Страница 389 из 416
Из половины IV в. до Р.X. известен союз эвбейских ионян: о нем говорит Эсхин в речи против Ктесифонта и приписывает образование его тирану Каллию из Халкиды; союзное собрание, куда различные города посылали своих участников, называется эвбейским собранием. В Халкиде же созвано было «собрание эвбейских городов» Т. Квинкцием Фламинином в 194 г. до Р.X.112*
Из времени Лисимаха (295—287 гг. до Р.X.) сохранилась надпись, свидетельствующая о существовании союза малоазийских ионян, причем называется по имени и общий вождь ионян. Как эти, так и прочие подобные союзы — акарнанов, локров западных, энианов, этеев, дорян, ликиян, краткие сведения о которых извлечены почти исключительно из надписей и собраны у Титмана, К. Фр. Германа, Фишера, Шемана, Фримена, Гильберта, Куна112*, — не выходили за пределы территорий, населенных одним и тем же племенем, хотя бы и разветвившимся на несколько разновидностей и находившимся под действием одинаковых приблизительно условий внешних и внутренних. Почин в решении дальнейшей задачи федеративного движения — распространить начала равноправного союза за пределы территории племени — принадлежал не городу тому или другому, но племенным союзам городов или поселений, этолийскому и ахейскому.
Как ни скудны наши сведения о местных федерациях эллинов, тем не менее они могут и должны служить к уразумению событий и учреждений ахейско-этолийского периода. В том самом федеративном движении, примеры которого рассмотрены выше и начала которого теряются в незапамятной старине, следует различать два главных периода соответственно двум формам союза: первоначальные федерации родов и племен, позднейшие — городов в пределах одного племени или нескольких племен, соединившихся в народ. Тогда как в Фокиде, например, на Халкидике и на Эвбее мы имеем случаи городских федераций, Аркадия представляет смешение обеих форм союза, а в Эпире членами федерации до последнего времени были племена.
IV. Федерация этолян.
Полибий — горячий ахейский патриот; на ахейский союз он возлагал самые смелые надежды; в нем он видел осуществленными те начала единения на основе демократии и равенства всех входивших в него государств, которые должны были спасти свободу Пелопоннеса и Эллады от господства иноземцев. К тому же Полибий был образованнейший эллин своего времени, искавший оправдания всякого явления в современных требованиях, в понятиях определенной цели и осмысленной, рассчитанной системы средств. Руководящим началом в его критической оценке личностей и событий настоящего и прошлого был субъективный рационализм, замыкавшийся в личных представлениях историка о выгодном и невыгодном, целесообразном и нелепом и т.п., но не проникавший в исторические и бытовые условия и особенности событий, народов и стран. Следствием этого являлись, с одной стороны, перенесение в прошлое несвойственных ему мотивов, но таких, которые, по личному убеждению историка, были бы в его собственное время наиболее уместными и действительными; с другой стороны, от историка укрывались во многих случаях подлинные причины явлений и подлинные побуждения народов и отдельных личностей. Пока мы ограничимся немногими примерами. Веру в богов и преисподнюю он считает мудрою выдумкою предков, назначение коей обуздывать порывы страсти, присущие легкомысленной и нерассудительной толпе. Полумифический Ликург руководствуется в законодательной деятельности такими же самыми соображениями, какие определяли образ действий Сципиона Младшего. Любовь аркадян к музыке насаждена, по словам Полибия, праотцами их с определенными воспитательными целями. Об ахейском союзе и его учреждениях он говорит так, как будто в Элладе не существовало никакой другой демократии, никакого другого союза эллинов. Все, что не отвечало его представлениям о справедливом или практически выгодном, о целесообразных способах действия, что препятствовало осуществлению сочувственных ему планов и намерений, — все это, по его убеждению, было последствием злонамеренности, нравственной испорченности и вызывало в нем осуждение или даже негодование, но не охоту к исследованию и объяснению причин и условий. По словам самого Полибия, внимания историка заслуживают положительные, а не отрицательные явления. Субъективным настроением историка запечатлена вся оценка поведения этолян.
