Страница 44 из 46
К концу 1912 и к началу 1913 года противоречия между враждующими сторонами ожесточились настолько, что монахи от слов перешли к делу.
Игумен Иероним созвал на собор старшую братию и предложил ей осудить бунтовщиков. Но внезапно собор превратился в суд над самим Иеронимом. «Имяславцы» предъявили ему ряд обвинений, в том числе в неправославии. Братия дружно потребовала, чтобы он отказался от игуменства.
Иероним, естественно, добровольно не изъявил желания отказаться от доходного и видного поста. Тогда братия объявила его низложенным и приступила к выборам нового игумена. Им стал архимандрит Давид.
Как только отец Иероним был низложен, братия пожелала немедленно возвратить в скит отца Антония. Он уже собирался к отъезду в Афины, прибыл на пристань и несколько дней ожидал парохода на Салоники. Но па море была такая буря, что пароходы не могли войти в бухту. Наконец 9 января на исходе дня на горизонте показался дымок парохода. Однако тут как раз прибыл монах и передал отцу Антонию всеобщую просьбу братии возвратиться в обитель и не оставлять товарищей в трудные минуты.
На следующее утро отец Антоний отправился в Андреевский скит, откуда совсем недавно был изгнан. У ворот его встречала вся братия. Монахи приветствовали Булатовича, целовали ему руки. И тут же поведали, что отец Иероним не согласился со своим низложением и обратился за помощью к русскому генеральному консулу в Салониках и в Ватопед.
И вот 12 января отец Антоний и монах Константин с сонмищем «имяславцев» явились в покои Иеронима. Булатович прочитал бумагу, присланную из Ватопеда, где смена игумена была признана законной, и обратился к Иерониму:
— Отказываетесь ли вы от власти добровольно?
Отец Иероним не пожелал слушать отца Антония, который распоряжался в чужом монастыре.
Булатович еще дважды предложил Иерониму отказаться от власти и получил самый решительный отпор.
О том, что произошло дальше, пишет сам Булатович:
«Итак, «во имя отца и сына и святого духа — ура!» — и я сделал движение по направлению к игуменскому столу, но в тот же момент был окружен имяборцами, причем два атлета… схватили меня руками за шею, один спереди, другой сзади, и начали душить. Иероним в это же мгновение протянулся через стол и нанес мне сильный удар в левое плечо. Братия-исповедники сначала опешили… но потом, увидев, что я окружен и что меня душат, бросились выручать… и, освободив меня, потащили (противников) из игуменской кельи. На других иеронимцев мое «ура!» произвело ошеломляющее впечатление… Иероним продолжал восседать на своем игуменском кресле, окруженный все еще густой толпой своих сторонников. Итак, что же? Имяборческая позиция нами не взята… И я снова с криком «ура!» ринулся в атаку и снова был встречен ударами; но снова из коридора подоспели защитники и снова выволокли тех, которые били меня, и снова опустела келья, и снова я остался один. И снова я пошел на «ура», и снова был встречен ударами, и снова выручила братия».
Другой очевидец этого сражения, монах Николай Протопопов, так напишет об этих событиях: «Был великий бой с обеих сторон. Сперва кулаками, а потом один другого давай таскать за волосы. Это было чудное зрелище! Внизу руки, ноги, туловища, а вверху виднелась одна шерсть (т. е. волосы). И начали вытаскивать (иеронимовцев) из этой кучи по одному человеку в коридор, где братия стояла в две шеренги, получая добычу и провожая (иеронимовцев) кого за волосы, кого под бока и с приговором, кого за что бьют, чтобы он знал. Таким образом провожали до лестницы, а по лестнице спускали кто как угодил одни шли вниз головой; другие спускались ногами книзу, а затылком считали ступеньки… Провожали их до самой соборной площадки, а там с честью брали под руки и выводили за порту (ворота)». Вообще драки в Афонских монастырях были не в диковинку. Монахи издавна прибегали к такому способу «вышибания ереси» и выяснения отношений. Но в Андреевском скиту был подлинный бунт. Отец Антоний, вспомнив былые годы, одержал блистательную победу. Отец Иероним и семнадцать его приверженцев «под руки» были выведены за ворота монастыря. Под монашеской рясой отца Антония продолжал таиться неукротимый дух боевого офицера.
