Страница 4 из 15
— Комнату покидала Наталья Сергеевна Попова,— Петухов указал на строгого вида женщину лет двадцати пяти,— она учительница, с детьми играла в детской комнате, но не там, где хранились ценности. Подходил к ней ее супруг, кандидат технических наук, между прочим, очень уважаемый человек. Он на трюмо видел коробочку.
— Футляр, красивый футляр я видел через раскрытую дверь,— пояснил глухим басом Константин Сергеевич Попов.— Мне показалось, футляр был раскрыт.
— Показалось или был раскрыт? — уточнил Сиволодский.
— Я не присматривался, но, кажется, раскрыт.
— И дети...— добавила сухощавая брюнетка с подсиненной проседью,— дети там играли.
Петухов степенно кивнул:
— Дети играли в другой комнате. Они исключаются. Были под присмотром взрослых.
— Какого возраста дети? — осведомился Сиволодский, прикидывая, как их придется допрашивать: с родителями, с педагогом...
— Дошкольного, Пяти и пяти с половиной лет. Ирочка и Викеша,— пояснила та же дама с подсиненной проседью.
— Мы готовы помочь следствию всеми силами,— решительно заявил Петухов,— можете нас обыскивать. Мы даже настаиваем на личном досмотре.
Сиволодский задумчиво покачал головой. Знал бы, что придется обыскивать женщин... но, кажется, майор Левченко на задание раньше выехала. Подождать да позвонить? К тому же у нее опыт работы по поиску драгоценностей. Но пока ее нет.
— Я могу видеть пострадавших?
Из-за стола вскочила полная женщина, суетливо бросилась к дверям.
— Жена моя,— успокоительно уведомил Петухов.— Петухова Анна Николаевна.
Сиволодский услышал ее голос:
— Сана, Саночка, возьми себя в руки... Там пришли... Нет, другой. Оттуда. Альберт Петрович, дайте же ей руку... Инна, накапай валокордина... Как это нет? Чтоб в доме не было сердечного?!! Вы с ума сошли...
Через несколько минут Александра Эдуардовна вышла. Под руку ее поддерживал адмирал. «Ну вот, теперь ясно, куда я попал»,— подумал Сиволодский и поднялся.
Хозяйка протянула паспорт и изящным жестом пригласила лейтенанта следовать за ней.
— Это произошло здесь? — спросил Сиволодский, оглядывая комнату Александры Эдуардовны. В комнате было множество красивых вещей: японские статуэтки нэцке, вьетнамские лакированные миниатюры, серебряный туалетный набор на трюмо, китайские фарфоровые вазы, на письменном столе инкрустированный прибор, тоже китайский.
«Было гут что взять, кроме браслета, если вор серьезный, хладнокровный, а другой рисковать в полном народу доме не станет»,— подумал лейтенант.
Александра Эдуардовна подвинула к торцу стола кресло и уютно устроилась в нем, укрывшись большим ярким шотландским пледом.
— Михаил Игоревич,— печально сказала она,— может быть, пока мы отложим формальности и начнем поиск? Вы привезли собаку?! Пусть она и займется своим делом.
— Видите пи...— замялся Сиволодский,— прежде я должен знать, что искать собаке. Опишите вашу пропажу.
Александра Эдуардовна резко откинула плед, поднялась и подошла к шкафу. Через, минуту перед Сиволодским лежали серьги, кольцо и брошь.
— Вещи золотые? — спросил он, когда Александра Эдуардовна снова села. Сиволодский не предполагал, что простую бирюзу оправляют в золото. Да и техника финифти в его представлении связывалась с серебром, мельхиором...
— Да,— утвердительно кивнула Соколова,— там есть проба. Лупа в верхнем ящике стола, если угодно,— голос ее звучал отрешенно.— Помню, мы с Альбертом Петровичем пошли в театр. Приехал Брехт со своей труппой... После работы, очень торопились, по дороге забежали в нашу торгпредовскую столовую перекусить, на мне были белое платье китайской чесучи и этот гарнитур. Я вошла, и все перестали стучать ложками...— Александра Эдуардовна заплакала.
«Так, значит, дело было до 1956 года,— вспомнил Сиволодский даты жизни Бертольда Брехта, пьесы которого он недавно прочитал, то есть после войны, когда уже существовал его театр... И жили они с мужем в те времена за границей. Вещь хоть куда... Красивая, золото, плюс работа, ценность, конечно. Но не валютная же это ценность, чтобы так убиваться! Воспоминания, наверное, связаны...»
