Первый особого назначения

Степка сел на свое место и не успел еще вытащить из портфеля учебник, как залился звонок. Крышки парт захлопали громче и торопливей, тетради зашелестели тревожней, и в класс вошел Аркадий Аркадьевич, учитель истории.

Степка любил уроки истории. Ему нравилось слушать о том, как жили люди, когда ни его самого, ни его отца, ни дедушки Арсения, ни даже самых древних стариков еще не было на свете. В четвертом классе, когда в дневнике на первой страничке среди школьных предметов появилось это новое слово — «история», Аркадий Аркадьевич, впервые придя в класс, сказал: «История всюду, история вокруг нас, и мы с вами — тоже история. Люди будущего станут изучать нашу жизнь, наши дела, наше замечательное время…»

А время и правда замечательное! Пройдет еще лет сорок, и выйдет в школе к доске какой-нибудь мальчишка, такой же, как Степка или как Костя Гвоздев. А учитель спросит, вот так же, как сейчас Аркадий Аркадьевич спрашивает Мишку Кутырина: «Ну-с, расскажи нам…» И станет мальчишка рассказывать о том, как двинулся сквозь льды атомный ледокол «Ленин», о том, как завертелись, закрутились турбины ангарской электростанции, и о том, как поднимали целину герои-комсомольцы… И он, тот будущий неведомый школьник, назовет имена людей, прославивших эту семилетку, — Николая Мамая назовет, и Ярослава Чижа, и Валентину Петрищеву, и другую Валентину — Гаганову… И, конечно, будет он рассказывать о том, как взвился в звездную вышину первый советский искусственный спутник, и о том, как вслед за первым полетели другие. А потом… Разве можно забыть тот день, когда радио возвестило: «Наш советский человек в космосе! Юрий Гагарин!..» Ух, что тогда началось! Кричали «Ура!», хлопали в ладоши, вскакивали с мест. И всю большую перемену в необычной тишине простояли у репродуктора в коридоре, ловя торжественно радостный голос диктора.

На уроках истории будут вспоминать школьники о том, как сражалась за свою свободу непокорная Африка. И произнесут ребята с печалью имя Патриса Лумумбы и с гневом припомнят, как заточили в тюрьму героя Греции Манолиса Глезоса.

Степка так глубоко задумался, что не сразу услышал свою фамилию, которую Аркадий Аркадьевич повторил несколько раз. И только когда Слава Прокофьев, сосед по парте, толкнул его в бок, он словно проснулся.

Степка так заторопился, что уронил на пол дневник и ручку. Он побежал к доске и скороговоркой начал отвечать. Хорошо, что Слава «на дорожку» успел шепнуть ему: «Правление Октавиана Августа», а то бы Степка не знал, на чем закончил свой ответ Мишка Кутырин.

Урок Степка выучил очень хорошо. Он видел, как Аркадий Аркадьевич одобрительно кивает головой. Это был добрый признак. К тому же Степку подбадривало то предчувствие непременных удач, которое охватило его утром, едва он проснулся.

— Молодец! — остановил учитель Степку, когда он принялся было рассказывать о битве армии Октавиана при мысе Акций.

Нет, предчувствия не обманули Степку. В дневнике у него появилась аккуратная пятерка.

Вторым уроком был немецкий. И Степка сразу сник. Отвечать задания по немецкому языку для Степки было сплошным мученьем. Ни один предмет не казался ему таким трудным. И учительница, Роза Марковна, вызывала его на уроках, как нарочно, чаще, чем других ребят.

Каждый раз, когда Роза Марковна входила в класс и произносила свое обычное «гутен морген», у Степки внутри словно что-то обрывалось. Вот и сейчас, хотя «морген» действительно было очень «гутен», на душе у Степки при виде учительницы немецкого языка стало пасмурно.

А Роза Марковна, выслушав рапорт дежурного, раскрыла журнал и немедленно вызвала Степку к доске.

Неуверенно, словно карабкаясь по страшной крутизне и боясь оступиться, Степка переводил на русский язык текст из учебника.

— Им зоммер… ист… ист ес хейс…

— Не «ес», а «эс». И не «хейс», а «хайсс», — поправляла Роза Марковна. — «С» продолжительное и «а» — «хайс-с».

— Хайсс, — покорно повторил Степка. — Лето жаркое.

— Лето? Им зоммер? — Роза Марковна оглядела класс, чуть прищурив близорукие глаза.

