Перикл

Воля рока восторжествовала. Дальнейшее целиком зависит от Эдипа. И он, побежденный, но не сломленный, делает последний шаг — царь ослепляет себя и уходит в изгнание из Фив. Отныне невидящим взором он будет смотреть на мир, который никому не дано понять. Выколов себе глаза, он словно напоминает, сколь ничтожно человеческое знание.

Люди отвечают за свои поступки, хотя и не могут предвидеть всех их последствий. Любой их шаг может нарушить какие-то неведомые им законы. А неусыпный рок преследует их так, как будто они знают все. Значит, самые добрые побуждения способны принести несчастья. Что в таком случае должен делать человек? Покорно следовать велениям божества или действовать в соответствии с велениями совести? Смиряться или оставаться самим собой?

Ответ Софокла был вполне определенным, и он не сомневался, что найдет в Перикле единомышленника. Софокл медленно, нараспев читал стихи из трагедии, со странным выражением поглядывая на друга. Перикл усмехался: он отлично понял намеки, конечно, весьма тронут, но… Едва Эдип произнесет первый монолог, как в театре начнут кричать, что опять все похвалы достаются одному человеку, что в лице фиванского царя Софокл прославляет Перикла. Что и говорить, неподходящее сейчас время для такой пьесы. Ведь ее можно истолковать совсем иначе — как обвинение против того, кто принес несчастье согражданам. И так уже поговаривают о родовом проклятии над Алкмеонидами.

Перикл созвал чрезвычайное заседание экклесии. В серебряном шлеме стратега он поднялся на трибуну, напряженный и решительный, как воин перед боем. Он и собирался дать бой, который, правда, мог оказаться для него последним.

— Я ожидал вашего раздражения и понимаю его причины. Но я созвал собрание, чтобы упрекнуть вас и кое-что напомнить.

Я убежден: благополучие целого гораздо выгодней каждому, чем благополучие отдельных граждай при упадке всей страны. Государство может перенести страдания отдельных людей, но никто из них не вынесет несчастий, постигших государство. Я спрашиваю: правильно ли вы поступаете, когда, удрученные собственными горестями, забываете о спасении страны? Справедливо ли обвинять меня, посоветовавшего начать войну, если вы же сами в свое время согласились со мной?

Вы негодуете на меня, но я не хуже других понимаю, что необходимо делать, и умею это объяснить. Действительно, если можно выбирать между войной и миром, воевать — это безумие. Но если от нас требовались уступки и покорность, то упрекать надо того, кто избегает опасности, а не того, кто мужественно встречает ее.

Я по-прежнему стою на своем, а вы изменяете себе. Пока вас не коснулась беда, вы прислушивались к моим советам, а теперь, когда наступили тяжелые дни, раскаиваетесь. Мне понятно ваше состояние. Неожиданность событий, опрокинувших все расчеты, способна подорвать уверенность в себе. Именно это и случилось с вами из-за многочисленных бедствий, а особенно из-за эпидемии. Но вам, гражданам великого государства, соответствующим образом воспитанным, следует легко переносить самые тяжелые удары и не омрачать вашей славы.

Сейчас нет ни одного правителя или народа, которые в состоянии помешать вашему флоту. Могущество это так велико, что с ним даже нельзя сравнивать пользу от полей и домов, потерю которых вы столь сильно переживаете. Главное — сохранить независимость, и тогда мы легко восстановим утраченное.

Но не думайте, что вы боретесь только за свою свободу. Речь идет о сохранении вашей власти над другими. Отрекаться от нее невозможно, хотя кое-кто и разыгрывает из себя человеколюбцев. Ваша власть похожа на тиранию, лишить вас ее несправедливо, а самим отказаться от нее опасно. Нами сейчас многие тяготятся и ненавидят, но это общая участь всех, кто господствует над другими. Ненависть, однако, быстротечна, а блеск и слава вечно живут в людской памяти. А потому не вступайте в переговоры со спартанцами и не показывайте виду, что нынешние невзгоды удручают вас.

