Архипелаг мореплавателей

— Не лучше ли отложить отъезд до вечера или даже до завтрашнего дня? Море очень неспокойно, — сказал Ганс Гульструп, бородатый экономист. Но жители Аполимы безгранично верили в возможности техники.

— Да, море немного волнуется, но на моторной лодке вы в полной безопасности.

Что ж, самоанцы и сейчас выплывают далеко за рифы в маленьких каноэ, а их предки преодолевали расстояние между островами вплавь, держась за высушенный кокосовый орех как за спасательный круг. Нам не оставалось ничего другого, как послушно сесть в лодку и грустно помахать всем восьмидесяти жителям Аполимы, которые высыпали на берег. До нас еще доносились звуки укулеле, на котором бренчала дочка пастора. Последнее Фаафетаи тофа соифуа смешалось с шумом моря, когда нос нашей лодки развернулся в сторону расщелины в скалах.

Мощная волна покатилась в сторону лагуны. Как только она оказалась над проходом, мотор заворчал изо всех сил, лодка выскочила в открытое море и помчалась вперед наперекор волнам, отбрасывающим ее на скалы. С первой же минуты мы перестали видеть и слышать. Я не могу сказать, что лодку качало, бросало или с ней творилось нечто подобное. Я не буду говорить, что нас перебрасывало с одной волны на другую, так как большую часть времени мы провели не на воде, а под водой. Помню, что одной рукой я уцепилась за тонкую жердь, поддерживающую брезент, а другой стиснула плечо одетой в спасательный жилет Магды, которая буквально вползла под лавку.

Только спустя некоторое время я начала различать среди грохота волн прерывистое фыркание мотора. Потом до меня донесся голос Збышка. Со всем тактом, который ему удалось мобилизовать, он экзаменовал капитана в области техники. К сожалению, слишком поздно. Оказалось, что технические познания экипажа ограничивались формулой: «хочешь ехать — залей топливо».

— А вы сумеете исправить двигатель, если он заглохнет?

— Не заглохнет.

— А если все же такое случится?

— Не заглохнет, потому что этого с ним ни разу не случалось.

Успокоенная, я воспользовалась тем, что нас на секунду выбросило на поверхность, и открыла глаза. Их тотчас же залило соленой водой, и они затуманились слезами. Но я успела заметить, что черная стена Аполимы удаляется от нас с черепашьей скоростью. В лодке не было весел, спасательных поясов, ничего такого, что хотя бы создавало видимость безопасности.

— Мама, мы не потонем? — допытывалась из-под лавки Магда.

Когда мы преодолели первые несколько сотен метров, напор волн немного ослаб. Несмотря на сильный ветер, светило солнце и обрушивающаяся на нас масса воды искрилась всей гаммой цветов. Как на сюрреалистической картине смыкались над лодкой салатового цвета раковины, глазурованные перламутровой пеной и обшитые оборками радуги. Потом снова открылось небо и осыпало нас дождем мелких брызг. Я вытерла лицо куском мокрой тряпки. Вдруг какое-то движение по правому борту привлекло мое внимание:

— Дельфины, смотрите, дельфины!

Почти в четырех-пяти метрах от лодки толстые, округлые, но поразительно ловкие тела выскакивали на гребни волн, описывали вместе с ними в воздухе широкие дуги, ныряли и исчезали под водой, снова взмывали вверх, сверкнув серебристым брюхом, и с грациозностью балерины уходили в глубину так близко от лодки, что можно было дотронуться рукой до их темных спин. Мы стали обрывать с ожерелий зеленые листья и бросать их в воду. Дельфины вели себя, как дети, скользили рядом с лодкой, выскакивали из воды и прятались под лодку. Я не знаю, сколько их было. Двигались дельфины так стремительно, что мы не могли их сосчитать. Капитан, взволнованный, как и мы, все время повторял, что если лодку сопровождают дельфины, то с ней ничего не случится. Животные доплыли с нами почти до самых рифов у Маноно. Но еще раньше мы увидели косяк летающих рыбок. Маленькие рыбешки, словно бабочки, парили на распростертых плавниках-крылышках несколько десятков метров, падали, снова поднимались и пропадали под водой.

