Страница 6 из 46
Вся немногочисленная джибутийекая колония была взволнована предстоящим событием. Высказывались самые разные соображения относительно исхода столь необычайного для европейца путешествия.
Булатовичу предстояло преодолеть триста семьдесят километров до Харара на почтовом верблюде. Незнание языка и местных условий, непривычный для европейца способ передвижения, резкая перемена климата — все это давало поводы для сомнений в благополучном исходе путешествия.
21 апреля предложение Булатовича было окончательно принято. В тот же день вечером он должен был присоединиться к двум почтовым курьерам, отправлявшимся в Харар. Времени на подготовку не было. Ему удалось лишь собрать кое-какие сведения о пути и поупражняться в езде на верблюде.
На трех верблюдов погрузили самое необходимое запасы еды, которые давали возможность лишь поддерживать силы в течение короткого срока, один мех воды, оружие, одежду. Даже малейшая задержка в пути могла стать роковой, так как местность, по которой предстояло ехать Александру Ксаверьевичу, не была населена.
Почтовые курьеры обычно отправлялись в дорогу вечером, чтобы до восхода солнца, пока не так жарко, проехать как можно больше.
Было уже совсем темно — ночи стояли безлунные, — когда к крыльцу подвели верблюдов. В знак уважения к первому европейцу, решившему соперничать с профессиональными курьерами, верблюд, на котором ехал Булатович, был украшен, а седло покрыто куском трехцветной материи.
Езда на верблюде утомительна и неприятна. Двойная качка — вперед-назад и из стороны в сторону — подобна качке на море. Уже часа через два к горлу начинает подступать тошнота…
От Джибути до Баяде, на протяжении пятидесяти километров, французы проложили дорогу. Впрочем, все ее устройство заключалось в том, что были убраны камни да засыпаны рытвины. Дорога все время идет вверх, па горизонте вырастают горные вершины. Очертания гор причудливы, фантастичны, а вокруг — унылая, мертвая пустыня. Солнце сожгло все живое, и пейзаж окрашен лишь в два тона — желтый и черно-коричневый. Вот между камней пригнулась к самой земле мимоза. Ее серые ветви без листьев сплошь усеяны колючками.
Около восьми утра показался Баяде. Это глубокое ущелье, на дне которого среди скал стоит французская караулка с трехцветным флагом. Когда-то здесь проходила граница влияния французов, но теперь граница эта — по крайней мере на карте — отодвинута на запад. И караулка с двумя сторожами бесполезна. Но в ней можно укрыться от зноя.
Через полтора часа снова тронулись в путь. Хорошо бы к ночи добраться до Дагаго — и тоща большая часть пути была бы позади. Но продвигаться вперед все труднее и труднее — солнце даже сквозь зонтик обжигает лицо, руки. Верблюды тоже изнемогают от жары…
Едущий сзади проводник Сайд все время почему-то отстает, а затем и вовсе исчезает из виду. Приходится остановиться, но ожидание напрасно Сайд не появляется. Араб Гай озабоченно качает головой: «Сайд — нет. Сайд — в Судан».
Сайд, конечно же, знает в этой пустыне все дороги и вполне может уйти. Без него продвижение вперед невозможно, так как на его верблюде навьючена провизия, да к тому же у Сайда все деньги.
Булатович поворачивает верблюда назад и, позабыв об усталости, гонит его рысью.
Минут через десять он видит вдали Сайда, который бредет навстречу, таща за; собой верблюда. Оказалось, что верблюд, не выдержав рыси, лег на дороге. Пришлось всем перейти на шаг. Добраться к ночи до Дагаго не осталось никакой надежды.
Остановились в урочище Аджин. Проводники наполнили меха водой. Развести огонь они не позволили оказывается, сюда нередко забредают кочевники-сомали, которые не гнушаются грабежей и убийств. Пришлось обойтись глотком нагретого на солнце коньяка и разведенным в сырой воде какао.
Солнце уже зашло, стало прохладнее. И снова в путь. Снова непроглядная тьма ночи, в которой непонятно как проводники отыскивают дорогу.
Утром глазу опять предстала ровная, бесконечная терраса, на которой возвышались высокие и узкие, как минареты, термитники. Зной стал еще нестерпимее — море было уже далеко, а горы еще недостаточно высоки.
