Страница 13 из 52
Существует предание еще об одном маяке, построенном в дельте Лены Лаптевым же, только не Дмитрием, а его двоюродным братом Харитоном. Вот что об этом маяке доносил побывавший здесь в 1822 году штурман П. И. Ильин: «На правом берегу устья по берегу устья поставлен маяк, вышиною до 24 футов, и подле него караульня. Жители сказывали, что все это сделано лет за сто, по представлению мореплавателей; нынешние старики слыхали от своих стариков, что по сооружении сего маяка имелись в летнее время караульные и, по вскрытии моря, жгли здесь огонь. Кажется это тот самый маяк, который был поставлен лейтенантом Хар. Лаптевым в 1739 году на устье Крестовского рукава. На его карте этот рукав соответствует Туматской протоке»[53].
Маяк этот во второй половине XIX века разрушился вместе с берегом, но остров, на котором он стоял, до сих пор называется Маячным (по-якутски Аллара-Маяк-Белкее). А. М. Сибиряков собирался поставить здесь новый маяк, чтобы обеспечить вход в Лену своему пароходу, следовавшему с норденшельдовской «Вегой». С якутом А. Ф. Винокуровым был заключен договор, по которому тот обязался «выстроить сигнальную вышку из плавника или из земли, не ниже семи метров, а в верхней части установить длинный шест с блоком для поднятия флага» и в темные ночи «близ морского знака разводить два или три больших костра, или же вешать на нем фонари, так чтобы с моря были видны эти огни и фонари»[54]. Как все это напоминает рассказы якутов о маяке X. Лаптева! И размеры, и огни — явно Сибиряков знал о лаптевском маяке. К сожалению, Винокуров не смог выполнить договора, капитану «Лены» в 1878 году пришлось входить в реку на свой страх и риск через Быковскую протоку.
Официальной датой рождения беломорских маяков следует считать 7 (19) сентября 1833 года, когда в половине седьмого вечера специально командированные с Балтики маячники, как тогда говорили, «открыли освещение» Мудьюгского маяка. Кирпичную 41-метровую цилиндрическую маячную башню начали строить под руководством военного инженера Власова еще пять лет назад с одобрения начальника Второго отделения Гидрографического департамента М. Ф. Рейнеке, который в 1828 году сам построил неосвещаемую башню на мысе Святой Нос, а потом поручил выбрать место для маяков Орловско-Терского, Моржовского и Жижгинского своему спутнику по Беломорской экспедиции лейтенанту Н. Ф. Корсакову.
Первым смотрителем Мудьюгского маяка стал поручик корпуса флотских штурманов Алексей Васильевич Козобин. Потом он долгое время был лоцкапитаном, то есть руководителем архангельских лоцманов, изобрел автоматический «приливомер для начертательного определения приливов и отливов», а также автоматический «ветрописец». В 1857 году подполковник Козобин стал заведующим лоцманской и маячной частью Белого моря.
К этому времени уже действовали маяки Орловско-Терский, Жижгинский, Моржовский, две пары створных знаков, башни на мысе Пихнемском и острове Горонтьеве. Освещались они простыми керосиновыми лампами (в четырнадцати лампах с отражателями Мудьюгского маяка жгли очищенный рыбий жир — «сыроток»).
Первым управляющим беломорскими маяками в 1843 году был назначен полковник корпуса флотских штурманов Григорий Иванович Никифоров, заслуженный мореход, совершивший пятьдесят шесть дальних плаваний, в том числе два кругосветных, участник Наваринского сражения. Он близко знал многих моряков-декабристов, сочувствовал им. Его высоко ценили Литке, Головнин, Нахимов. Несмотря на свои шестьдесят два года, Никифоров лично на шхуне «Полярная звезда» ежегодно обходил все строящиеся маяки, вникал в нужды маячников. После возвращения из такого похода в 1853 году он заболел и умер, похоронен на Соломбальском кладбище…
В 1863 году открыли освещение Сосновецкий и Святоносский маяки, в 1871—Жужмуйский, в 1878 — Зимнегорский. В исторической литературе много пишут о лишениях, которые выпадали на долю исследователей высоких широт. Но часто забывают, что именно в «домашнем» Белом море этих лишений порой было не меньше. Имен беломорских маячников не вносили» энциклопедии, им не ставили памятников (исключением стала часовня на берегу губы Песчанка, соооруженная родственниками лейтенанта Софронова и корабельного инженера Тетерина, погибших при доставке со шхуны «Бакан» на берег людей и строительных материалов во время ремонта Орловско-Терского маяка. Вместе с ними погибли семнадцать матросов и трое мастеровых). Но именно в Белом море складывались традиции службы будущих арктических маячников, обретался опыт.
