Турист

Дон Джанфранко снова усмехнулся.

— Он этого не заслужил.

— Но ведь он вам ничего не сделал, — не поверил я.

— Твой друг далеко не чист, на него пали подозрения, и в отношении мистера Ремизова я не связан никакими обязательствами.

— И это всё? — поразился я.

Дон Медичи едва заметно качнул головой. Я замер напротив него; ужас сковал сердце при мысли, что Ник может пострадать из-за меня. Так не должно быть!

— У нас людей за такое не убивают!

— У нас тоже, — кивнул Медичи. — Им дают шанс сделать это самим.

Я замолчал, опустив голову. Я был обязан Николаю жизнью, и, не задумываясь, отдал бы ему долг. Когда я заметил, что дон Джанфранко изучает меня, то поднял глаза, встречаясь с ним взглядом.

— Ты не спросил, что будет с тобой, — негромко подсказал он.

— Что будет со мной? — послушно откликнулся я.

— Уезжай прямо сегодня. Чем быстрее ты покинешь Америку, тем лучше. Преследовать тебя не будут в память о Джино, но в другой раз, если ты вдруг окажешься здесь, я не могу ручаться за твою жизнь.

Я промолчал. Ветер трепал полы плаща Медичи, холодил моё лицо. Я смотрел на могилу того, кто стал здесь, в Америке, моим отцом. Я прощался с ним. Я был виноват перед ним. И по-своему я любил его.

— А Ник?

Дон ответил не сразу.

— Убирайтесь отсюда оба, — медленно проговорил он. — И хорошо запомните, что у нас длинные руки.

Я посмотрел в его лицо, по-прежнему бесстрастное, лишенное всяких эмоций. Я вдруг почувствовал, что лишний здесь. Медичи приехал сюда не ради меня; наша встреча оказалась случайной.

— Прощайте, сеньор Медичи.

Я сделал один шаг и обернулся.

— Простите меня, если сможете.

Потом развернулся и направился вниз по тропе.

Глава 9

Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои? Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии.

Я прислонился к стене, позволяя Ремизову занять единственное свободное кресло в этом углу зала. Сидеть мне не хотелось; кроме того, Риверс предупреждал, что мне нужно стараться пребывать в строго вертикальном или горизонтальном положении — из-за поврежденного позвоночника.

С Примо мы попрощались у входа. Манетта был единственным, кто провожал нас в аэропорт, и отсутствие эскорта радовало: мы могли сказать друг другу всё то, что не смогли бы при посторонних. Мы прощались навсегда, и, даже если кто-то из нас сожалел, никто не решился произнести это вслух.

Я прощался с трудом. Я успел привязаться к Манетте, и, мог бы поклясться, Примо чувствовал то же самое. В других обстоятельствах, уверен, мы бы обязательно остались друзьями. Наверное, поэтому расставание получилось слегка натянутым; говорить лишнее не хотелось никому. Всё было уже сказано дома и в машине. Жаль, что так всё получилось. Жаль, что наша дружба закончилась именно так, и жаль, что никому из нас не дали второго шанса.

Вокруг бесцельно ходили люди, пытаясь сократить время до посадки. Некоторые из них подходили к киоску с прессой, выбирали яркие издания в глянцевых обложках, и довольные уходили прочь, обратно к своим креслам. Обычно такие журналы просматривались целиком ещё до начала посадки.

— Ты обязательно вернешься, — услышал я звуки родной речи возле киоска. — Все возвращаются.

Я чуть провернул голову, бросая взгляд на соотечественницу. Женщине было за сорок, отсутствие косметики на лице, короткая стрижка и мешковатая одежда сильно портили и без того несвежую внешность. Двигалась и говорила она с показательной уверенностью, запустив обе руки в карманы необъятных брюк. Стоявшая рядом с ней молоденькая девушка слушала внимательно, успевая, однако, просматривать витрины с манящими журналами, и иногда кивала, слегка заторможено, поддерживая видимость беседы.