— Скажите, Александра Эдуардовна, сколько стоит весь гарнитур?
— Я не знаю, сколько он стоил,— это подарок Альберта Петровича.— Сейчас за него дают, за целый, не менее сорока тысяч.
— Да не может быть! — вырвалось у Сиволодского.— Филигрань богатая, но...
— Это не филигрань, молодой человек,— оскорбилась Александра Эдуардовна,— это золотая скань, это иранская бирюза, гляньте на игру черных прожилок!
И тем не менее Сиволодский недоверчиво покачал головой: сорок тысяч — явное преувеличение, впрочем, сколько бы ни стоили украшения, его дело — их искать и найти.
— Вы кого-то подозреваете? — спросил лейтенант.
Александра Эдуардовна только развела руками и снова заплакала. Сказала сквозь слезы:
— Как же мне подозревать родных и близких, очень близких людей? Я не выдержу подобного разочарования...
Последняя фраза все же обнадежила лейтенанта — как ни больно ей, но подозрения, однако, существуют. Тогда начнем по порядку:
— Где были эти вещи, когда вы видели их в последний раз?
— Здесь, в шкафу,— ответила Александра Эдуардовна, не задумываясь.
— Почему же один из гостей утверждает, что заметил раскрытый футляр от браслета на трюмо? Он и сейчас там лежит, этот футляр... Разве вы не видите?
Александра Эдуардовна вздрогнула. Впилась взглядом в подзеркальник. Долго всматривалась в знакомые предметы. Лейтенант увидел, как у нее начали мелко дрожать колени.
«Что же, выходит, я сама положила? — тревожно подумала она.— Но когда? Совершенно не помню. Или это все-таки Инна, из мелкой зависти, из мести, из мещанской своей ограниченности? Значит, спрятала, чтобы сделать мне больно! Дурацкого тоста ей оказалось мало... Но это уже дело не милицейское. Пусть лейтенант только найдет, и если это она, я объясню, как в тот закуток что попало...» Неимоверная злоба против дочери поднялась в груди Александры Эдуардовны. Она вообще удивлялась, как из ее Инны могло получиться нечто путное. Когда матери приходилось кому-то говорить о дочери, она всякий раз начинала со слов: «странно», «удивительно».
Удивительно, ничего на мордашку вышла! — Инна не была похожа на мать. Как ни странно, закончила все же вуз, на работу в приличное место попала! Правда, Инна, по представлениям Александры Эдуардовны, никогда не блистала интеллектом.
Чудеса, нашла приличного парня! Виктор оказался даже очень хорошим человеком. Только, по мнению матери, дочь слишком уж была уверена в муже и позволяла себе дома выглядеть как послевоенная домработница.
Но что больше всего раздражало Александру Эдуардовну в дочери, да и в зяте тоже,— это их подспудное, вслух не высказываемое и оттого еще более твердое несогласие с ее взглядом на жизнь. У Инны и Виктора оказалась совершенно иная шкала ценностей. И не было даже стремления повысить ее! Ну ладно, Виктор, он с детства в своей подмосковной семье ничего слаще морковки не ел. Но Инна! Конечно, кровь не вода, отец Инны при всех чинах, постах, регалиях всегда был равнодушен к быту и комфорту, к самой идее благополучия, как понимала ее Александра Эдуардовна, от того они, в общем, и разошлись. И не познала Инна ножниц между желаниями и возможностями, тех самых ножниц, что заставляют быстрее соображать и быстрее крутиться а этой жизни. Оттого она так и взъелась сегодня... Беседы застольные вышли, конечно, не слишком тактичными, но ведь никто никого не хотел обидеть. Хотя, если посмотреть правде в глаза, то действительно нынешние дети по гроб жизни должны быть обязаны своим родителям — во всяком случае, тем из них, что собрались за столом Александры Эдуардовны, за исключением, пожалуй, только Альберта Петровича. Все обязаны — всем джентльменским набором: квартира, машина, дача, престижная служба, иногда — научная степень.
— Я не знаю, чего вы ждете,— очнувшись от своих дум, нервозно проговорила Александра Эдуардовна.— Есть футляр, который брал в руки вор. Почему вы не догадались привести с собой эксперта, чтоб он снял отпечатки пальцев?