Правда, нас постигло несчастье, которого мы не ждали. Оно опрокинуло наши расчеты. И я знаю, отчасти именно болезнь усиливает раздражение против меня, хотя это несправедливо. Посланные богами беды надо принимать с покорностью, а те, что приносят враги, — с мужеством. Таковы были правила нашего города прежде — не изменяйте им и теперь!

Перикл закончил речь, и тишину взорвали выкрики.

Кричали аристократы, обвиняя демос и его вождя в безрассудной политике и требуя немедленного примирения со Спартой.

Возмущались беженцы из Аттики, лишившиеся жилищ и земли и обреченные на то, чтобы ждать, когда их поразит смертельная болезнь.

Негодовали наиболее решительные демократы, рвавшиеся в сражение и требовавшие немедленных действий на море.

Собрание все же одобрило предложение Перикла. Ни он, ни демос не знали еще, что это предложение было его последним советом.

На выборах стратегов в 430 году Перикл впервые за последние 15 лет не получил большинства голосов. Мало того — его обвинили в растрате государственных денег и привлекли к суду. Присяжные признали обвинение справедливым и оштрафовали Перикла на 500 талантов.

Оппозиция, объединившая аристократов с демократами, торжествовала. Теперь, наконец, избавившись от человека, столько лет подавлявшего народ своим авторитетом, можно будет действовать решительно. Но как? «Афиняне испытывали других стратегов и ораторов, проверяя, насколько они пригодны для ведения войны; ни у кого из них не оказалось ни влияния, достаточного для такой высокой власти, ни авторитета, обеспечивающего надежное исполнение ее» (Плутарх). Оказалось, что афиняне настолько привыкли к советам Перикла, что не в силах самостоятельно действовать. Попытки изменить политику терпели крах. Афинянам волей-неволей пришлось делать то же самое, что предлагал Перикл, только с неизмеримо меньшим успехом.

Растерянность сменяется отчаянием. А потом вспыхивает надежда — еще не поздно исправить ошибку. И демос просит своего вождя о снисхождении. Друзья уговаривают его вернуться на ораторскую трибуну — не время сейчас помнить об обидах. А одно его появление способно успокоить афинян.

Перикл отказывается.

Каприз? Уязвленная гордость? Нет, он просто устал и хочет принадлежать только себе. Ему напоминают о бедствиях; постигших отечество. Ну, а разве он не вправе хоть раз остаться наедине с собственным горем? Только что он похоронил сестру и сыновей — Ксантиппа и Парала, И афиняне впервые увидели слезы на лице того, кого привыкли считать образцом выдержки и твердости духа. Пусть хоть сейчас его оставят в покое!..

В 429 году Перикла вновь избирают стратегом.

Его это не трогает. Он безучастно взирает на происходящее, чувствуя, что силы на исходе. Единственное, что его беспокоит, — судьба Перикла-младшего. Что ждет незаконного потомка, когда он лишится отца?

Перикл решается на то, на что не осмеливался ни один афинский политик: он выступает против самого себя. Народное собрание не верит своим ушам. Первый стратег просит отменить закон, который сам же предложил! Тот суровый закон о гражданстве, который неукоснительно выполнялся почти два десятка лет и теперь обратился против его автора. Видно, горе помутило разум Перикла, если он, всегда твердивший, что прочность государства в верности законам, отступил от собственных принципов. К тому же ни для кого не секрет: Перикл заботится прежде всего о личных интересах, а не о благе демоса, который научился не только пользоваться правами, но и оберегать их. А прав этих достойны только истинные граждане.

Экклесия отвергает предложение первого стратега.

Но пусть Перикл не думает, что афиняне равнодушны к его несчастью, что они не ценят заслуг человека, который столько лет руководил государством и никогда не требовал каких-либо привилегий для себя. Закон незыблем, но почему нельзя сделать исключение из правил?

Специальным постановлением Народное собрание дарует гражданские права сыну Перикла и Аспасии. Отныне он полноценный афинянин, законный наследник и продолжатель рода Перикла.