Перикл

И тогда афинское посольство, находившееся в Лакедемоне, заявило эфорам, что хочет выступить перед народом, если, конечно, спартанские власти сочтут это возможным. Вскоре афиняне предстали перед Народным собранием. Они попытались убедить его не торопиться с выводами, вникнуть в суть дела и не нарушать мира.

— Нас послали сюда не для того, чтобы препираться с вашими союзниками, а чтобы уладить дела, касающиеся Афин. Но мы услышали, что против нас выдвинуты серьезные обвинения, и явились, чтобы предостеречь вас от поспешных и неосмотрительных решений. Кроме того, мы хотим доказать, что по праву владеем нашим достоянием и государство наше достойно уважения.

Необходимо сказать о Персидских войнах, даже если вам неприятно, что эти события постоянно выставляют на вид. Впрочем, мы будем говорить о них не столько для того, чтобы оправдать себя, сколько для того, чтобы наглядно показать, с каким государством придется вам бороться, если вы окажетесь неблагоразумны.

Мы утверждаем, что при Марафоне мы одни, впереди всех сражались с варварами. Потом, когда они пришли вновь и у нас не было сил отразить их на суше, мы поголовно взошли на корабли, чтобы дать бой на море при Саламине. Одно это помешало персам подойти к Пелопоннесу и разорить его.

Когда стало ясно, что спасение Эллады зависит от ее флота, мы выполнили три полезнейших дела: выставили наибольшее число кораблей, дали проницательнейшего полководца и проявили величайшее рвение. Мы решили покинуть Афины и пожертвовать своим имуществом не для того, чтобы бросить на произвол судьбы союзников, рассеяться и стать бесполезными для них. Нет, мы взошли на корабли, чтобы попытать счастья в борьбе, и не гневались за то, что вы раньше не помогли нам. Вот почему мы утверждаем, что оказались полезны вам не меньше, чем себе.

Неужели же, лакедемоняне, за проявленную в ту пору энергию и решимость мы не заслуживаем менее завистливого отношения к власти, которой пользуемся ныне? Мы получили ее не путем насилия: союзники сами просили нас о главенстве. Мы были вынуждены усилить свою гегемонию и довести до теперешнего состояния волею обстоятельств: больше всего из страха перед варварами, затем из чувства чести и, наконец, ради собственных интересов. А впоследствии оказалось, что опасно ослаблять ее и подвергаться риску — ведь большинство ненавидело нас, иные отложились и их пришлось покорять силой; вы же относились к нам с враждебной недоверчивостью.

Вы, лакедемоняне, стоите во главе государств Пелопоннеса, установив порядки, выгодные вам. Если бы вас возненавидели так же, как нас, вы были бы столь же суровы с союзниками и вам пришлось бы применять силу или подвергать себя опасности. Следовательно, в нашем поведении нет ничего странного и противоестественного, раз мы приняли предложенную власть и не выпускаем ее из рук под влиянием трех могучих стимулов — честолюбия, страха и выгоды.

С другой стороны, не мы первые установили такой порядок, он существует искони: сильный господствует над слабым. Вы говорите о справедливости, но никто никогда не ставил ее выше силы и ради нее не отказывался от выгоды.

Решайте неторопливо, как этого требует серьезность дела, и не принимайте на себя в угоду чужим замыслам и притязаниям нового бремени. Прежде чем воевать, подумайте о неожиданностях войны, от которых никто не застрахован. Пока вы не сделали подобной ошибки, пока благоразумное решение полностью зависит от вашей и нашей воли, мы советуем не нарушать договора и не преступать клятвы, а разногласия между нами решать по соглашению. В противном случае, если вы начнете войну, мы призовем в свидетели богов, хранителей клятвы, и попытаемся защищаться так, как подскажет нам ваш образ действий.

Спартанцы начали совещаться. Их выступления были короткими и решительными.

Афины угрожают Лакедемону? — Значит, война.

Союзники упрекают Спарту в медлительности? — Стало быть, надо действовать, и как можно быстрее. Война!

Афиняне предлагают вести переговоры? Вероятно, им это выгодно. А раз так — нечего тратить время на болтовню. Война!