— Если бы не необходимость разобраться с наследством, ни за что бы туда не вернулась, — брезгливо говорила женщина, оглядывая витрины. — Да ты и сама увидишь разницу! Ты гостила у меня только пару недель, Юленька, но наверняка смогла сравнить, правда? Уровень жизни, уровень жизни! Да о чем ты говоришь! — Всё больше накручивала себя тетка, хотя эмоциональной реакции от Юленьки, кроме однообразных кивков, не следовало. — Все эти мифические идеалы, которые нам вбивали в детстве, весь этот допотопный советский быт, никакой свободы для человека с амбициями, где это всё сейчас? А они, — женщина снова поморщилась, точно воспоминания о соотечественниках доставляло ей физический дискомфорт, — только и умеют блеять, как стадо, о каких-то духовных ценностях! Где они, я тебя спрашиваю, где они были, когда я нуждалась в деньгах? Так тупо — а они за это держатся! Мне противно, Юленька, даже думать о том, как я жила раньше. Как в болоте! А они его хвалят, потому что, видите ли, оно им родное. Пора смотреть на всё по-новому! Я могу теперь позволить себе всё, что хочу, я живу сытой, уверенной жизнью, свободна предрассудков! Родина там, где хорошо живется, — убежденно твердила бывшая славянка, — я ни о чем не жалею!

Юленька выбрала журнал кроссвордов, с интересом просматривая английский текст. Женщина, выговорившись, тоже повернулась к киоску.

— Ты что купила? Кроссворды? А мне хочется чего-то будоражащего, скандального. У меня в последнее время депрессия, хочется себя встряхнуть, устроить эмоциональный взрыв. Психолог говорит, не нужно увлекаться антидепрессантами, но у меня в душе такая пустота после всего этого… хочется чем-то её заполнить. Смотри, Юленька! Свежие звездные сплетни! Как раз то, что нужно!

Яркое издание тотчас оказалось в руках у женщины. Продолжая что-то рассказывать индифферентной Юленьке, та увлекла её за собой, и я вздохнул с некоторой долей облегчения.

— Эх, Родина, — негромко пропел Николай. — Еду я на Родину… Пусть кричат: «уродина!», а она нам нравится… спящая красавица! К сволочи доверчива…

Николай скосил на меня зеленые глаза и усмехнулся: выходит, он тоже слушал. Я грустно улыбнулся. Не знаю, о чем думал Ремизов, но мой гнев, против ожиданий, испарился, стоило мне услышать про пустоту в душе. Зато жизнь у неё сытая! Как страшно это прозвучало, но ещё страшнее, что она этого не заметила. Наверное, такие, как она, самые опасные наши враги. Ведающие или не ведающие, что творят…

— Скоро посадка, — бросил Ник, следя за бегущей строкой на экране. — Нам пора.

…Я был очень умным, когда летел в США. Всем известно — чтобы увидеть гору, от неё нужно отойти. Приблизившись, многое упускаешь из виду, многое сознательно не замечаешь, и ещё больше прощаешь… становясь бесконечно малой частью этого великого, растворяясь в нем и подчиняясь ему. Где-то я читал, что честь в том, чтобы бороться с тем, что ненавидишь. Честь в том, чтобы знать: станешь бить систему, попадешь в себя. Поступаться меньшим ради большего или большим ради малого — неважно, всё равно не разберешь вовремя, что есть где.

Чаще получается так, как со мной — я не смог ни сломать систему, ни хотя бы её пошатнуть, ни даже заставить её обратить на себя внимание. Я не мог победить, не мог сыграть вничью, не мог даже выйти из игры. У меня оставалось два пути — стать частью сети или попытаться сбежать. Я выбрал второе, хотя заранее знал, что сеть окутала собой весь мир. Где-то паутина была тонкой, где-то — толстой и густой, но она была повсюду. Если бы только хватило сил порвать её…

Как это оказалось бы трогательно и до отвращения наивно — рассказывать родным свои приключения в Америке так, чтобы никому не захотелось повторить мой подвиг. Кажется, я так и намеревался сделать, ступив на чужую землю. Сделайте скидку на возраст: я не воспринимал ни своё путешествие, ни свою жизнь всерьёз. Мы часто думаем, говорим и поступаем глупо, но мне хватило одного раза, чтобы понять. Я не расскажу ни слова о моем пребывании здесь, как не рассказывают ночные кошмары людям, в опасении, что те сбудутся.