Перед Клеоменовой войной (227 г. до Р.X.) этоляне не воспрепятствовали Клеомену занять союзные с ними города Аркадии Тегею, Мантинею, Орхомен. «Таким образом, — замечает по этому поводу историк, — тот самый народ, который раньше под всякими предлогами из алчности ходил войною и на тех, от коих не терпел никакой обиды, теперь прощал нарушение договора и потерю важнейших городов, лишь бы создать из Клеомена могущественного противника ахеянам». Виновниками так называемой союзнической войны (220 и 217 гг.) он называет одних этолян. «Этоляне давно уже тяготились мирным положением, вынуждавшим их расходовать собственные средства, тогда как они привыкли жить на счет соседей, а потребности их из врожденной хвастливости были велики; она-то побуждает их вести постоянно хищнический, дикий образ жизни; никого они не считают другом себе, напротив, во всех видят врагов». Около этого времени этоляне вторглись в Мессению; на пути чрез владения ахеян «неумеренно жадная к добыче толпа не могла удержаться от хищения, а потому этоляне на всем пути разоряли и грабили поля, пока не дошли до Фигалии. Отсюда они совершили внезапное и дерзкое вторжение в область мессенян невзирая на дружественный союз, искони существовавший между ними и мессенянами, нарушая общепризнанные права народов; все принося в жертву своей алчности, они опустошали безнаказанно страну, так как мессеняне не дерзали выходить против них». Привыкшие жить грабежом и добычею, они роптали на Агелая за то, что с заключением по его настоянию мира отрезаны были им все пути к грабежу. Для этолян не существовало границы между мирным и военным состоянием, и они во всякое время шли на дела, нарушавшие общечеловеческие права и установления. Святость и неприкосновенность храмов и изображений богов не останавливают хищнических нападений этолян. В Кинфе они ограбили храм Артемиды, в Дии, кроме городских стен, частных домов и гимназии, сожжены были прилегавшие к храму портики, уничтожены все священные предметы, служившие к украшению храма или употреблявшиеся на празднествах. Начальник этолян Скопас воевал не с людьми только, но и с богами, а народ по возвращении его в Этолию не только не признал его нечестивцем, но превознес почестями и взирал на него как на доблестного мужа, оказавшего услугу государству. Когда этот же Скопас возвратился из Мессении после хищнического набега, этоляне выбрали его в стратеги. «Я не знаю, что и сказать об этом, — замечает историк. — Не воевать по общенародному постановлению, но со всем ополчением совершать хищнические набеги на соседей, при этом ни одного из виновных в том не только не карать, но еще оказывать почет избранием в стратеги людей, руководивших подобными предприятиями, — такое поведение представляется мне верхом коварства». Ради удобств в совершении разбоев и грабежей они постоянно держались дружбы с элейцами. По словам Филиппа, и он, и прочие эллины многократно обращались к этолянам, с требованием отменить закон, дозволяющий им «брать добычу на добычу», но они отвечали, что скорее «Этолия будет изъята из Этолии», чем отменен этот закон. Этоляне грабили Элладу непрерывно, без объявления войны нападали на многие народы, а когда обиженные требовали у них отчета, те не удостаивали их оправдания и еще издевались над вопрошающими. Грабят этоляне не только тех, против кого воюют: если другие народы ведут между собою войну, будь они в дружественном союзе с Этолией, этоляне без соизволения на это союзного собрания нападают на территорию воюющих народов, грабят обе стороны, не зная границы между дружбою и враждою. Нет насилия, которого устыдились бы этоляне, если только они могут извлечь корысть из него.
Словом, насилие, грабеж и другие подобные преступления, сопровождаемые завистью, коварством, наглостью, вероломством, входили в привычки этолян, по представлению нашего историка. Фламинин потому будто бы и не пожелал очистить Элладу от Филиппа после победы при Киноскефалах, что знал хорошо наклонность этолян к грабежам и не хотел отдавать им эллинов на жертву; раздражала его и кичливость этолян. Во вторую македонскую войну во время переговоров Фламинина с Филиппом при Никее (198/197 г. до Р.X.) сей последний на вопрос римского консула, почему он боится подойти ближе, отвечает, что он боится только богов, а не доверяет очень многим, больше всего этолянам113*. Большинство этолян Филипп называет неэллинами, именно аграев, аподотов, амфилохов.