Девственная земля

Я никак не могла понять, откуда здесь тропа, поскольку кажется невероятным, чтобы даже непальцы жили на такой крутизне. Неожиданно для себя я оказалась на широком ровном уступе, засеянном ячменем.

В отдалении виднелись два крепких каменных крестьянских дома.

Я шла по уступу и наслаждалась тем, что можно идти, а не карабкаться, и мое воображение рисовало какие-то сказочные картины об этих суровых, мрачных жилищах. Вероятно, они населены ведьмами, чьи метлы обеспечивают отличное воздушное сообщение с Шаблунгом. На самом деле в них жили двенадцать очень симпатичных тамангов, в том числе один молодой монах, вернувшийся из монастыря в районе Госаинкунд Лекха погостить в свой дом, который он покинул в девятилетием возрасте. Только этот юноша видел в своей жизни европейца. Однако еще до прихода Мингмара, объяснившего им мое появление здесь, все меня очень тепло, хотя и с удивлением, приветствовали.

Образ жизни подобных селений меня весьма занимает: откуда пришли эти люди, почему поселились в столь отдаленном районе, как их сыновья находят жен, а дочери — мужей, где покупают все необходимое? Я задавала вопросы через Мингмара, но на первые два так и не получила ясного ответа. А мой вопрос, почему люди поселились на этом плато, они сочли нелепым: есть земля, которую можно обрабатывать, вода и дрова поблизости — чем не место для жизни? И живут они не так одиноко, как кажется с первого взгляда. Все лето люди из Лангтанга проходят мимо, направляясь к верхним пастбищам для яков, да и Тхангджет и Шаблунг в общем-то не так далеко. О браках здесь специально не договариваются, молодые люди выбирают себе пару либо в одной из соседних деревень, либо в летних стоянках пастухов. Продают они только ячмень, в основном жителям Лангтанга. Последние с удовольствием приобретают его в качестве дополнения к картофелю и репе, которые выращивают близ своих пастбищ. В обмен жители Лангтанга поставляют масло яков, чай и соль, а все остальное — цзамбу, чанг, картофель, репу, красный стручковый перец и козий сыр — маленькая община производит сама. Они даже ткут для себя одеяла и одежду из козьей шерсти.

Эти люди явно не ощущали себя подданными никакого правительства, ни северного, ни южного. Горы были их государством, их миром; ни одно внешнее событие не оказывало на них сколько-нибудь заметного влияния. И все же побег далай-ламы в Индию и мероприятия китайской администрации в Тибете, несомненно, оставили некоторый след в их умах.

Пока Мингмар готовил еду, я вышла покурить на солнышке. Когда я бросила окурок, четверо ребятишек кинулись за этим бесценным сокровищем, которое досталось маленькой девочке, умудрившейся сделать еще две затяжки. Затем взрослые собрались вокруг меня, тоскливо глядя на пачку «Панамы» — ^роскошных» индийских сигарет ценой в восемь пенсов. Никто не просил закурить, но, когда я пустила пачку по кругу, на лицах их отразился восторг.

После еды Мингмар долго спорил с монахом, по какой тропе нам идти дальше. Когда мы двинулись в путь, Мингмар объявил, что скоро будет тропа, по которой ходят только яки. Я заметила, что это, может быть, и к лучшему, поскольку они, очевидно, оставляют более заметные следы, чем человек. Однако Мингмар ответил, что такие редко используемые тропы быстро пропадают под сухими листьями.

Легкий двадцатиминутный подъем вывел нас на опушку леса, где следы тропинки исчезли окончательно, и после минутного колебания Мингмар признался, что не знает что делать: подниматься дальше в гору или обходить ее. Он знал только одно — надо переправиться на другую сторону горной гряды. Поскольку она простиралась на север и на юг до бесконечности, такая информация особой ценности не представляла. Наконец шерл решил попытать счастья на южном склоне, и в течение получаса мы блуждали у подножия. Иногда нам казалось, что мы нашли троту яков, но вскоре убеждались, что это были следы крестьян селения, которые собирали здесь хворост. Неожиданно мы оказались у отвесного обрыва. При виде бездны Мингмар разумно заключил, что мы движемся не в том направлении, после чего пришлось повернуть назад.

