Вице-консул

– Если бы никто не мог привыкнуть, – говорит вице-консул – и смеется.

Вокруг думают: вице-консул смеется, ах, но как? Точно в дублированном фильме, фальшь, фальшь.

Партнерша снова отстраняется и на сей раз решается поднять на него взгляд.

– Нет-нет, успокойтесь, все привыкают.

– Но у нее, у этой женщины, на самом деле была проказа?

И тогда она, отстранившись и по-прежнему избегая смотреть на него, успокаивается: кажется, она нашла наконец у вице-консула хоть какое-то человеческое чувство – страх.

– О, – бормочет она, – я не должна была говорить вам об этом…

– Да… но как об этом не думать?

Она слабо пытается рассмеяться. А он – он смеется по-настоящему. Она слышит его, и ее смех смолкает.

– Никакой проказы у нее не было, и не думайте даже, никакой… Вы же знаете, всю обслугу у нас регулярно осматривает врач. Опасаться нечего.

Слушает ли он ее?

– Но я проказы не боюсь, – говорит он, смеясь.

– Случается, но редко… только один раз на моей памяти, мальчик, который подбирал мячи на кортах, я уже была здесь, когда это случилось, так что могу сказать вам, с уверенностью сказать, насколько серьезен контроль… все мячи тогда сожгли, ракетки тоже…

Нет. Он плохо слушает ее.

– Вы говорили, что все поначалу…

– Да, конечно, но ведь необязательно в такой форме, боязнь проказы – это… в общем, вы понимаете…

Вокруг шепчутся:

– А вы знаете, что прокаженные лопаются от выстрелов, как пыльные мешки?

– Без крика? И без боли, может быть? А может быть, даже с огромным облегчением? С несказанным облегчением?

– Как знать?

– Он задумчив, вице-консул Франции из Лахора? Или он просто думает?

– Надо же, мне никогда не приходило в голову, какая здесь разница. Интересно.

– Он сказал, что, мол, девственник, так и сказал директору клуба. Думаете, правда?

– Так вот, значит, в чем дело? Воздержание – это ужасно…

Они танцуют.

– Понимаете, – говорит женщина нежным голосом, – всем поначалу бывает трудно в Калькутте. На меня вот накатила глубокая печаль. – Она улыбается. – Муж не знал, что со мной делать, а потом, мало-помалу, изо дня в день, я привыкла. Даже когда кажется, что это невозможно, все равно со временем привыкаешь. Ко всему. Бывает и хуже, знаете ли. Сингапур, к примеру, – это чудовищно, там такие контрасты…

Нет, он совсем не слушает. Она умолкает.

Вокруг устало доискиваются, кем был вице-консул до Лахора. Кем был этот человек, явившийся теперь из Лахора. Чарльз Россетт вдруг думает, танцуя с Анной-Марией Стреттер, что виденное им возле пустых теннисных кортов, должно быть, известно кому-то еще, кроме него. Что в сумеречном свете летнего муссона кто-то еще смотрел на эти пустые корты, когда там был вице-консул. Кто-то, кто теперь молчит. Быть может, она.

Вокруг шепчутся: все началось, наверное, с Лахора.

Вокруг шепчутся:

– Он скучал в Лахоре, все дело, наверное, в этом.

– Скука здесь – чувство заброшенности, одиночества, колоссального, как сама Индия, эта страна задает тон.

Анна-Мария Стреттер свободна. Вице-консул из Лахора идет к ней. Он как будто колеблется. Сделал несколько шагов. Остановился. Она одна. Он приближается, неужели она не замечает?

Чарльз Россетт видит, как посол Франции подходит к вице-консулу, заводит с ним разговор. Этим маневром он избавил жену от необходимости танцевать с ним. Заметила ли она? Да.

– Месье де Н., ваше досье получено на прошлой неделе.

Вице-консул ждет.

– Мы еще поговорим об этом, но я хотел бы сейчас сказать вам несколько слов…

Взгляд лучезарен. Я в вашем распоряжении. Посол медлит, потом кладет руку на плечо вице-консула – тот вздрагивает. Посол, однако, увлекает его к буфету.

Вокруг шепчутся: посол, наш-то, вы видели этот жест, он изумительный человек.

