Девственная земля

Прежде чем расстаться с этой трогательной парой, мы расспросили о дороге через лес, но, войдя под сумеречную сень деревьев, уже через час совсем заблудились. Я ожидала, что между двумя селениями существует хоть какая-то дорога, но, если она и есть, мы ее не нашли. Более двух часов карабкались мы вверх и вниз но крутым склонам, пробираясь сквозь густые колючие заросли, и не раз упирались в непроходимые овраги. В половине пятого мы поняли, что до заката осталось немногим более часа, и тут Мингмар, не на шутку перепугавшись, забормотал молитвы в той странной монотонной манере, которая кажется комичной, пока к ней не привыкнешь. Мы не имели ни малейшего представления об обратной дороге, поэтому решили пробиваться вперед. Неожиданно мы набрели на что-то похожее на заброшенную тропу. Пройдя по ней через глубокие темные овраги — даже Мингмар, к моему удивлению, нервничал, — мы наконец вышли на открытую местность. Через двадцать минут, миновав поля гречихи, ячменя и картофеля, мы отдыхали в очень милой семье шерпов.

Дом наших хозяев похож на тот, в котором мы останавливались в Шаблунге. Правда, жилая комната здесь вдвое больше и гораздо чище. Со стропил свешиваются сухие кукурузные початки, а вдоль стены, обращенной к низким дверям и двум крохотным окошечкам, расставлены шкафы с красивой резьбой. Судя по множеству серебряных ритуальных сосудов и отделанных серебром деревянных чайных чашек, семья, должно быть, довольно зажиточная (по местным масштабам). В одном углу к стене прислонена бамбуковая, охваченная медными кольцами мешалка для приготовления чая с маслом.

В маленькой комнате, соединенной с жилой, устроена домашняя молельня, где одиннадцать крохотных лампад уютно освещают закопченную, но очень красивую танка[64], представляющую Будду в позе сострадания.

Семья состоит из старушки, сына, невестки и пяти очаровательных внуков, с которыми я тут же подружилась. Пока я пишу эти строки, сидя на полу у огня, двое младших стоят рядом, облокотившись мне на плечи, и внимательно наблюдают, как чистый лист бумаги покрывается отвратительными каракулями.

Как только мы вошли в дом, я удобно устроилась на подоконнике и стала смотреть из окна на самый красивый в моей жизни закат. Дом обращен окнами на запад. Перед моим взором раскинулись гряда за грядой туманно-синие горы. За ними на малиновом фоне горизонта едва просматривались призрачные снега далекого массива Дхаулагири. Над заревом заката разлился сине-зеленый океан, по которому одиноко плыла золотая ладья Венеры, а еще выше зенит был подсвечен розовато-коричневым светом. Поистине, вид был величественный, полный покоя. День угасал.

В житейском плане вечер был не менее примечателен — на ужин нам подали картофель с молоком. Очевидно, лишь мои соотечественники поймут тот гастрономический экстаз, в который впадает при виде картофеля ирландка, две недели прожившая на одном рисе. Мингмар тоже затрепетал от восторга: хоть он и поглощает рис в большом количестве, дома картофель — один из главных продуктов питания шерпов. Мингмар с удовольствием съел картофель и очень расстроился, когда я отказалась от третьей порции. Это селение из четырех домов — настоящий рай для проголодавшихся путешественников; нам удалось также купить пять яиц, которые мы сварим вкрутую и прихватим с собой, так как запасы риса и сардин уже иссякают.

Я согласна, что это — всего лишь холм (его высота всего шесть тысяч футов), отрог одной из гигантских гор, которые окаймляют долину с обеих сторон. После тишины больших высот шум протекающей поблизости реки режет ухо.

Как ни странно, первым сегодня устал Мингмар, утомленный вчерашним марафоном. Утром мы прошли десять миль главным образом под гору и часто останавливались. Однако из нескольких неизбежных подъемов он сделал целое событие и, когда мы прибыли сюда в половине третьего, заявил, что ранний привал был бы полезен для меня (!). Похоже, вчера вечером он переусердствовал с чангом, презрев наш жестокий опыт в Шаблунге.

