Перикл

Я не сомневаюсь в победе, если только вы не будете стремиться к новым завоеваниям и сами не будете себе создавать опасности. А спартанским послам ответим так: «Мы разрешим мегарянам пользоваться рынком и гаванями, если спартанцы прекратят изгнание чужеземцев, и предоставим независимость городам, которые были независимы раньше, если спартанцы позволят и своим городам жить по собственным законам. В соответствии с договором о мире мы готовы подчиниться решению третейского суда и не будем начинать войну». Вот ответ справедливый и достойный нашего города. Но помните, война все равно неизбежна, и чем охотнее мы примем вызов, тем с меньшей настойчивостью враги будут наступать на нас.

Уверенность Перикла передалась демосу. Если уж он, человек предусмотрительный и сдержанный, всегда и во всем привыкший действовать наверняка и избегавший риска, столь решительно призывает к войне, значит Афинам ничего не грозит.

Стремился ли Перикл к этой войне? Вряд ли. Но он ясно видел, что ее не избежать, и потому обязан был готовиться к ней и внушать демосу надежду на успех. Механизм, приведенный в движение с его участием, вышел из-под контроля отдельных людей, и он бессилен был остановить, повернуть развитие событий в другую сторону.

Фемистокл превратил афинян из земледельцев в мореходов. Море стало источником силы и богатства. Оно открыло путь к чужим берегам, позволило основать колонии, связало воедино отдаленные уголки эллинского миpa. Благодаря морскому могуществу Афины беспрепятственно добывали хлеб, металлы, рабов. Тысячи людей неразрывно связали свою судьбу с морем: торговцы, ремесленники, ростовщики, клерухи, судостроители, матросы — все они в один голос требовали расправы с теми, кто посягает на морское владычество Афин. Сила определяла сознание непогрешимости и правоты. Казалось вполне естественным, что союзная казна — неисчерпаемый источник государственного богатства, и город, гордящийся свободой, существует на средства, добытые насилием.

В течение полувека демос добивался расширения своих прав. В конце концов при Перикле он стал неограниченным хозяином страны. Демократия достигла высшей точки и замкнулась в себе. Она существовала в себе и для себя, ограниченная жесткими рамками свободного гражданства. Она открыто провозгласила свое право повелевать и господствовать над остальными жителями, презирая не только рабов, но и иноземцев, и собственных метеков. Это была аристократическая демократия, демократия избранных. Опасаясь возвышения отдельных личностей, она сделала демос источником закона, высшим судьей и носителем истины, несокрушимо уверовав в то, что большинство всегда право. Сражаясь с призраком тирании, афинский демос превратился в коллективного деспота, требующего жертв как от собственных граждан, так и от союзников. Демократия еще не понимала, что ее расцвет предвещает скорую гибель. Перикл выращивал цветок, торопя его созревание, не думая о том, что тем самым приближает час, когда он начнет вянуть. Да и кто мог тогда это предвидеть?

В Пелопоннесскую войну Афины вступали, уверенные в своих силах. А их было предостаточно. 300 триер составляли военный флот, превосходивший соперников и численностью, и боевыми качествами. 600 талантов ежегодного дохода — сумма, которой, за исключением Персии и, может быть, Карфагена, не получало ни одно государство. Еще 6 тысяч талантов, не считая драгоценностей, хранились к началу войны в храмах и в любой момент могли быть использованы для нужд казны.

Власть Афин распространялась почти на все острова Эгейского, моря, на многие города Фракийского побережья, Малой Азии, Италии, Сицилии.

Что могла противопоставить Спарта?

Прежде всего своих бесстрашных гоплитов, от столкновения с которыми предостерегал афинян Перикл, — ведь в искусстве рукопашного боя им не было равных. К тому же сухопутные войска всех участников Пелопоннесского союза явно превосходили по численности армию Афин, способных выставить лишь 13 тысяч пехотинцев и 1 тысячу всадников.

Лишенная собственных средств, Спарта рассчитывала на поддержку союзников: почти все государства Пелопоннеса и даже некоторые полисы Средней Греции изъявляли готовность помочь ей деньгами и кораблями. К тому же и в городах, входящих в состав Афинской державы, немало людей, тяготившихся властью Афин, ожидали лишь удобного момента, чтобы воспользоваться успехами спартанцев и сбросить с себя ненавистное владычество. От этих людей Спарта получала пожертвования в виде денег и зерна.