– Идемте… хочу сразу вас успокоить… Эти досье, я им не верю… да и не надо преувеличивать, ничего такого, уж такого ужасного в вашем досье нет…

Рука соскальзывает с плеча. Посол просит два бокала шампанского. Они пьют. Глаза вице-консула не отпускают посла. Тому, похоже, не по себе под этим взглядом.

– Идемте, – они переходят во вторую гостиную, – здесь слишком шумно.

– Если я правильно понял, друг мой, вы хотели бы в Бомбей… Но ведь в Бомбее вы не сможете занять тот же пост, что в… Лахоре. Ваша кандидатура будет отклонена, вы сами понимаете, не правда ли, слишком рано, да, пока еще. А вот если вы останетесь здесь… Время работает на вас. Вы же знаете, Индия – это бездна равнодушия, в которой тонет все. Если вы хотите, я готов оставить вас в Калькутте.

– Если этого хотите вы, господин посол.

Посол как будто удивлен.

– Вы не будете настаивать на Бомбее?

– Нет.

– Сказать по правде, меня бы это устроило. И потом, на Бомбей такой спрос…

Посол смотрит в его глаза и, должно быть, теряется, видя в них то ли наглость, то ли страх.

– Знаете, – говорит он, – карьера – штука загадочная: чем больше ее хочешь, тем меньше она удается… Своими руками карьера не делается. У вас есть тысяча возможностей быть вице-консулом Франции, вы понимаете, что я хочу сказать? Лахор – это, конечно, досадно, но, если вы сами его забудете, другие забудут тоже, понимаете?

– Нет, господин посол.

Посол, кажется, хочет отойти от вице-консула. Нет, передумал.

– К Калькутте вы не привыкаете?

– По-моему, привыкаю.

Посол улыбается.

– Вот задали задачу… что же с вами делать?

Вице-консул поднимает глаза. Наглость, должно быть, думает посол, более подходящее слово.

– Мне, может быть, вообще не следовало приезжать в Индию?

– Может быть. Но ведь есть лекарства от… нервозности, от… всего, что так называют, вы это знаете?

– Нет, не знаю.

Женщины думают: нужно, наверно, одной из нас с ним поговорить. Женщина, заботливая и умная, обратилась бы к нему, и тогда он, возможно, разговорился бы. Даже просто терпеливая женщина, возможно, большего ему и не надо.

Посол снова порывается отойти. И опять передумывает. Он должен с ним поговорить, должен поговорить сегодня вечером с этим человеком, который смотрит на него мертвым взглядом.

– На старте, дорогой мой Н., мы все, даже я – все на равных. Одно из двух – либо уедешь, либо останешься. Если остаешься и не можешь видеть вещи такими, какие они есть, нужно… искать, да искать иной угол зрения, измыслить, как… – Никакого ответа, вице-консул слушает. – Есть ведь что-нибудь такое, что вы любите делать, что вы могли бы делать здесь?

– Трудно сказать, но я буду рад советам.

Похоже, он выпил. Взгляд неподвижен. Да слушает ли он? На этот раз посол умывает руки.

– Я жду вас в четверг у себя в кабинете, в одиннадцать, вам удобно? – Он наклоняется и добавляет совсем тихо, глядя в пол: – Послушайте… взвесьте хорошенько все «за» и «против», если вы не ручаетесь за себя, лучше вернитесь в Париж.

Вице-консул с поклоном отвечает: да.

Посол подходит к Джорджу Кроуну. Теперь он говорит быстро, другим тоном, нежели с вице-консулом. Его взгляд вдруг загорается интересом. Чарльзу Россетту кажется, что вице-консул приближается к ним в толпе, и он приближается тоже. Они слышат. Посол говорит об охоте в Непале. Посол часто ездит охотиться в Непал, это его страсть. Анна-Мария всякий раз отказывается ехать с ним.

– Я больше не настаиваю… ты же знаешь ее, в прошлый раз она все-таки согласилась, но все равно любит только дельту.

Чарльз Россетт сталкивается нос к носу с вице-консулом, и тот говорит ему, смеясь:

– Иные женщины сводят с ума надеждой, вы не находите? – Он смотрит в сторону Анны-Марии Стреттер, которая, с бокалом шампанского в руке, рассеянно слушает кого-то. – Те, что живут, будто дремлют в водах доброты, не делающей различий… те, к кому сходятся волны всех страданий, женщины, ласковые ко всем.

Он пьян, думает Чарльз Россетт. Вице-консул смеется беззвучно, как всегда.