Город в песках

Мне стало страшно. Я решила захватить работу и отправиться а комнату, где хранятся древности. «То помещение лучше защищено, прежде всего там двойная дверь», — внушала я себе. Но — что греха таить — я отлично сознавала, что просто искала общества. Но стоило мне повернуть ручку, как дверь с шумом распахнулась и на меня обрушилась туча колючего песка. Мне с трудом удалось выйти и закрыть за собой дверь. Меня буквально понесло в соседний двор. В комнате для древностей было значительно спокойнее, но очень темно. Рэчел, раскрасневшаяся и озабоченная, сидела за работой. «Что это, у меня пошаливают нервы или действительно становится все труднее дышать?» — подумала я через некоторое время.

— Я не припомню другой такой сильной бури, — сказала Рэчел. — У меня иногда даже повышается температура. Давайте-ка повяжем рты платками.

Мы так и сделали; затем уселись рядом и принялись за работу, то и дело поглядывая в окно. Часам к десяти исчезли дома, небо и земля — за окном воцарился сплошной, унылый, зловещий мрак. Мне представился наш дом таким, каким мы видели его при возвращении с прогулок верхом: крохотная игрушка коричневого цвета на фоне огромных облаков, жалкая песчинка, затерявшаяся в беснующемся мраке пустыни.

Мы прекратили работу. Через некоторое время наружная дверь раскрылась и с шумом захлопнулась. В комнату вошел Ганс. Его нос и рот были повязаны мокрым шарфом, который он, войдя в комнату, сдвинул на шею.

— Отвратительно, — сказал он хриплым голосом, покашливая. — Бесполезно пытаться работать. Я сказал повару, чтобы он поскорее приготовил нам что-нибудь поесть и накрыл на стол в кладовке — она защищена лучше других комнат. А после еды давайте разойдемся по своим комнатам и ляжем. В будущем году нам придется или закончить работы раньше, или же запастись противогазами. Мне это дело совсем не нравится!

Повязав большую часть лица носовыми платками, мы с трудом пробрались следом за ним через заднюю дверь в кухню, а оттуда в кладовку. Старик-повар вместе с курдом Абдуллой завесили кухонное окно мокрыми тряпками и кое-как втиснули в маленькую кладовку стол и стулья. Один за другим вошли все остальные; со слезящимися глазами и повязанными грязными шарфами лицами они походили на шайку бандитов после налета. Мы почти не разговаривали, ели тоже мало. Но нас несколько ободряло то, что мы вместе и сидим между шкафов, заставленных банками с консервированными фруктами, вареньем, сосисками, морковью и бутылками с майонезом, томатным соком и пикулями. Ногами мы упирались в огромные плетеные корзины с яйцами. Ганс отыскал на полке у себя за спиной несколько бутылок вина, которые остались с рождества, и предложил их распить. Момент казался ему подходящим. Снаружи бушевала черная буря, а мы сидели здесь, и все откладывали ужасное путешествие через двор в свои комнаты.

Наконец все разошлись. Я еле добралась до комнаты. За утро под дверь нанесло массу песка, и он скрипел под ногами. Я легла на кровать, забралась под покрывало, натянула его себе на голову и пыталась взять себя в руки. У меня болела грудь и лихорадочно билось сердце. Затем на меня, к счастью, нашло пьяное лихорадочное оцепенение, и до конца дня я пребывала в каком-то полузабытьи.

Вдруг мне показалось, что кто-то стучится в дверь. Или это в окно? Я медленно поднялась, зажгла лампу и прохрипела: «Войдите». Никто не входил. Но стук продолжался все настойчивее и громче. Я взглянула на часы: уже одиннадцатый час! Странно! Посмотрев в окно, что выходило в пустыню, я увидела, как по стеклу, обгоняя друг друга, бежали темные струйки. В мгновенье ока я оказалась у двери и распахнула ее настежь; потом в радостном возбуждении побежала через крытый проход во двор. Дождь лил как из ведра, и на меня обрушились потоки грязи. Он только начался и, падая сквозь завесу из песка, увлекал его за собой на землю. Забрызганная грязью, я укрылась под навесом крыльца и жадно вдыхала воздух, который становился все чище. Сквозь мглу и дождь начали просвечивать бесформенные пятна янтарного цвета. Это были освещенные окна по другую сторону двора. И вдруг весь двор отчетливо всплыл перед глазами, словно вам наконец удалось поймать расплывшееся изображение в фокус полевого бинокля; окна приняли прежнюю форму светящихся прямоугольников, а на их ярком фоне четко вырисовывались опорные столбы навеса над проходом. Начали раскрываться двери, и загорались все новые огоньки, а на улицу высыпали другие обитатели дома, стремившиеся вдохнуть полной грудью первые струи свежего воздуха.