Тщетно царь Архидам пытался образумить соотечественников. Он ссылался на то, что риск слишком велик, что противник богат и силен, что Спарта не готова к борьбе — ведь у нее нет ни денег, ни флота. Он предупреждал, что военные действия затянутся на долгие годы и завершать их придется будущему поколению.

— Я советую не браться за оружие, а отправить к афинянам послов для переговоров, не проявляя ни излишней уступчивости, ни чрезмерной воинственности. А тем временем мы будем добывать средства, приумножать наши силы и готовиться. И тогда через два-три года мы сможем начать, уверенные в успехе. Надеяться надо не на ошибки врагов, а на собственные, точно рассчитанные силы.

Опыт и проницательность Архимада давно снискали ому уважение среди спартанцев. Собрание заколебалось — доводы царя нелегко было опровергнуть. Да и кто отважится спорить с ним?

На трибуну поднялся эфор Сфенелаид. Человек действия, он не признавал долгих речей и не понимал, почему надо обсуждать предметы и без того ясные. А ясно одно: афиняне оскорбили эллинов, они унижают спартанцев, хвастаясь прошлыми победами. Затронута честь Спарты — а что может быть дороже ее?

Эфор предложил проголосовать за войну.

Голосовали, как обычно, криком, и Сфенелаид не мог определить, кому же принадлежит большинство. Установив тишину, он обратился к собранию: «Те из вас, кто считает афинян виновными, пусть отойдут в одну сторону, а остальные — в другую!»

Так решился вопрос о Пелопоннесской войне. 30-летний мир, заключенный в 445 году, продержался лишь 13 лет. «Лакедемоняне признали нарушение мира и необходимость войны не столько под влиянием речей союзников, сколько из страха перед растущим могуществом афинян: они видели, что уже большая часть Эллады подчинилась им» (Фукидид).

Чтобы уверовать в свою правоту, спартанцы спросили дельфийского оракула, будет ли успешна для них борьба с Афинами. Ответ обнадежил, хотя и был, по обыкновению, двусмыслен: Спарта одержит победу, если станет воевать по мере сил.

Стороны готовились к схватке, подыскивая подходящий повод к началу военных действий. Ультиматум спартанцев гласил: афиняне должны снять осаду Потидеи, отменить «мегарские псефисмы» и предоставить автономию Эгине. Пусть все эллины убедятся лишний раз, что Спарта защищает свободу и справедливость, а Афины творят насилие и произвол, не выполняя законных требований. Кроме того, спартанцы настаивали на том, чтобы афиняне изгнали из государства тех, кто запятнал себя скверной, кощунством против богов и не смыл с себя проклятья «Килонова убийства». Ни у кого не было сомнений, что имеются в виду Алкмеониды, единственным представителем которых выступал Перикл. Конечно, спартанцы не надеялись на успех, но рассчитывали, что авторитет афинского вождя пошатнется, раздражение против него усилится и именно на него афиняне станут смотреть как на виновника войны.

А раздражение действительно возрастало. Как будто не было 30 лет неусыпных трудов, как будто не он вел демос от победы к победе, как будто не его усилиями Афины превратились в могучее государство, в школу Эллады, вызывающую удивление, восхищение и зависть. Все чаще его обвиняли в тирании — его, который так упорно отстаивал мысль, что только народ — единственный господин и повелитель, и приучал демос к свободе.

Все чаще вспоминал Перикл слова Фемистокла незадолго до изгнания: «Почему вы, афиняне, устаете получать добро от одних и тех же людей?» Перикл знал, что люди недолюбливают тех, кого они обидели. Теперь он убеждался в том, что они недовольны и теми, кто многое сделал для них. Может быть, слишком часто звучало его имя, как в свое время имя Аристида, и афиняне стали тяготиться его славой и почетом? Или, поверив в свои силы и привыкнув все решать самостоятельно, демос вообще намерен обходиться без руководителей?

Недовольство чувствовалось на каждом шагу — в экклесии, на агоре, на улицах города. Его соперники, молчавшие столько лет, вновь обрели дар речи. Они еще не нападали на него открыто, но, словно пробуя силы, подбирались к его окружению.