Девственная земля

Следующими двумя пациентами были дети (Кэй лечила их от тяжелой формы дизентерии, однако они не поправлялись, потому что матери никак не желали отнимать их от груди).

Дава снова впал в транс, который был ужаснее первого, и хотя «вселение духа» не вызвало словесного взрыва, монах метался по хижине, размахивая бубном и колокольчиком, а один раз даже треснул меня по голове и без того шедшей кругом. Однако на сей раз никто не сбежал от такого проявления гнева духа. Все только ежились от страха и прикрывали глаза руками при приближении шамана. Очевидно, людей больше всего пугает выраженная словами воля духа — на меня это тоже больше всего подействовало, хотя испуг не совсем подходящее слово для обозначения того ощущения, которое обычно называют «мороз по коже». Дава неистовствовал минут десять. Внезапно он сел и затих: тело его перестало судорожно дергаться, смолкли стоны. После этого Дава приступил к исцелению детей.

Первый малыш получил то же лечение, что и Дрома, а второго, очень слабенького, подвергли длительному и сложному ритуалу. До сих пор лицо Давы было полностью закрыто маской (он приоткрывал лицо лишь тогда, когда плевал на пациента). Испуганная мать протянула ему голенького малыша, и тут Дава, откинув назад ленты, открыл ужасное лицо, которое в мерцающем свете костра казалось нечеловеческим. Внезапно он резко наклонился вперед (в тот момент он был похож на оскалившуюся собаку) и укусил ребенка за спину.

Дальнейший ритуал был еще сложнее. Дава прижал к спине ребенка концы грязных лент, свисающих с ритуального бубна, и стал энергично сосать их там, где они крепятся к бубну. После каждого всасывания он сплевывал в небольшую медную чашку, которую ему передал помощник, затем выпивал глоток воды из другой медной чашки (мне кажется, он не глотал эту воду, а держал во рту для следующего плевка). Так повторилось одиннадцать раз, после чего Дава с помощью медного диска проделал ту же самую процедуру «изгнания духа», что и с Дромой, потом он склонился над ребенком и положил голову ему на живот. Затем Дава вскочил, откинул маску назад, еще раз сплюнул в чашку и таинственным голосом сообщил, что причина болезни находится в чашке, и все могут ее увидеть. В ответ раздался шепот восхищения и благоговения. Присутствующие, сгрудившись у чашки, заглядывали внутрь, а мать ребенка от радости плакала и смеялась одновременно. Меня снова ждало разочарование: «злой дух» выглядел как-то странно — в чашке лежал дохлый водяной жук.

Наконец Дава начал освобождаться от вселившегося в него духа. Отрешенность сменилась заклинаниями и музыкой, которая постепенно дошла до бешеного крещендо. Тут Дава резким движением руки отбросил в сторону колокольчик и бубен, а сам, обессиленный, рухнул на землю. Какое-то время тело его конвульсивно дергалось, он хрипел и стонал. Наконец Дава откинулся в изнеможении и затих. Его взгляд блуждал по хижине. Вид у него был усталый.

Атмосфера сразу же разрядилась. Перед нами снова оказался обыкновенный человек. С чарами было покончено. Помощник снова превратился в слугу и стал угощать нас чаем. Между тибетцами завязалась оживленная беседа. Дава медленно поднялся и вернулся на свое место. Он вежливо поздоровался с Кэй и со мной в обычной тибетской манере, хотя перед церемонией он и виду не подал, что узнал нас.

Откровенно говоря, этот «спектакль» не показался мне религиозным обрядом, хотя, признаюсь: мне повезло, что я его увидела. Правда, в последнее время ламы в лагере много молились над больными детьми и взрослыми, и эти церемонии производили большое впечатление. Обычно храмом служила какая-нибудь палатка, а алтарем — ящики из-под американских продуктов. На «алтарь» водружали столько масляных лампад, сколько может себе позволить семья пациента, сюда же ставили небольшие чашки с кровью петуха, рисом и мукой, фигурки богов (здесь их делают из теста, а не из масла) и традиционные конические торма.

Затем два или три ламы садятся к «алтарю» боком и, подкрепляясь чаем, приправленным маслом, проводят весь день за монотонным чтением буддийских молитв в сопровождении изумительных потусторонних мелодий, исполняемых на барабанах, колокольчиках и трубах из человеческой берцовой кости. Иногда подобные церемонии завершались отпечатыванием молитв на коже больного в пораженной области, для чего использовались деревянные «клише»[49], с помощью которых изготовляются молитвенные флажки.