Обе стороны строили планы, трезво взвешивая свои возможности. Секретов не существовало. Было ясно, что афиняне все надежды возлагают на флот, а спартанцы — на сухопутную армию. Спарта не сомневалась, что без труда займет Аттику и заставит Афины пойти на уступки под угрозой голода. Кроме того, предполагалось, что афинские союзники выйдут из повиновения и флоту афинян придется скорее усмирять их, чем вести операции у берегов Пелопоннеса. Чтобы окончательно расколоть Афинскую архэ, спартанцы громогласно объявили, что требуют независимости и свободы для всех эллинов. Никто не думал о затяжке войны — все расчеты, вопреки предостережениям Архидама, строились на том, что она продлится недолго.

Перикл такую возможность, допускал и верил, что длительные военные действия в конечном счете более губительны для противника. Разумеется, враги вторгнутся в Аттику и опустошат ее. Но ведь не зря же он в свое время соорудил Длинные стены, связав город с портом. Теперь эти стены смогут укрыть все население страны. Брать штурмом крепостные укрепления спартанцы не умеют, а осада не страшна, пока флот афинян господствует на море. Да, крестьяне и землевладельцы пострадают от нашествия, но разве сможет Спарта надолго уводить войска из Пелопоннеса, оставляя в тылу илотов, готовых поднять восстание, и зная, что в любом месте полуострова могут высадиться афинские отряды?

Итак, вопрос в том, кто дольше выдержит. Спарта, лишенная возможности отрезать Афины от моря, или Афины, бессильные противостоять нашествию противника?

В глубине души Перикл, видимо, понимал, что разгромить неприятельскую армию невозможно. Оставалось лишь ждать, цока иссякнут ресурсы спартанцев. А что, если афинские запасы истощатся раньше? Ведь предстоит прокормить огромную массу граждан, покинувших свои земли, снабжать всем необходимым экипажи кораблей и вооружать союзников.

Об этом думал Перикл, ясно сознавая, что иная тактика, кроме оборонительной, погубит Афины.

Военные действия начались весной 431 года в Беотии.

Союзники Спарты фиванцы ночью напали на Платеи, близ границ Аттики. 300 гоплитов проникли в город с помощью местных олигархов, но уже утром жители Платей, верные союзу с Афинами, перебили захватчиков. Мир, однако, был официально нарушен, и ответственность, таким образом, ложилась на Спарту.

Афины тем не менее проявили сдержанность. Они арестовали всех беотийцев, находившихся в то время в Аттике, перевезли часть населения Платей в Афины, но от наступления на Беотию воздержались.

В мае Архидам собрал на Коринфском перешейке войска Пелопоннесского и Беотийского союзов. 60 тысяч гоплитов, то есть две трети боеспособного населения, готовились вторгнуться в Аттику. Царь попытался в последний раз предотвратить кровопролитие, надеясь, что реальная угроза заставит Афины пойти на уступки. Но в Афинах не желали слышать о мире. Незадолго до этого Народное собрание одобрило предложение Перикла не принимать послов Спарты, если она выступит в поход. Посланца Архидама Мелесиппа не пустили в город и, даже не выслушав его, приказали в тот же день покинуть пределы страны. А чтобы он ни с кем не общался, его сопровождали до самой границы. Молча проделали они недолгий путь, и, лишь прощаясь с провожатыми, посол печально промолвил: «День этот будет для эллинов началом великих бедствий».

Архидам приказал войскам наступать.

Едва известие дошло до Афин, Перикл немедленно призвал жителей Аттики укрыться в городе. Он советовал не жалеть о разоренных полях и виноградниках, ибо деревья, обрезанные и срубленные, скоро вырастают вновь, а вернуть назад погибших невозможно. Единственное, чего он опасался, так это расположения к нему спартанского царя. Связанный с Периклом узами гостеприимства, Архидам мог не тронуть его владений и вызвать, сам того не желая, подозрения у афинян. Перикл признался Народному собранию, что Архидам — его друг, но это никак не отразится на Афинах, и, даже если его земли останутся нетронутыми, он уступит их государству, чтобы никто не думал, будто Перикл пользуется какими-нибудь привилегиями.