Страница 10 из 16
– Я клянусь вам, – приблизившись к Лису, воин поднял руку, точно для присяги. – Мы только вошли, а он лежит перед алтарем и не дышит. Совсем не дышит! Рука за пазухой, одна перчатка рядом валяется. Видать, сердце не выдержало.
– Сердце не выдержало? – Лис озадаченно поглядел на каменное чудовище и обломки колонны. – То есть, у нас при взгляде на это одоробло прыгучее – выдержало, а у него от Страстей Господних – нет? Ни хрена себе, пробежался от инфаркта! Странная история… Ну-ка, стоп! – Он замер, точно пораженный током, и вперил в собеседника изучающий взгляд. – Бегун что же, был в перчатках?
– Ну да. Одну скинул, видать, за пазуху лезть мешала.
– Погоди-ка, дружаня, я услышал, не части.
Лицо Сергея вдруг стало задумчивым.
– Меча при нем не было, мороза посреди лета вроде тоже не наблюдаем. На какого бы рожна ему перчатки?
– Чтоб не оставлять отпечатков пальцев! – обрадовался собственной находчивости Карел.
– Герцог, ты сэр Жант или сэр Вант? Думай иногда, что говоришь. Какие, к лешему, отпечатки пальцев? Ты щас буквально пророчество изрек, сам того не заметив. Веков через двенадцать аккурат здесь и додумаются взглянуть на отпечатки повнимательнее. Не торопи историю, под ее колесами и так мало никому не кажется.
– Но я не хотел…
– Ладно. Спишем на диковинный нурсийский фольклор. Да, отпечатки! Конечно же! Как я сразу не подумал? – выпалил Сергей так радостно, будто в этот миг на него снизошло откровение. – Это был один из тех, чьи руки напитаны льдом. Они светятся в темноте и убивают, точно змеи. Горе мне, с кем изменяет моя память?! О них же писал в своем вдохновенном трактате Максфрай Светлый! Шо я морозю? Слышал бы я себя в другое время… Мой герцог! Не прикасайтесь, ради всех святых, к этой стреле и особенно к медальону!
– Но почему? – удивился Карел, как раз вознамерившийся получше рассмотреть трофей.
– Возможно, яд обледе нения, сочащийся из-под его ногтей, напитал эту вещь! Дружаня, проснись! Вор стащил одну-единственную побрякушку, совсем недавно болтавшуюся на шее гарпии. Ничего другого в казне не тронул. Думаешь, случайно схватил и побежал? Перца с два! Затем он сунул эту бижутерию в рот каменного уродца, и тот пошел скакать, шо козленок, объевшийся конопли. А как лишилась ценного вложения – снова окаменела, и, шо показательно, бегун в знак солидарности тут же склеил ласты.
– Какие ласты? – удивился богемец.
– Свои. Не в этом суть. Я рупь за сто даю, он был в перчатках, потому что не мог просто так держать эту хреновину голыми руками и знал об этом.
– Но отчего?
– А я почем знаю? Дагоберт в руках крутил – и хоть бы что, как был мрачный тип, так и остался. Впрочем, он другой породы. В том и загвоздка. Ох, чую шо-то здесь нечисто!
– Что прикажете с усопшим делать? – между тем спросил воин.
– Шо ты ко мне пристал? Я по трупам не специализируюсь, а в церкви о том и без подсказок знают. Хотя, стоп! Успеется похоронить. Для начала неплохо бы опознать.
– Да что его опознавать-то? – один из воинов почесал затылок. – Я этого злодюгу уже прежде видел. Он вроде как в свите кардинала состоял.
– Что?! – брови грозного начальника личной гвардии кесаря удивленно взметнулись, лицо приобрело жесткое, настороженное выражение. – Ты уверен? Бастиан, ну-ка разбуди монарха.
– Но как? Тут же у дверей стража.
– А хоть петухом кричи, шо за идиотский вопрос! Придумай! Во-первых, тут его вещица бесхозная мотыляется. Хорошо бы забрать, пока никто из-за нее не покалечился. Сдается, эту фиговину с загогулиной трогать, шо ядрами урана в кегли играть. Кайфу чуть, а сдохнешь быстро. Во-вторых, есть авторитетное, то есть мое, мнение, шо начинается такая веселуха – сон нам только во сне будет снить ся. В общем, действуй! Ты же первый школяр Парижа – почему город спит, когда ты бодрствуешь?! Разбуди монарха, пусть валит сюда. И как можно быстрее. Карел останется на страже, а я пройдусь, осмотрю тело.
– Какое тело?
– Уже никакое. И уж точно не то, которое мне бы страстно хотелось обозреть. Но все равно, по-своему очень интересное, только чересчур загадочное.
Дагоберт открыл глаза, словно и не засыпал вовсе. С каждым днем он чувствовал, как растет его сила, как мощнее и быстрее течет по венам жидкий огонь. Он теперь почти не нуждался в сне. За прошлую неделю усталость одолела его лишь раз, да и то после трех часов сна он вновь ощутил себя бодрым и полным неукротимой энергии. То, что прочие смертные убивали столько времени на сон, радовало уж тем, что позволяло, наконец, остаться в одиночестве, не выслушивать пышные бестолковые речи, не принимать изъявлений преданности от людей, которые и смысл-то этого слова поним ают очень по-своему.
Для франкских баронов присяга верности была лишь ритуалом, завещанным от предков и потому безоговорочно исполняемым. Вот только признать над собой реальную власть все эти храбрецы, командовавшие десятками, а то и сотнями воинов, вовсе не считали обязательным. Особенно если эта власть не могла согнуть в дугу любого, кто вставал у нее на пути.
Он глядел на звенящих кольчугами бородачей во время приемов, едва скрывая гнетущую тоску, слушал их самовлюбленное бахвальство и все больше сознавал, как горек хлеб монарха. По своей воле он бы ни за что и никогда не пожелал иметь дело с этими людьми, ждущими от него даров и готовыми ринуться в ближайшую схватку ради чего угодно: добычи, славы, упоения боем, но вовсе не ради блага державы. Но, и то сказать, что для них держава? То ли дело собственный, обнесенный высокой стеной замок с окрестными угодьями. А уж мальчишка в золотом венце пока что для них – так, тень кесаря на опустевшем троне.
Он знал, что многие его предки, столкнувшись с этой напастью, позволили баронам избирать из своих рядов наиболее уважаемого и могущественного, дабы тот управлял от его имени. Так и писалось в указах: «В такой-то год царствования государя… и такой-то год правления его верного майордома…» Для них, драконов, коротающих в земной юдоли век своего мужания, человечьи дела были в тягость, и потому казалось разумным отгородиться от надоедливых подданных широкой спиной избранного ими же самими управляющего. Дагоберт вслушался в звучание фразы: «Верного майордома…» Вот уж правда: волчья верность до первого леса. Лицо Пипина Геристальского живо всплыло в его памяти. Последние недели он вел себя поистине безукоризненно, был предупредителен и всячески пекся о пользе страны. Это настораживало.
Больше всего Дагоберту хотелось казнить майордома и тем уберечь себя от предательства. Однако начать царствование с казни первейшего из вельмож, имеющего огро мные владения и великое множество верных лично ему баронов, – не лучшая затея. К тому же, поскольку всенародно было объявлено, что мнимая сестра его, Брунгильда, оказалась исчадием ада, подчинившим своей воле едва ли не целый народ, то и казнить его, получается, не за что. Он – первый среди пострадавших, и он же первый, присягнувший на верность законному наследнику престола.