Высокой ценой давался этот опыт. У каждого маяка быстро вырастали кладбища. В 1858 году на Моржовском маяке умерли от цинги смотритель штабс-капитан Урюпин с женой и два служителя, на Орловско-Терском — два служителя. В первую же зимовку на Святоносском маяке цинга унесла из восьми человек персонала семерых. На следующую зиму, несмотря на принятые меры, в живых опять остался один смотритель унтер-офицер сверхсрочной службы Е. А. Алексеев. Об этой трагедии на беломорском маяке командир Архангельского порта 12 июля 1864 года даже докладывал царю. После этого три года личный состав маяка вывозили на зиму за 320 километров в селение Варзуга. На других же маяках все оставалось по-старому.
В июле 1873 года подошедшую к маяку Жужмуйскому шхуну «Полярная звезда», вопреки обычаю, никто не вышел встречать. Весь личный состав — четыре человека — погиб. Экипажу ничего не оставалось, как предать тела земле. Можно представить, с каким настроением осталась на зимовку новая смена. За первые тридцать лет существования беломорских маяков на них переболели цингой 142 человека и умерли 49.
Большие беды терпели и поморские лоцманы, которым приходилось выезжать для встречи и проводки морских судов в любую погоду. В сентябре 1821 года карбас с лоцманами Иваном Хабаровым и Петром Пустошным унесло в море и потопило. Такая же история приключилась в 1867 году с лоцманами Николаем Урпиным, Осипом и Владимиром Котцовыми. Да мало ли…
Поэтому ввод в действие первого на Севере плавучего маяка Северо-Двинского, где помимо средств световой и звуковой сигнализации, размещалась смена лоцманов, был встречен гидрографами с удовлетворением. Судно было построено в Соломбале. 21 августа 1882 года плавучий маяк занял свое штатное место на баре Северной Двины и просуществовал четверть века. В 1907 году его заменил новый плавучий маяк, построенный в Ревеле.
Первоначально на должности смотрителей маяков назначались офицеры корпуса флотских штурманов, а служителями — матросы ластового экипажа. Положение о маяках 1843 года предусматривало, с тем чтобы «некоторые маяки Белого моря по отдаленности их от городов и находящиеся на голых утесах или островах, никем не обитаемых, не стали всегдашним уделом жизни одних и тех же людей», перемещать служителей через три, смотрителей через четыре года. Однако вскоре маячники пожелали оставаться на службе сверх установленного срока, что, несомненно, способствовало более квалифицированному содержанию маяков. Затем было разрешено принимать служащими маяков вольнонаемных, отбирать их рекомендовалось из отставных штурманских офицеров, боцманов, матросов. Однако на деле служителями чаще становились местные жители, а вскоре и члены их семей, в том числе женщины. Личный состав стабилизировался, маячная служба улучшилась. Появились маячные династии.
Отец и сын Багрецовы проработали на Святоносском маяке с 1902 по 1925 год. Николай Иванович Чагин возглавлял Мудьюгский маяк с 1903 года в течение десяти лет, потом его сын Андрей двадцать лет работал в этой должности. Смотрителями Орловско-Терского маяка в течение сорока пяти лет были три поколения Куковеровых — Кузьма Михайлович в 1877–1889 годах, затем до 1920 года его сын Александр и позже внук Николай.
Ефим Иванович Ратманов был смотрителем Жижгинского маяка с 1883 по 1914 год. После его смерти маяк принял сын Леонид, а в 1919-м — другой сын Михаил. Младший сын Георгий, ставший известным полярным гидрологом (его имя носит учебное судно Архангельского мореходного училища), тоже несколько лет работал на маяке служителем и помощником смотрителя. В общей сложности династия Ратмановых прослужила на одном маяке больше полувека.
53
Записки Гидрографического департамента. СПб., 1849. Ч. 7. С. 179.
54
Норденшельд А. Е. Плавание на «Веге». Л., 1936. С. 10.