Страница 1 из 64
А. Ф. Замалеев
Лекции по истории русской философии
ПРЕДИСЛОВИЕ
Настоящее учебное пособие, не претендуя на полноту охвата имеющегося материала, главную задачу видит в том, чтобы дать целостный концептуальный обзор русской философии за почти тысячелетний период ее существования. Подобная работа во многом предпринимается впервые, хотя, разумеется, автор учитывал опыт всей прежней историографии.
В ней изначально определились два противоборствующих направления: православно-консервативное и просветительско-западническое.
У истоков первого направления стоял архим. Гавриил (В.Н. Воскресенский). Вышедшая в 1840 г. в Казани его «Русская философия» стала своего рода барометром зарождающегося славянофильства. Ставя развитие философии в зависимость от «степени образованности отечественной», «духа времени» и «направления умственных сил» общества, автор признавал за ней роль индикатора психологии и миросозерцания народа. На основании своей философии германец представлялся Гавриилу идеалистом, неутомимым в изысканиях, но часто односторонним в «построении умственной теории». Напротив, англичанин «во всей деятельности ищет пользы, одинаково к тому употребляя и скептицизм… и материализм». Русский человек «богобоязлив, до бесконечности привержен вере, престолу и отечеству, послушен, нерешителен и даже недеятелен там, где подозревает какое-либо зло от поспешности, трудолюбив, хитр, непобедим в терпении, рассудителен, по отношению к любомудрию отличительный характер его мышления есть рационализм, соображаемый с опытом». Сущность русского ума — стремление сочетать рассудочность с набожностью, веру со знанием, что и придает особый колорит, настроение русскому характеру. Основными деятелями русской мысли, по мнению Гавриила, всегда выступали «духовные лица», занимавшие высшие места в церковной иерархии.
Влияние схемы Гавриила, захватив славянофильское «самобытничество» (И.В. Киреевский), перекинулось и на «веховскую» историографию. Особенно это заметно у Н.А. Бердяева, который утверждал, что русская философия не имеет никакого отношения ни к социализму, ни к политике и занята исключительно «нормировкой» мистики «в интересах русской культуры». Такова, на его взгляд, отличительная черта «нашего национального философского творчества». Эту же идею вслед за ним проводили Н.О. Лосский и В.В. Зеньковский. Согласно Лосскому, со времени славянофилов, давших «начало самостоятельной философской мысли в России», все наше любомудрие было ни чем иным, как «попыткой опровергнуть немецкий тип философствования на основании русского толкования христианства».«…Русская мысль, — заявлял также Зеньковский, — всегда (и навсегда) осталась связанной со своей религиозной стихией, со своей религиозной почвой…». Православно-консервативная историография изображала русскую философию преимущественно в виде некоей константы, alter ego православия. Данная тенденция полностью сохраняется и в новейших церковно-апологетических изданиях (митр. Иоанн, Л. Савельев и др.).
Противостоящее православно-консервативной историографии просветительско-западническое направление восходит к петровским временам (В.Н. Татищев); вершина этого направления — труды А.П. Щапова. В первую очередь это касается его классического исследования «Социально-педагогические условия умственного развития русского народа» (1870). По мнению автора, интеллектуальная жизнь России не знала «подготовительного», средневекового периода. До европеизации у нас все пребывало в «умственном застое». И все потому, что русский народ в интересах самосохранения на протяжении целых веков был вынужден вести борьбу с дикой природой. Господство физического труда способствовало сложению особого идеального типа древнерусского человека; это не ученый, не мыслитель, а богатырь, трудник, вроде Ермака, Хабарова и проч. Щапов приходил к заключению, что «без возрождающего гения передовых наций наш народ своими собственными умственными силами не мог бы выйти из этого застоя». Потребовались реформы Петра I. В Россию проникает западное просвещение, давшее начало самобытной мысли. Русская философия, не имеющая корней в прошлом, зародилась «на широкой и самой плодотворной почве общечеловеческого мышления, разума и науки» и представляет собой «зачаток и развитие нового европейского интеллектуального типа». Суждения Щапова нашли самый живой отклик в просветительско-западнической историографии, представленной такими именами, как А.И. Введенский, Э.Л. Радлов, Г.Г. Шпет.
Всего последовательнее позиции просветительского западничества выявились в методологии В.О. Ключевского. На его взгляд, история русской мысли — это вообще «история усвоения чужой мысли». Сперва она трудилась над освоением византийского материала, не давшего ей никаких позитивных результатов. Приблизительно с XVI или XVII в. намечается поворот к Западу. Как же «приручалась русская мысль к знанию научному, добиралась до него какими шагами?» — спрашивал Ключевский и отвечал:
«Первое внимание возбуждалось житейскими плодами знания: технические удобства, ремесла, мастерства. Утилитарность понимания пользы знания — первый шаг… Изумление перед размерами, количествами цивилизации. Первые путешественники: их сходство с паломниками. Патология. Гастрономия цивилизации, вкус личного комфорта. Ученики, посланные за границу отведать культуры. Знание, как средство гражданского воспитания для служения государству и обществу».
Русская мысль, приобщаясь к западноевропейской цивилизации, приняла ее «за свой исконный и вечный образец». Она ничего не прибавила к содержанию последней, «кроме разве ошибок и искажений». «Но одними вкладами в умственный капитал человеческой образованности, — утешался Ключевский, — не ограничивается история мысли: она есть вместе и история мышления, формального развития народной мысли в работе над готовым чужим материалом».
В контексте западнической методологии складывалась и советская историография отечественной мысли. Ее высшим достижением, вне всякого сомнения, должен быть признан труд А. А. Галактионова и П.Ф. Никандрова «Русская философия IX–XIX вв.» (1989). Авторы отчасти пытались снять остроту противостояния двух историографических традиций. Одной из особенностей русской философии они считали «более длительное, чем на Западе, господство в ней религиозных форм сознания». Это, по их мнению, обусловило то, что она «вплоть до XVII в. развивалась замкнуто, если не считать архаического влияния афонских монахов». Только с XVII в., благодаря усвоению «западноевропейских культурных ценностей», русская мысль «в кратчайшие сроки» принялась наверстывать «упущенное». Так возникают основные направления материализма и идеализма. На рубеже XIX и XX столетий начинается возрастающее воздействие марксизма, совершившего «коренную перестройку» всего русского философского миросозерцания. Отныне «старые доктрины обнаружили свою архаичность», и русская мысль устремилась «в направлении к диалектическому материализму, материалистическому объяснению истории и пролетарскому социализму…». Именно такой представлялась авторам внутренняя логика истории отечественного любомудрия.
Даже из беглого историографического обзора видно, что в отношении к русской философии превалирующей тенденцией всегда оставался идеологизм. Историко-философский процесс в России сводился либо к эволюции «по пути к марксизму», либо к идиллической «встрече философии и православия». В результате русская философия превращалась в подмостки для идеологических декораций, которые менялась в зависимости от политической конъюнктуры.
Объективное историческое исследование не может проигнорировать ни того, что русская философия глубоко укоренена в православно-христианской традиции, ни того, что ее связывают кровные узы с западноевропейской мыслительностью. Но сама по себе констатация этих фактов недостаточна; она не должна стать самоцелью. Главное состоит в том, чтобы понять, какие мотивы побуждали национальную мысль обращаться к работе над чужеродным материалом и какие идеалы выставлялись в процессе национального духовного творчества.