Бесполезные блуждания по горам нисколько меня не удручали. Деревья здесь росли не густо, многие были срублены, и в ослепительном сиянии солнечного дня кусты и папоротники отливали бесконечным богатством ярких осенних красок. По дороге нам попадались открытые поляны, там, в рыжевато-коричневой высокой траве я находила дикую малину, лесную землянику, клюкву и черную смородину. Я останавливалась и ела ягоды горстями, стараясь восполнить недостаток витамина С.

Мне показалось, что подобную картину я уже где-то видела. Если пристально, не отрывая взгляда, посмотреть на темный, густой лес поблизости, то можно вообразить себя в ирландском лесу в солнечный октябрьский день. Правда, там не так тепло, как здесь, и не обойтись рубашкой и шортами, — нужно одеться потеплее.

Вернувшись к тому месту, где мы потеряли тропу, Мингмар сбросил рюкзак и сказал, что пойдет искать следы яков. Вскоре он вернулся довольный и сообщил, что обнаружил неопровержимые доказательства пребывания в лесу этих животных. Тропа уходила круто вверх, огибая северный склон гряды, и видна была лишь Мингмару; я бы никогда не догадалась, что это и есть та самая тропа.

Лес образовал здесь сумеречный свод из необычайно высоких и старых деревьев, загородивших солнце и создавших прохладный полумрак. Многие из этих чудищ были разбиты молнией или вырваны с корнем бурей, поэтому нам то и дело приходилось пробираться под поваленными деревьями или перелезать через гигантские полусгнившие стволы. Скоро моя вера в эту тропу начала колебаться, и я все выпытывала у Мингмара, как это якам удается преодолевать такие препятствия. Он отвечал, что животные через них перепрыгивают, а поскольку я никогда не видела яка, спорить было трудно. Мне только казалось, что лишь чемпиону, а не яку под стать такие прыжки.

Земля была покрыта толстым слоем мягкого, скользкого черного перегноя из листьев. Вскоре под ногами захрустел лед, ведь мы поднимались вверх. Становилось все холоднее, и я вынуждена была устроить стриптиз наоборот; поминутно останавливаясь, надевать носки, брюки, жилет, вязаную фуфайку, теплую куртку, шапку и перчатки.

На высоте около двенадцати тысяч футов лес стал редеть, а тропа выровнялась. Обогнув бревенчатую пастушескую хижину, тропа вывела нас на продуваемое ветром, залитое солнцем пастбище яков. Нашим взорам открылись вершины, покрытые снегом. Я наслаждалась близостью к прекрасному миру голубого, золотого и белого.

Я стала ощущать недостаток кислорода (курить надо меньше!) и при подъеме не могла угнаться за Мингмаром. Минут десять хода через плато — и мы у развилки дорог: одна вилась вокруг горы, а другая круто уходила к вершине. Какой-то инстинкт (а может, мое выскакивающее из груди сердце) подсказал, что надо идти низом. Однако Мингмар, указав на три чортена на ведущей к вершине тропе, коротко скомандовал:

— Вверх!

Мы двинулись к вершине высотой в тринадцать тысяч четыреста футов, где не было следов монастыря, лишь ледяной ветер обжигал кожу лица. Укрывшись от ветра за стойлом для яков, я, задыхаясь, спросила:

— Хоть эту можно считать горной вершиной?

Мингмар твердо сказал, что это всего лишь вершина высокого холма. Очевидно, в этих краях лишь вершины с вечным снегом считаются горными.

Солнце уже пряталось за горный хребет по ту сторону Керунга, а мы все еще не знали, где находится гомпа[63]. Правда, я была настолько заворожена открывшимся перед нами видом, что происходящее волновало меня мало. Если не считать снежных пиков, наша «вершина холма» — самая высокая точка в окрестности, и, несмотря на ее сравнительную малозначительность, при виде бесчисленных менее высоких горных хребтов, окружавших нас словно застывшие волны какого-то фантастического океана, я чувствовала себя настоящим покорителем.

Потом, бродя вдоль восточного края плато, я заметила внизу, примерно в тысяче футах, блестящую крышу небольшой гомпы — к ней вела дорога, огибающая гору, но не та, которая круто шла вверх. Я даже обрадовалась, что мы свернули не туда, но бедный Мингмар чуть не плакал от обиды, узнав, что последний подъем был лишним. Дороги вниз не существовало, и если бы мы возвращались тем путем, которым поднимались, то темнота наступила бы гораздо раньше, чем мы добрались бы до хижины, поэтому решено было спускаться по возможности напрямик.

63

Гомпа — ламаистская часовня; может входить в монастырский комплекс или стоять отдельно.