Покинув Ликарку в половине седьмого утра, мы вскоре перевалили через крутой лесистый хребет, резко уходящий вверх сразу за селением. Красивейшая долина скрылась из виду. Через час я впервые увидела стадо дзо и была несколько разочарована, так как они похожи на коров с очень мохнатыми хвостами. Их охраняли два огромных свирепых тибетских мастифа, которые исходили пеной, пока я фотографировала стадо. Мингмар говорит, что этих собак натаскивают на людей. Днем их обычно привязывают к деревянному столбу короткой тяжелой цепью за ошейник с позвякивающими железными колокольчиками, а на ночь спускают с цепи, и они становятся опаснее диких животных. Я знала несколько тибетцев, лица которых были страшно обезображены укусами этих чудовищ. Проходя мимо стада, охраняемого непривязанной собакой, я отчаянно трусила, но эту разъяренную бестию удержали двое маленьких ребятишек. Обхватив ее за шею ручонками, они приказали собаке сидеть смирно. Я никак не ожидала, что пес послушается, но он немедленно успокоился и завилял хвостом. Когда мы оказались рядом с ним, он даже не взглянул в нашу сторону. По дороге мы встретили молодого парня, который возвращался в Ликарку после своего первого торгового похода в Катманду. Он продал шерсть и получил за нее банкноту в сто рупий, но не совсем понимал, много это или мало, так как был неграмотен и никогда ранее не имел дела с большими деньгами. Парень показал нам деньги. Мингмар объяснил ему, что здесь такая крупная купюра будет мертвым грузом, и я разменяла ее двадцатью бумажками по пять рупий, чем привела парня в восторг. Конечно, отцу будет приятнее получить двадцать бумажек, чем одну! Потом он показал нам то, что когда-то было хорошими швейцарскими часами; их продали ему в Катманду за пятьдесят (он не уверен) рупий, но они все еще ходили, правда, минутная стрелка накануне отлетела, несомненно, из-за слишком энергичных манипуляций с пружиной завода (парень, конечно, не имел представления, как узнавать время по часам). Я ему посоветовала оставить их в покое до следующей поездки в Катманду, но Мингмар предложил ему обменяться часами, и они долго торговались. Часы Мингмара были не только целее, но и лучше, однако у шерпов настолько сильна торговая жилка, что для них даже невыгодная сделка предпочтительнее, чем ее отсутствие. В конце концов Мингмар взял сломанные часы и двадцать пять рупий в обмен на свою «Омегу».

Через полчаса мы вновь остановились у так называемой «сыроварни». Они часто встречаются в этом районе, где небольшие стада дзо пасутся под присмотром жизнерадостных пастушек, которые знают секрет приготовления тибетского сыра и масла. Мне так хотелось привезти домой кусок сыра, ведь такое надо видеть собственными глазами. Сыр тверже любого камня, кроме, пожалуй, гранита, и говорят, что он съедобен даже через три столетия после приготовления, если можешь грызть гранит.

«Сыроварня» — небольшая хижина из бамбуковых циновок на поросшем травой склоне, окруженном лесом. Здесь мы с наслаждением выпили сыворотки и съели по тарелке пахтанья, приятно пахнущего дымком от костра. Рядом стояли несколько телят дзо, совершенно меня покоривших. В этом возрасте они — совсем как родители — густо обрастают шерстью и похожи на мохнатые игрушки с огромными трогательными глазами и страстью облизывать все и вся.

Мингмар останавливался у каждой «сыроварни» и спрашивал, нет ли масла на продажу. Год назад у него умерла мать, и в годовщину он хочет приготовить торма и зажечь лампады. Его отец, торговец, имел двух жен: одна жила в Намче-Базаре, другая — в Лхасе. Когда отец умер, Мингмару было только четыре года, и его воспитывали мать и мачеха, которые вели крупную торговлю между Тибетом и Индией. Теперь торговыми делами семьи занимается Лхамо, двадцатидвухлетняя сестра Мингмара, а старший сводный брат. Пемба, управляет одной из тибетских «гостиниц» в Катманду; ему помогает его мать. Сегодня утром Мингмар купил для мачехи два фунта тибетского сыра: он всегда приносит ей в подарок из путешествий ее любимое лакомство. Так что масло для его покойной матери и сыр для здравствующей мачехи несколько задержали наше продвижение.

64

Танка — своеобразная буддийская икона, рисунок (обычно на ткани или бумаге) на тему буддийской мифологии.