В четыре часа дня, после ста верст пути, проделанных за двадцать часов без единой остановки, Булатович и его спутники прибыли в урочище Дагаго.
С трудам слез Булатович с верблюда, снял с него седло и вьюк — и в изнеможении повалился на землю. Минут через десять, собрав всю свою волю, он заставил себя подняться, развел огонь и приготовил какао с коньяком. Силы постепенно возвратились к нему.
Через два часа начался следующий переход. Теперь горы стали выше, а пейзаж разнообразнее и интереснее. Птицы — цесарки, куропатки, дрофы — вылетают прямо из-под ног верблюдов. В зеленых зарослях мелькают разноцветные попугаи и колибри, а в небе неподвижно парят белоснежные соколы. Иногда попадаются стада антилоп, диких кабанов или зебр. С отрывистым лаем прыгают с дерева на дерево лохматые павианы.
Вскоре стали попадаться круглые, крытые соломой хижины, окруженные плетнем из колючих веток мимозы.
Вечером, когда солнце уже скрылось за перевалом, подъехали к Джильдессе. Джильдесса — ворота Эфиопии. Здесь сходятся караванные пути, ведущие от побережья. Тут расположен гарнизон, есть и таможня, где взимаются чрезвычайно высокие пошлины на ввозимые и вывозимые товары. Пограничной стражи, однако, нет, да она и не нужна местный обычай более надежен, чем правительственный указ. Право перевоза товаров принадлежит племени, по земле которого проходит караванная дорога. Поэтому караваны сомалийских верблюдов из Джибути могут идти только до Джильдессы, где поклажа непременно должна перегружаться на галласских верблюдов, идущих до Харара.
В Джильдесее пришлось остаться до утра, так как главное должностное лицо в городе, Ато Марша, предупредил Булатовича, что его могут не пустить в Харар, пока там не будет известно о цели его путешествия. Ато Марша уже послал в Харар курьера. Ато Марша — высокий плотный человек со светлой кожей и черными остриженными под гребенку волосами — принял русского путешественника очень радушно.
По знаку хозяина слуги внесли угощение — курицу в перцовом соусе, энджеру — плоские и тонкие, как блины, лепешки, тэдж — хмельной напиток, напоминавший русскую медовуху. Ужин затянулся до ночи. Потом Ато Марша объявил, что свой дом на ночь предоставляет гостям — таков местный обычай, а сам ушел ночевать к кому-то из соседей.
В половине третьего начали седлать верблюдов, которые злобно ревели. Простившись с хозяином, Булатович с проводником выехал в Харар. Это был последний переход, и он оказался, вопреки всем ожиданиям, очень трудным.
Небо уже стало светлеть, но гору, на которую предстояло подняться путникам, обволакивала густая пелена тумана. Дорога шла круто вверх по самому краю обрыва. Через полчаса пошел дождь. С большим трудом дошли до перевала и начали спускаться. Верблюды оступались на скользкой троне и падали, пока вообще не скатились вместе с всадниками в глубокий овраг. Их ноги были изранены камнями. Подняться вверх на тропинку не было никакой возможности. Пришлось идти по оврагу по колено в воде. Дождь не переставал. Так продолжалось до самого Харара. Лишь на подъезде к городу ливень прекратился и выглянуло солнце.
На высоком холме раскинулся Харар — один из самых крупных и важных городов Эфиопии.
Стража опросила путников. Ворота распахнулись, и всадники въехали в город.
Итак, пробег совершен. Ни один европеец до сих пор не решался в сопровождении всего лишь двух проводников ехать по местности, где вдоль караванной дороги тянулся длинный ряд могил европейцев, погибших от рук кочевников. Путь от Джибути до Харара проделан за девяносто часов — на шесть-восемнадцать часов быстрее, чем это удавалось профессиональным курьерам.
Скоро к дому, где расположились приезжие, подъехал конвой, присланный правителем города — геразмачем Банти. Булатович, в своей блестящей офицерской форме, направился к дому геразмача. Теперь предстояло не менее ответственное дело, чем пробег из Джибути до Харара, — переговоры с правителем города. Этого человека, нерешительного и далекого от политики, надо было склонить к самостоятельному решению помочь русскому отряду. Только это могло оправдать весь тот риск, на который пошел Булатович, решившись отправиться в Харар.