Страница 50 из 74
Ну, а Юхансена ты сегодня ночью вспоминаешь?
Да, вспоминаешь, меж тем как остальные четверо, лежа на льду, спят, видят сны, храпят на разные лады. Ты знаешь, что сделал правильный выбор. Ты ведь не можешь себя переделать? Скажи себе правду в палатке между расселинами; собаки перестали выть, но чу — не треск ли доносится снаружи, возвещая, что сейчас палатка провалится вместе со всеми людьми? Да, сегодня ночью ты сознаёшься себе: был в группе один человек, способный оспорить твое право на руководство. Поэтому ты не взял его с собой.
Переделать себя? С какой стати? Или ты не лучше других знаешь, что делаешь, чего хочешь, во что это обойдется, или не продумал все до мелочей, перебирая тысячи вариантов, возможных в таких ситуациях? И ты знаешь, что сделал правильный выбор. Только явное невезение может лишить тебя победы. Способен ты себя переделать? В Норвегии ты вынужден был взять Юхансена, потому что этого потребовал Нансен. Догадывался ты уже тогда, что дело дойдет до стычки между Юхансеном и тобой? Ты сделал правильный выбор. Будь он здесь, пришлось бы терпеть молчаливый вызов твоему авторитету, невысказанную критику, терпеть человека, лучше разбирающегося во всем, подтачивающего твою уверенность в себе, которая может даже показаться самонадеянностью. И ты уже не был бы так уверен в себе. Не чувствовал бы себя абсолютно вправе быть руководителем. И сегодня, возможно, раскаивался бы в своем выборе.
Кажется, мы проваливаемся?
В таком случае мы не услышим критики и не узнаем славы. Но тебе хочется — и в момент катастрофы хотелось бы знать, что мир восславит вас, молчаливых отважных людей во главе с бессмертным руководителем, которого настигла смерть во время величайшего лыжного перехода, какой до сих пор видел мир.
Они не проваливаются.
На другой день отыскивают выход из чертовой дыры.
Теперь они вынуждены убить первую собаку. Сука по кличке Жеманница была щенная и не могла идти дальше. Они отмечают свой путь на юг пирамидками, чтобы легче было найти дорогу обратно. Восемь неродившихся мертвых щенят кладут на макушку такой пирамидки. Будет корм для других собак на обратном пути.
Рядом лежит их мертвая мать.
Но когда они возобновляют движение на юг, кто-то всхлипывает. Кто именно, остается неизвестным. Их окружает густой туман. Они исследователи, однако слабости друг друга — не предмет их исследований. Одна из собак в упряжке оборачивается и воет.
Зарабатывает удар кнутом.
Дальше на юг.
Кто-нибудь слышал тишину? О ней не стоит говорить. Говорить о тишине в царстве тишины — все равно что указывать пальцем, приманивать ее, превращая в существо, которое будет вгрызаться в тебя, станет частью твоей плоти, заставит оглядываться по сторонам, когда ты будешь вылезать из палатки, оказываясь наедине с тишиной и зная, что здесь тебя подстерегает смерть.
Не говори о тишине.
На другой день три собаки срываются с привязи и бегут назад по собственным следам. Не иначе, все три были кавалерами Жеманницы. Теперь кобели хотят ее отыскать.
Они найдут ее.
Сожрут Жеманницу и щенят.
Дальше на юг.
Туман рассеивается. И тут — поразительное зрелище — с севера прилетают две большие птицы, описывают круг над ними и летят дальше на юг, словно хотят раньше них достигнуть полюса. Может быть, вознамерились пересечь весь материк?
Опять сгущается туман, опять хоть ложкой черпай, но все равно они делают приличные переходы — каждый день около тридцати километров. Собаки в прекрасной форме. Люди знают, что скоро они начнут тощать и слабеть, настанет день, когда придется гнать их вперед кнутами. Самим людям еще будет хватать еды. Но и их силы не беспредельны, тогда все будет зависеть от воли, тогда-то и станет ясно — годятся они в покорители полюса или нет.
Туман рассеивается. Настает утро с высоким, ясным, синим небом.
И они видят на юге горы — могучие, далекие, но все равно такие близкие в удивительно прозрачном воздухе. Через эти горы им надо перевалить. За горами — полюс. Они останавливаются и смотрят.
