское благословление...»

Ниже стояла приписка Красикова:

«За стариков не беспокойся. Привет Прохору. Ждем вас обоих в добром здоровье. Кирилл».

Полк в Сумах стоял недолго. Получив новое пополнение, он был направлен в район Луцка, где развертывалось наступление наших войск.

От беспрерывных боев, гула канонады, от вида убитых и раненых Василий устал не только физически, но и душевно. От окопной сырости и слякости шинель отяжелела, в ботинках хлюпала вода, а тут, как назло, и согреться негде.

«Многих косотурцев нет в живых, неизвестно где Прохор. Похоже попал в плен, немцы, поди, измываются над ним. А я ради чего маюсь в окопах?..» — часто думал Василий.

За фронтовую жизнь Обласов даже внешне резко изменился. Когда-то округлое лицо деревенского парня посуровело, надпереносьем легла глубокая складка. Взгляд серых, недавно улыбчатых глаз стал неласковым, холодным.