Церемонию с участием Давы трудно назвать священнодействием, но это и не мошенничество. Его экстаз, несомненно, был неподдельным, а сказанное им во время «проповеди» свидетельствует об искренней заботе о благополучии лагеря. Его медицинские фокусы, на европейский взгляд, кажутся шарлатанством, направленным на то, чтобы держать людей в страхе и выманивать у них последние гроши.

Однако не все кажущееся очевидным европейцу неоспоримо. Как писал один европейский исследователь: «Голос заклинателя в действительности есть не что иное, как отражение надежд и желаний толпы… трюки заклинателей (зачастую необходимые для достижения успеха и практикуемые даже в современной медицине при внушениях) призваны усиливать их влияние и гарантировать успешное лечение. Но вера необходима; лишь уверенность в достижении желаемого результата… может предопределить успех». Вот почему обвинения в шарлатанстве, с такой готовностью выдвигаемые иностранными наблюдателями, едва ли справедливы. Заклинатели вроде Давы действительно пользуются своим редким даром для извлечения доходов, но так же ведут себя и «специалисты» с Харли-стрит[50], и, если заклинатель не занимается преднамеренным обманом, его нельзя осуждать за то, что он получает вознаграждение. Судя по сегодняшнему сеансу, оно достается ему тяжким трудом.

Вчера я вернулась из сумбурной четырехдневной поездки в Катманду. Трудно даже сказать, что в этом путешествии было наиболее изнуряющим — дела беженцев, по которым я туда ездила, или светский вихрь с неумеренным потреблением спиртного (все четыре вечера отмечалось мое возвращение в столицу).

После того как я провела семь недель в Покхаре, Катманду показался мне гораздо больше похожим на столицу, чем тогда, когда я туда приехала впервые. Сейчас, в период дождей, плодородная Долина как-то преобразилась. Погода стоит такая, что я все время вспоминаю теплые дождливые дни в середине лета в Ирландии, когда легкий бриз гонит стаи серо-белых облаков, медленно плывущих на ослепительно голубом небе. Вокруг буйствует зелень; людей, казалось, охватил прилив жизненной энергии; а воздух чист и свеж. Однако даже дожди имеют свои неудобства: сейчас весь город еще больше «благоухает». И все-таки эта деталь несущественна по сравнению с тем, что происходит вокруг: золотистый свет косыми лучами льется из-за туч на свежую листву деревьев, буйно цветут кустарники, живописны рисовые поля, очаровывают яркие красно-коричневые дома и блестящие крыши пагод.

Я заказала билет в Покхару на 1 июля. Однако в то утро муссон разгулялся в полную силу, так что первую половину дня я писала, а во второй бродила по Долине по другую сторону Джавалкхеля.

Меня поразило, что невары, создавшие одну из величайших культур в Азии, а в сельском хозяйстве далеко опередившие большинство непальских племен, все еще обрабатывают землю железной мотыгой с короткой рукояткой, подобной той, которой пользовались тысячелетия назад, хотя деревянный плуг с впряженными в него волами мог бы с успехом применяться на широких полях долины Катманду. Не менее удивительно, что в Долине выращивают практически все виды овощей и фруктов, известные в умеренной и субтропической зонах, в то время как в остальной части Непала, даже с таким же благоприятным климатом, почти ни одно из этих растений не культивируется.

Как только я вернулась в Покхару, я решила восстановить свои отношения с Таши. Я принесла ее из лагеря и провозилась с ней до вечера, стараясь помочь ей приспособиться к новым условиям. Пока я писала письма, собачонка сидела у меня на коленях. Прошло много часов, прежде чем выражение неудовольствия сменилось на ее мордочке покоем. Вдруг Таши вильнула хвостиком. Правда, сделала она это как-то неопределенно, но все же хвост шевельнулся, и это первое изъявление удовольствия привело меня в восторг.

49

Ксилографический способ печатания при помощи деревянных досок с вырезанным текстом известен в этом районе с VII–IX вв., а наиболее ранние, дошедшие до нас тибетские ксилографированные тексты датируются XII в.; широко используется до настоящего времени, особенно для печатания буддийских текстов.

50

Харли-стрит — улица в Лондоне, где проживает много частнопрактикующих врачей.