Да, за горами полюс.
Никогда еще не видели они таких высоких, таких могучих, таких крутых гор с пламенеющими на солнце ледяными шапками, под таким сверкающим небом.
Они продолжают идти на юг.
Они не ожидали, что горы будут так давить на душу. До сих пор в основном двигались по ровному льду, протискивались между торосами, перебирались через трещины, заглядывая в смертную бездну и подбадривая друг друга смехом. Шли до сих пор по укрывающему Антарктиду великому, необъятному ледниковому щиту с тайнами и буранами, внушающими человеку ощущение полной заброшенности. Теперь глазам их предстал собственно материк, который до них видели только Шеклтон и горстка его отважных спутников, — горы без имени и без лика, холодные и безвестные, с крутыми, иссиня-черными в лучах солнца склонами, с осыпями, где не держался снег. При лунном свете — словно застенчиво обнажающиеся королевы, непостижимые для человеческого ума, дикие в своем великолепии, недоступные для обыкновенного человека.
Они не подозревали, что горы будут так давить. Последние десятки километров лыжи скользили отменно, погода держалась хорошая, легкие тучки смягчали солнечный свет. Теперь перед ними возвышались горы. То один, то другой великан словно чихал от гнева при виде приближающихся людей, и вниз по склонам катились огромные лавины, разбрасывая камни и глыбы льда. Горы сдавливали грудь, припечатывали человека к снегу, выжимая из его глаз изумление и страх, так что каждый из пятерки отводил взгляд в сторону, избегая смотреть на соседей. Вот как действовали на них суровые, могучие, неодолимые горы Антарктиды.
Туда им идти. Но пока что — молчи об этом. До сих пор ты странствовал в тумане между бездонными трещинами. Ну и что? Ты мог погибнуть, ты выбивался из сил, петляя между победой и смертью. И все же можно было сказать, что это были цветочки. Ягодки впереди — там, куда тебе лезть.
Ни слова об этом.
Ни слова собакам — они то и дело ложатся и глядят вверх, потом вопросительно смотрят на человека. Ни слова друг другу. Не позволяй проблеме тяготить тебя раньше времени. Поставь палатку.
Последняя ночь на барьере, прежде чем ты — если того пожелает всевышний и тебе будет сопутствовать удача — возвратишься сюда. Обнажил ли ты голову в знак почтения к полюсу, и может ли все равно — гнетущая мысль — оказаться, что не ты будешь там первым? Вернешься ли ты назад в таком случае? Он знает — да и остальным, надо думать, тоже понятно: если, придя на полюс, они увидят там другой флаг, у них не будет особого желания вернуться сюда живыми. А пока — не выходи из палатки, не смотри на горы.
Они ждут тебя в лунном сиянии, разбухая в потоках света, которые скатываются к палатке по снежным склонам. Не говори о них! Кажется, горы навалились на спальный мешок и сдавливают тебе сердце. Ты умеешь управлять собаками, ходить на лыжах, петлять между трещинами. Но сумеешь ли ты пройти через горные теснины, одну теснину за другой, минуя бездонные пропасти, сумеешь ли найти путь туда и обратно?
Они дают горам имена. Упоительное чувство властителя — указать на гору и произнести: «Эту гору назовем именем Нансена!» Не обладая изощренным темпераментом, присущим начальнику экспедиции, остальные четыре члена группы не догадываются, какие подспудные источники питают сейчас его радость, гордость и, возможно, не очень ясное чувство мести. Мести кому? И за что? Гора Нансена неприступна. Не исключено, что начальник ловит себя на ошибке — не ту гору выбрал для этого имени… А то ведь стоило бы взойти на нее — пусть для этого пришлось бы крепко попотеть, потратить лишний день, все равно — стоять на вершине и думать: «Это гора Фридтьофа Нансена. Я открыл ее. Я дал ей название. Я стою на ее вершине…»
Но гора неприступна. Начальник экспедиции не скупится на имена для других вершин. Фамилия каждого, кто дал денег на экспедицию, увековечивается в названии гор Антарктиды. Энергичным почерком, с причудливой орфографией, он записывает их на бумаге. Четыре вершины получают названия в честь его спутников, и те не в силах скрыть свою гордость. Они не лишены многочисленных слабостей человека и его страсти лазить по горам.