Пыль осела, но дождь все лил, Я распахнула оба окна, чтобы проветрить комнату, и легла в постель, не обращая внимания на царивший вокруг беспорядок, огрубевшую кожу и больное горло. Важно только одно: весь этот кошмар остался позади! И никакая музыка не может сравниться со звуком дождя!

На следующий день рабочие, как на настоящих раскопках, расчищали наш дом мотыгами, а мальчишки уносили в корзинах тонны мокрого песка. У южной наружной стены образовалась целая дюна высотой с наши комнаты; затем она распалась, и все дворы завалило кучами песка. Постепенно рабочие добрались до уровня земли. Из комнат вынесли всю мебель; приходилось вынимать все ящики и вытряхивать из них песок.

Два дня мы приводили в порядок дом. А дождь все не переставал.

Когда же он наконец перестал, Сетону, Джейку и Хэлу пришлось заново расчищать значительную часть территории. Между тем пустыня опять приняла безмятежный вид: весеннее небо было нежно-голубым, земля — темной и влажной, а во всех ямах стояли лужи, которые высохли лишь через много дней.

Когда территория жилых кварталов была полностью расчищена, Ганс решил приостановить раскопки на этом участке, чтобы Хэл успел до конца сезона обследовать местность. Джейка это тоже вполне устраивало: наконец-то он мог вернуться в дом и посвятить все свое время изучению табличек и оттисков печатей, найденных в этом сезоне.

Тем временем Сетон успел раскопать на значительную глубину более древнее здание храма Абу, которое Ганс по характеру найденных в нем печатей относил к середине раннединастического периода. Храм был длинный и узкий, почти всю его западную стену занимал алтарь тонкой работы. Перед ним стояли в ряд низкие постаменты из кирпича-сырца: то были столы для приношений. У южной стены также сохранились небольшие платформы.

— Возможно, на них стояли статуи, — сказал Ганс. — Жрецы нередко помещали в храме собственные изображения, чтобы постоянно общаться с богом. Но в этом слое нам еще не попадалось ни одного фрагмента скульптуры.

Ганс спросил Сетона, все ли у него готово для заключительной фотосъемки. В этом сезоне он тоже не хотел копать глубже.

— Почти, — ответил Сетон, — Мы как раз добрались до уровня пола у алтаря. Теперь можно начинать расчищать щетками.

Он поручил рабочим уборку пола; один из них взял большую метлу и начал выметать мусор из ниши, расположенной справа — между алтарем и северной стеной. Сетон наблюдал за ним с минуту, затем нагнулся и поднял что-то из кучи пыли. Это был треугольный осколок беловатого камня, гладкий со всех сторон, кроме основания. Какое-то мгновение Сетон пристально смотрел на осколок. Не будь Сетон хорошим полевым археологом, он, вероятно, не задумываясь, бросил бы его. Но, к счастью, Сетон был отличным полевым археологом: он бережно положил осколок в спичечную коробку и спрятал в карман. Явилась Ригмор; до конца дня она фотографировала ту часть Малого храма, где было уже убрано.

На следующее утро, когда я печатала на машинке в конторе, за дверью раздались торопливые шаги; подняв голову, я увидела, как маленький Хусейн, парнишка с раскопок, пробежал через двор к кабинету Ганса. Минутой позже в контору поспешно вошел Ганс.

— Дайте, пожалуйста, этому мальчику все необходимое для извлечения хрупких предметов и приходите на раскопки сами. Сетон нашел несколько статуй!

Ганс моментально удалился, я же повела маленького Хусейна в комнату для хранения древностей и нагрузила его большим ящиком с ножами, кисточками, ватой и маленькими коробками. Он убежал. Рэчел вопрошающе взглянула на меня.