Там где-то под танцующими дельфинами и рыбками-птичками, среди кораллов и водорослей, лежали останки старой «Дакоты» DCЗ, той самой, на которой мы прилетели на Самоа. Под обломками серебристокоричневых листов металла, теперь уже, наверное, поржавевших, обрели вечный покой широколицый штурман и два веселых пилота. Причина катастрофы так и осталась неустановленной. «Дакота» вылетела вечером в испытательный полет перед рейсом в Нанди, который должен был состояться на следующее утро, но так и не вернулась. Свидетели, главным образом рыбаки, ловившие ночью рыбу, по-разному описывали катастрофу. Одни говорили, что самолет взорвался в воздухе, другие, что он падал целым и разбился только при ударе о воду. В это время в Апиа находился новозеландский военный корабль. Несколько дней он вел поиски в водах, между Маноно и Аполимой, но так ничего и не нашел. Созданная комиссия пришла к слабо аргументированному заключению: в полете отвалились дверцы, которые и разбили рули.

Через несколько месяцев исчезли с поверхности моря последние следы катастрофы — масляные пятна на воде и пучки цветов, брошенные женами и друзьями пилотов. Но время от времени всплывает в памяти назойливый звук: сиплый гудок сигнальной сирены корабля, идущего к месту катастрофы, реквием для «Дакоты».

Мы преодолеваем рифы. Ветер усилился, волны поднялись, и капитан, несмотря на доброе предзнаменование, которое принесли дельфины, не решался плыть прямо к Уполу. Он повернул к Маноно, в лагуну, закрытую островом от ветра. Обычно кто-нибудь с носа или крыши лодки высматривает проход между рифами. Но сегодня было бы невозможно удержаться там или увидеть дно сквозь кипящую воду. Мы плыли вслепую, медленно, осторожно. Бочком пройдя мимо взбесившихся волн, лодка завернула в лагуну.

Разница была настолько разительна, что некоторое время мы сидели ошеломленные. Вода здесь была тихая и гладкая, солнце улыбалось, как добрый дядя, только за нами, на рифах, стояла отвесная стена пены. Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Ну и чучела! Волосы слиплись косицами, лица выкрашены травянистой зеленью, одежда прилипла к мокрым спинам. Вода в лодке достигала голени. В ней плавали резиновые сандалии, истрепанные цветы и листья, грязные тряпки, в которых с трудом можно было распознать части нашей одежды.

Мы плыли вдоль пасторального Маноно. Рядом с берегом возвышались два маленьких скалистых островка. Первый торчал из воды у самой границы рифов. На нем росли три согнувшиеся потрепанные ветром пальмы, под которыми виднелись остатки какого-то сооружения.

— Это могила вождя с Маноно. Он приказал похоронить его так, чтобы лицо было повернуто в сторону могилы его жены.

— А где находится ее могила?

— Там, на другом острове, — капитан указал пальцем на каменистый холмик, отделенный от Маноно полоской воды в несколько метров.

— Почему они просили похоронить себя так необычно?

Капитан пожал плечами. Кто их знает? Все нормальные люди спят в земле у порога родного дома, рядом со своими близкими — живыми и мертвыми. А эти? Могилы у них на отшибе, разрушаются от волн и ветра, разделены друг от друга лагуной. Это блажь вождей — вот что это такое.

Таков был конец нашей самоанской маланги.

Расставание

Приближалось время нашего отъезда с Самоа. Все быстрее проходили месяцы, недели, дни. Последняя поездка на южное побережье, последняя экскурсия в подводные коралловые сады, последняя прогулка на лодке паопао… Потом последнее рождество у маленькой пальмочки, украшенной овечками.

«And now Christmas in Poland» [48] — объявил диктор самоанского радио, и из репродукторов полились мелодии полонезов и мазурок, самые красивые и прекрасные, любимые с детства. На самоанской радиостанции осталась пластинка, которую будут каждый год прокручивать на рождество до тех пор, пока звуки ансамбля «Мазовше» не сотрутся и не охрипнут, а пластинку не сдадут в архив использованных и ненужных вещей.

48

А сейчас рождество в Польше (англ.).