Страница 13 из 30
Эту трагедию переделал для русской сцены приятель Грибоедова Андрей Жандр. Она предполагалась для бенефиса знаменитого Каратыгина. Но цензура не пропустила ее[93]. Отрывок (I действие) появился в альманахе «Русская Талия» (1825). Одоевский, Грибоедов были в восхищении от Жандра, переведшего пьесу великолепными стихами без рифм[94]. «Чудно хорошо!» — восклицал Пушкин, прочитав перевод «Венцеслава»[95].
Вот из этого не пропущенного цензурой произведения и заимствовал Лермонтов текст для эпиграфа:
Доказательством, что эпиграф приписан после стихов по соображениям политической осторожности и вошел в «новейшие» копии, изготовленные уже после того, как Лермонтову стали грозить неприятности, служит экземпляр, списанный родными поэта для родственницы его А. М. Верещагиной. В этом экземпляре эпиграфа нет, а между тем нет никаких сомнений, что уж в их-то руках находился самый достоверный источник полного текста и что эпиграф, тем самым, предназначался для читателей иной категории[97].
Это несоответствие эпиграфа тексту сразу почувствовал Герцен. Публикуя стихи на смерть Пушкина в «Полярной звезде», он решительно отбросил его, а вернувшись к стихотворению в одной из своих статей («О развитии революционных идей в России»), назвал добавление эпиграфа «единственной непоследовательностью» поэта[98].
Именно по этим соображениям, — что эпиграф возник позже стихов и преследовал цели, не имевшие ничего общего с поэтическим замыслом Лермонтова, — современные исследователи исключили его из текста стихотворения и перенесли в примечания. Тем более что он находится в полном противоречии с напоминанием о «божьем суде» и о законе, под сенью которого таится стоящая возле трона толпа палачей.
Но прямо-таки в вопиющем несоответствии находится он с последними четырьмя строчками, которые содержат угрозу, что в день суда польется черная кровь палачей Пушкина. Ибо это уж никак не согласуется с уверением, что автор просит правосудия у царя.
Я думаю, что от этих четырех строк Раевский, в случае дальнейших расспросов, решил отказаться. Потому-то и говорит о «12 стихах». В конце концов, эти четыре строки можно было приписать неизвестному автору. Недаром по городу одновременно с заключительными стихами пошел слух, что они «не этого автора» — то есть не Лермонтова (А. И. Тургенев)[99], что окончание, «кажется, и не его» (А. Н. Карамзин)[100].
Что же касается эпиграфа, то Лермонтову и Раевскому в этот момент было важно любым способом ослабить впечатление от последней строфы.
Цели своей они не достигли: эпиграф вызвал совсем не тот отклик, на который они рассчитывали. Бенкендорф сразу понял уловку — намерение провести правительство и III Отделение призывом к милости императора — и пишет в донесении царю: «Вступление к… сочинению дерзко»[101].
Но к переписке Бенкендорфа с царем мы вернемся. А сейчас попробуем выяснить, что за люди находятся около Лермонтова.
8
Кто присутствует при разговоре Лермонтова с Николаем Столыпиным?
Первая фигура ясна: Святослав Афанасьевич Раевский. В своем «Объяснении» он пишет: монолог Лермонтова оканчивался словами, «мне памятными». Он сравнивает фразы поэта, сказанные в пылу спора, с теми, которые вошли в текст заключительных строк. Словом, разговор происходит при нем.
Присутствовал Николай Юрьев.
В комнате четверо?
Нет!
«Столыпин сообщал <и еще кто-то, не помню> передавал, — пишет Раевский, — мнения, рождавшие новые споры»… «Лермонтов и его партия», «Лермонтов и половина гостей»… — И снова в подзаголовке: «Возражение Лермонтова и его парт…»[102]
Снова в комнате люди, снова разгорается спор, снова две партии спорящих!
С кем же в эти дни видятся Лермонтов и Раевский? Кто составляет «партию» Лермонтова?
При обыске у друзей отобраны в числе прочих бумаг несколько писем и коротких записок. Их содержание отразилось в жандармской описи. Одна из записок находится в деле.