Сейчас же над несколькими партами взметнулись вверх ладони.

— Левченко, — кивнула головой учительница.

Таня Левченко знала немецкий лучше всех в классе. Еще бы! У нее мама преподавала немецкий в строительном техникуме. В классе Роза Марковна всегда говорила с Таней только по-немецки.

— Дас ист фальш, — сказала Таня. — Им зоммер — летом.

— Данке шен, Таня. — Роза Марковна снова обернулась к Степке, и он торопливо поправился:

— Летом жарко… Им зоммер… Дер… Дер зоммер… Бегинт им… им юни…

— Ужасающее произношение, — пожав плечами, как бы про себя, сказала Роза Марковна, — Таня, виеляйхьт хилфст ду Данилов? — снова обратилась она к Тане Левченко.

Степка уже привык к тому, что учительница и Таня во время уроков всегда переговариваются на немецком языке. Обычно он к этим разговорам не прислушивался. Но на этот раз речь шла о нем, и он насторожился. «Виеляйхьт»… Что это за «виеляйхьт»?..

Роза Марковна сказала еще что-то, Таня ей ответила и при этом посмотрела на Степку своими большими, серыми, чуть насмешливыми глазами. С того дня, когда Таня впервые появилась в классе, Степке почему-то становилось не по себе от взгляда этих громадных насмешливых глаз. Никогда не робел он перед девчонками. Даже перед Галей Кочергиной, не робел, хотя у Гали были такие кулачищи, что их побаивался даже Мишка Кутырин. Но стоило Тане спросить его о чем-нибудь или на пионерском сборе в зале очутиться рядом с ним на соседнем стуле, как Степка терялся и краснел.

— Садись, Данилов, — сказала Роза Марковна. — Тебе надо непременно заняться серьезно языком. Учебный год кончается, и с плохой отметкой по языку ты не перейдешь в седьмой класс.

С унынием смотрел Степка, как учительница деловито ставит ему тройку. Хорошо еще, что тройку. А ведь сколько времени он просидел вчера над переводом! Ну, что поделаешь, если у него нет никаких способностей к языку?

Из-за тройки у Степки испортилось настроение. Вот тебе и радостные предчувствия!.. Но вскоре он вспомнил о том, что вечером поедет на вокзал встречать дедушку Арсения, и ему снова стало весело. Когда после уроков Степка выбежал на улицу, его догнала Таня.

— Пойдем вместе, Данилов, — сказала она и лукаво, искоса заглянула Степке в лицо. — Мне надо с тобой поговорить.

Степка тоже покосился на Таню.

— Про что поговорить? — грубовато спросил он, чувствуя, что краснеет.

— Роза Марковна сказала, чтобы я помогла тебе по немецкому.

— Виеляйхьт! — вспомнил Степка. — Понятно.

— Что — виеляйхьт? — удивилась Таня. — Виеляйхьт значит «может быть». Она сказала, что я, может быть, помогу тебе.

— А что мне помогать? Ты лучше Мишке Кутырину помогай. У него и совсем по немецкому двойка.

— Кутырину уже помогает Оля. А тебе буду я. Хорошо? Мы можем заниматься у нас дома.

— Сам справлюсь, — хрипло и упрямо сказал Степка. У него отчего-то пересохло в горле.

— Я знаю, что ты можешь сам, — убежденно тряхнула головой Таня, и золотые кудряшки запрыгали у нее на лбу. — Но одному трудно… И потом… Ну, в общем давай будем вместе заниматься.

— Сам справлюсь, — не глядя на Таню, повторил Степка.

— Эх, ты… Эх, ты… — проговорила Таня.

Степка с недоумением увидел, как дрогнули ее губы, а глаза наполнились слезами.

— Эх, ты… — еще раз сказала она и побежала вперед, не оглядываясь.

Глава четвертая

Поезд подошел к перрону. Паровоз отдувался и пыхтел, словно ему не терпелось поскорее отдохнуть и отдышаться после долгого пути. Второй вагон, в котором, как сообщала телеграмма, ехал дедушка Арсений, проплыл мимо, и Степке с отцом пришлось бежать по платформе вдогонку.

Рядом бежали вслед за вагонами другие встречающие. Вытягивая шеи, привставая на цыпочки, они вглядывались в окна, в темные проемы тамбуров, которые загораживали проводницы со свернутыми желтыми флажками в руках.

— Вон он! Смотри, Степка! Вон он стоит! — закричал отец.