Пока в скиту еще шла потасовка, греки побежали к губернатору и сообщили ему, что в скиту бунт с убитыми и ранеными. Губернатор немедленно выслал для усмирения монахов роту греческих солдат.
Когда солдаты прибыли в скит, их встретила тишина. Настал час вечерней молитвы, и братия, покончив с земными делами, вновь обретала душевный покой. Лишь столяры исправляли в кельях имяборцев поломанные двери.
22 января из Константинополя прибыл в Андреевский скит вице-консул Щербина. Это был безусый юноша, но он был уверен, что перед ним еретики, и проявлял суровость. Иноков, собравшихся его встретить, он назвал «драчунами», «бунтовщиками» и потребовал объяснений, на каком основании был свергнут игумен.
Братия кротко ответствовала, что Ватопедский монастырь признал законным низложение Иеронима, и показала в подтверждение своих слов бумагу.
Щербина не стал ее читать, ибо она была написана по-гречески, и заявил, что документ подложный.
Пришлось позвать в скит ватопедского эпитропа отца Аркадия, дабы он подтвердил; что на бумаге — печать Ватопедского монастыря. Но, к изумлению всех иноков, отец Аркадий заявил, что монастырь никакой бумаги в скит не посылал и вообще не признает законным низложение отца Иеронима.
Такой поворот Ватонеда во взглядах на события в Андреевском скиту объясняется довольно просто. Ватопед узнал, что русское посольство в Константинополе расценивает события в Андреевском скиту как бунт, и, не желая ссориться с русскими властями, предпочел переменить отношение к потасовке братии. Имяславцев объявили еретиками и бунтовщиками.
Планы Синода были определенны послать на Афон военную экспедицию со штыками и кандалами.
Русский посол в Константинополе Гирс поддерживал имяборцев и очень благоволил к отцу Иерониму. Через Щербину он потребовал от Булатовича подписку о немедленном выезде с Афона. Булатович ответил, что подписки никакой не даст, но против выезда с Афона ничего не имеет и «выедет на одном из ближайших пароходов.
К бунтовщикам же были применены репрессии. Гирс потребовал, чтобы братия приняла Иеронима обратно. Но скит отказался возвратить на игуменство «еретика», и посол распорядился, чтобы русская почта прекратила выдавать скиту денежную корреспонденцию и направляла ее экс-игумену отцу Иерониму.
Греческим береговым властям Гирс приказал не выдавать Андреевскому скиту его собственной провизии, которая хранилась в складах на берегу моря.
Началась блокада Андреевского скита. Бунтовщиков хотели взять измором.
13 февраля Булатович навсегда покинул Святую гору.
Скандал на Афоне получил широкую отласку, и с января 1913 года в газетах то и дело появлялись сообщения о взбунтовавшихся монахах и об их главаре. Почти два года имя Булатовича не сходило со страниц газет. О нем сообщали разные небылицы, его рисовали ярым бунтовщиком с громадными кулаками, хотя на самом деле он был мал ростом и слаб. Писали, что он женат на эфиопке, и в конце концов с трибуны Государственной думы он был назван «экспроприатором».
Именно тогда в приложении к «Русскому слову» — еженедельнике «Искры» — в номере 9 за 1914 год на первых двух полосах появились фотографии Александра Ксаверьевича «с подписями, которые были использованы почти дословно И. Ильфом и Е. Петровым в «Двенадцати стульях» для начала вставного рассказа о «гусаре-схимнике» графе Алексее Буланове.
Так рождалась вторая легенда о Булатовиче — легенда о гусаре-схимнике, бунтовщике.
На протяжении двух десятилетий Булатович дважды был в центре внимания отечественной и зарубежной прессы, с тем чтобы потом быть совершенно «забытым.
В Константинополе русские власти хотели арестовать А. К. Булатовича. Но ему удалось тайно сесть на греческий пароход.
По приезде в Одессу, к изумлению А. К. Булатовича, к нему явилась полиция и подвергла его обыску не увез ли он с собой миллионы Андреевского скита? С этого времени полиция не спускала с отца Антония недреманных очей.