Это записка некоего Смагина от 11 февраля (четверг) [1837 года]:
«Пришлите, добрейший Святослав Афанасьевич, обещанную Вами докладную записку. Она, верно, уже готова.
Не забудьте также о просьбе моей касательно Краевского.
На днях я надеюсь заехать к Вам вечером — посмотреть битву Вашу с Лермонтовым.
Царствуйте благополучно.
Весь Ваш Смагин»[103].
Отобрана записка к Раевскому некоего Орлова, от 4 февраля. Орлов просит извинить его за невозвращение в срок текста стихов и просит исправить в копии вкравшиеся неточности[104].
Отобрана записка некоего Алексея Попова, извещающего о своем дежурстве в библиотеке и приглашающего туда Раевского[105].
Отобрано письмо к Лермонтову поручика лейб-гвардии Московского полка Унковского с приглашением бывать у него вместе с Раевским и прочими знакомыми по понедельникам. И еще от Унковского — записка к Раевскому с приглашением на вечер для шахматной игры[106].
Кто эти люди?
Прежде чем ответить на этот вопрос, надо напомнить, где и в какой должности служит Раевский.
По выходе из Московского университета, который он окончил со званием действительного студента отделения нравственно-политических наук, Раевский в 1831 году переехал в Петербург и поступил в департамент государственных имуществ, где с осени 1832 года занимал должность столоначальника. В этой должности он прослужил около четырех лет. Весною 1836 года Раевский перешел начальником стола в департамент военных поселений[107].
А теперь обратимся к авторам тех записок, которые отобраны при аресте.
Смагиных в Петербурге несколько. Но судя по тому, что корреспондент Раевского пишет о докладной записке, — это чиновник. Таковым был Смагин Павел Алексеевич, столоначальник Главного управления путей сообщения[108].
Просьба относительно Краевского, содержащаяся в этой записке, позволяет думать, что Смагин пробует силы в литературе: Краевский редактирует «Литературные прибавления к „Русскому инвалиду“» и «заведует корректурою» в «Современнике».
Следует заметить, что этот чиновник собирается заехать, чтобы посмотреть на шахматную партию Раевского с Лермонтовым. Это значит: короткий знакомый! Напоминание: «пришлите обещанную записку» — свидетельствует, что недавно виделись. Послана записка в то время, когда по Петербургу расходятся стихи на смерть Пушкина, с прибавлением. Заметим еще, для полноты сведений, что Смагины с Лермонтовым в родстве по Столыпиным.
Орлов, коего записка точно так же отобрана при аресте, — Василий Иванович, коллежский асессор, штаб-лекарь при департаменте военных поселений[109]. Стало быть, сослуживец Раевского.
93
«Русский биографический словарь», том «Жабокритский — Зябловский», с. 6–8. Статья об А. А. Жандре.
94
Пушкин. Письма. Под редакцией и с примечаниями Б. Л. Модзалевского, т. I. 1815–1825. М.-Л., ГИЗ, 1926, с. 504.
95
Там же, с. 101.
96
«Дело о непозволительных стихах…», л. 26; «Venceslas», act. IV, Scène VI, p. 77.
97
Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина. Рукописное отделение, фонд А. М. Верещагиной, № 456, карт. I.
98
А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах, т. VII. М., Изд-во АН СССР, 1956, с. 224. Далее всюду цитируется это издание.
99
См.: с. 15 наст. изд.
100
Там же.
101
С. Шостакович. Лермонтов и Николай I. — «Литературная газета», 1959, № 126.
102
«Дело о непозволительных стихах…», лл. 16 об., 16, 15 об.
103
«Дело о непозволительных стихах…», л. 28.
104
Висковатов. Биография, Приложение IV, с. 14.
105
Там же.
106
Там же, с. 16 и 14.
107
Копия с аттестата С. А. Раевского, полученная мною в 1940 году от внучки его З. В. Трембовельской и правнучки О. В. Раевской.
108
«Адрес-календарь и Общий штат Российской империи на 1844 год», ч. I, с. 289.
109
Ср. К. Нистрем. Книга адресов С.-Петербурга на 1837 год, с. 982. Ср. К. Нистрем. Адрес-календарь санкт-петербургских жителей, т. II. СПБ., 1844, с. 123.